Когда мы залезаем в машину, я завожу двигатель и включаю обогреватель, она нарушает молчание:
– Слушай, ну она же еще не прогрелась. Зачем тебе струя холодного воздуха?
Я выключаю поддув и тру ладонь о ладонь, чтобы согреться. И не могу оторвать глаз от надписи на приборной панели. Я пытаюсь что-то сказать, но на языке вертится только правда: я действительно чувствую себя мудаком. Я вздыхаю.
– Это было пафосно, – замечает Ханна.
– Что?
– Этот твой громкий вздох.
– Слушай, ты сидишь рядом с надписью «МУДАК», которую ты сама сделала на моей машине, а пафосный теперь я? Ну правда. А еще ты любишь ходить туда, где тебя зарежут, – не выдерживаю я. – Горшок над котлом смеется, а оба черны.
– Это уже расизм, – отвечает Ханна.
– Никакого расизма.
– Еще какой.
– Ладно, значит снег над облаком смеется, а оба белы, так лучше?
Включается подогрев, я прибавляю мощности, и мы подносим к нему ладони, чтобы согреться.
– Слушай, – продолжаю я, – общаться с тобой тоже не слишком легко.
– Правда что ли?
– Да. Правда. Могла бы меньше цепляться.
– Я хотя бы не ухожу в свой мир, в отличие от некоторых. Это просто странно, – говорит она. – А я хочу, чтобы мы были хорошей парой. – Я трогаюсь с места и еду к выходу. – Разве ты не хочешь, чтобы мы были хорошей парой?
Вместо ответа я указываю на надпись «МУДАК». Но я улыбаюсь, и она легонько хлопает меня по руке:
– Я обещаю, что отчищу все завтра утром, когда мы поедем в школу. У меня есть прекрасное чистящее средство.
– Завтра утром? Значит, в хорошей паре парень должен быть личным шофером девушки? – уточняю я, не переставая улыбаться.
– Ага. А еще я обещаю никогда больше не нарушать правило номер три. Если ты сам не захочешь об этом поговорить. Потому что однажды ты точно захочешь, это ведь сильно поломало тебе жизнь.
– Да, поломало, – соглашаюсь я. – Но я уже потихоньку оправляюсь.
– Отлично, – говорит Ханна. – Потому что меня с каждым днем у моих чокнутых родителей корежит все сильнее, а в машине этого мудака скоро кончится место для негатива.
Я смеюсь, она тоже, и я больше не чувствую себя мудаком. До тех пор, пока не остаюсь один. Потом я еду домой и все время чувствую себя мудаком. Если задуматься, чем ближе остается до дома, тем сильнее ощущение, как будто с приближением мамы и сестры я потихоньку становлюсь тем, кого они хотят видеть на моем месте. «В жопу все, Джеральд».
Дома я открываю письмо Джо-младшего и перехожу по ссылке на видео. Оно называется «Офигенный номер на батуте». В описании стоит: «Два акробата на батуте, Мухосранск, штат Флорида». Я смотрю, как Джо делает на батуте прыжки, перевороты и всякие крутые штуки вместе с другим парнем в таком же костюме. Должно быть, это его брат, потому что они похожи. Номер идет две минуты и отлично отрепетирован. Видео снято в огромном пустом сарае без единого кресла или зрителя, но парни нарядились в костюмы и после каждого удачного движения кланяются, как будто на них смотрят зрители. Это вся моя жизнь – кланяться, как будто у меня есть зрители. Я до сих пор не могу спокойно поковырять в носу у меня в спальне, хотя телевизионщики залатали последнюю дырку в стене под камеру десять лет назад.
========== 42. ==========
Утром пятницы я сижу в Джердне в кабинете Белоснежки, специалиста по профориентации.
– Я хочу учиться по общей программе, – говорю я.
Беонежка-профориентатор, похоже, озабочена.
– Конечно, мистер Флетчер классный, – поясняю я и кошусь на него: он сидит справа от меня. – Но мне незачем учиться в коррекционном классе. Тут долгая история. Просто… виновато мое прошлое, и реакция родителей, и все на свете. Но вот тут у меня все в порядке, – я стучу пальцем по лбу. – И я хочу учиться в колледже.
– У тебя не слишком хорошие оценки. И ты сам знаешь, что у тебя с дисциплиной, о ней я даже говорить не буду.
Белоснежка пытается притвориться строгим психологом и изо всех сил держит лицо.
– Но мне ведь это по силам! Я могу учиться в колледже?
– Джеральд, мы сделаем, что можем, – говорит она. – Не теряй своего настроя, не влезай в неприятности, и все будет возможно.
Я киваю, потому что мой внутренний режиссер сказал кивнуть. Вот от такой сцены по телевизору я бы не отказался. Парень работает над собой. Парень берет сандвич с дерьмом и превращает его в полноценный обед. Парень звонит себе через гарнитуру и говорит: «Чувак, ты выше этого. Почему ты позволил им это с собой сделать?» Парень встречает девушку. Она пишет на приборной панели его машины слово «МУДАК» и на следующее утро отчищает надпись волшебным чистящим средством из помойки. Парень понимает, что жизнь прекрасна. Вот такие реалити-шоу надо снимать. Вот только никто не будет это смотреть, потому что никому не нужно шоу, где нормальные люди делают нормальные вещи. Истории с хорошим концом никого не интересуют. Все хотят жрать сандвичи с дерьмом или смотреть, как другие их едят, приправлять сандвичи редкими жуками, тухлыми яйцами, дизельным топливом и всем тем, что придумает режиссер, лишь бы они подольше не нажимали на пульт и не мотали каналы. Все – но не я. Спасибо, я уже наелся сандвичей с дерьмом.
Вечером Ханна встречает меня у шкафчика. Она держит в руке телефон и читает сообщения. Она здоровается со мной, а я перекладываю книги из рюкзака в шкафчик и обратно. Я целый день провел в Джердне за воображаемой беседой с психологом. Я целый день искал там Лизи, но ее нигде не было.
– Готов к великой ночи? – спрашивает Ханна. Я делаю непонимающее лицо. – Сегодня матч. Будет толпа. Хоккей. Ну, на работе.
– А, точно, – отвечаю я. – Вот черт, я штаны забыл. – Она хихикает. – Нет, в смысле я забыл рабочие штаны. Мы опоздаем. Вот черт.
– Может, мы просто заедем к тебе и возьмем штаны? Это не слишком долго.
«Мы» и «к тебе» в одном предложении – плохая идея. Нельзя брать Ханну ко мне домой.
– Точно, торговый центр. Можно поехать купить новые. Я знаю нужный магазин и знаю размер. Так будет проще.
– Проще чем что? Чем заехать к тебе и забрать штаны? Джеральд, ну серьезно. Ты видел, где я живу. Что может быть хуже?
– Ну… ну, ты… Слушай, если мы поедем прямо сейчас, я успею заскочить купить штаны. Пара пустяков.
– Если хочешь, я спрячусь в машине, – предлагает она. – Неужели то, что у тебя есть девушка, настолько страшно?
Мы идем к выходу, и Ханна, похоже, расстроена. Мне хочется спросить, что случилось, но я не хочу снова ссориться. Я хочу, чтобы день шел в нужном направлении. Прямой дорогой в колледж. Я хочу, чтобы этот день приблизил меня к колледжу.
– Это как-то связано с твоими ребрами?
– С ребрами?
– Ну, с синяками. Я вчера их видела.
– А, – доходит до меня. – Черт, нет. Я хожу на бокс. Мы в понедельник знатно поборолись. Чувак подмял меня, как поезд.
– Угу.
Когда мы садимся в машину, Ханна спрашивает:
– Дело ведь во мне?
– Что? Черт, нет! Конечно нет!
– Я дочь мусорщика.
– Ты не дочь мусорщика!
– Тогда что нам мешает просто заехать к тебе домой и взять чертовы штаны? – спрашивает она.
Я разглядываю чистую приборную панель и боюсь подумать, что она напишет на ней, если я буду настаивать.
– Ладно, ты права, поехали ко мне. Я забегу, схвачу штаны и выбегу.
– Вот именно! – говорит Ханна. – Скажи спасибо дочке мусорщика, что она сэкономила тебе пятьдесят баксов.
– Ага, – смеюсь я. – Спасибо.
По пути я наконец вижу Лизи на трапеции. Я рассказываю ей о колледже и о словах Белоснежки.
– Джеральд?
– Да?
– Ты слышал, что я сказала? – спрашивает Ханна.
– Черт, прости, снова выпал. А что ты сказала?
– Я сказала, что никогда раньше не была в огороженном товариществе.
– А, – отвечаю я. – На самом деле, в нем ничего такого. Ну подумаешь, забор. Подумаешь, будка с охранником. Ну и все.
– Немножко напоминает мой дом, да? – хихикает она.
– Слушай, на самом деле в твоем доме ничего такого уж страшного нет. Тебе может быть странно там жить, но это не… хотя бы не цирк уродов.
– Если бы о нас тоже сняли реалити-шоу… ты бы понял, что еще какой, – отвечает Ханна.
Я подъезжаю к воротам и останавливаюсь. Охранник знает меня в лицо и открывает ворота, не заставляя меня вводить код. Он машет рукой. Ханна машет ему, и он улыбается в ответ. Возможно, он рад за меня.
Ханна сидит в машине, я забегаю домой и беру штаны. Это занимает ровно две минуты.
– Быстро ты, замечает Ханна.
Отъезжая, я вижу, как мама выглядывает из окна второго этажа, как женщина из старинных рассказов, которые мы читали в школе. С таким видом, как будто она хочет прыгнуть.
========== 43. Эпизод второй, сцены 23-35 ==========
К нам пришел Майк, сын наших соседей через дом и теперь официально «парень» Таши (папа морщился каждый раз, когда мама произносила это слово). Его родители подписали соглашение, и теперь его тоже снимали в шоу. Сейчас они с Ташей вместе пекли печенье на кухне. Папа еще не пришел с работы. Мама стояла у кухонного стола и выкрикивала нужные продукты и дозы, как хорошая, справедливая надзирательница.
Когда я забрел на кухню, Таша с Майком развлекались, осыпая друг друга ложками муки. И сахара. Режиссер сделал мне знак развернуться и уйти. Я притворился, что не понял, и все-таки зашел. На доске за его спиной было написано, что снимают уже третий дубль этой сцены. Я вошел на цыпочках, принял невинный вид и стал смотреть, чем дело кончится. Потом Таша схватила измазанную в тесте лопатку и стукнула Майка по щеке, и началось мясо. Он сделал то же самое, только ложкой.
– Ой! – вскрикнула Таша и кинула на него предупреждающий взгляд. Он неискренне извинился. Она продолжала: – Чтоб больше такого не было, а то все тесто окажется у тебя в штанах!
– Стоп! – крикнул режиссер. Потом повернулся к Таше: – В штаны? Слушай, тебе всего двенадцать!
– Упс, – хихикнула Таша, – я хотела сказать – на футболку, но «в штаны» звучало убедительнее. Простите.
– Майк постоянно лежит на кровати у Таши без штанов, – подал голос я.
Все замолчали и уставились на меня. Потом – на Ташу с Майком, судорожно озиравшихся по сторонам. Похоже, Майк прикидывал, в какую сторону бежать. Таша огляделась, ища, кого бы ударить. Ближе всего оказался Майк. Она вкатила ему оплеуху, бросилась к маме и уронила голову ей на плечо – на маминой кофточке остался кусок теста.
Мама отстранила Ташу на длину вытянутой руки и спросила:
– Это правда?
– Нет, конечно! – закричала Таша. – Джеральд ведь умственно отсталый, ты сама говорила!
– Я не умственно отсталый! – возмутился я.
– Еще какой! – продолжала Таша. – А еще ты гей!
В этот миг ТелеТётя преобразилась. Казалось, ей вдруг стало плевать, как выглядит ее прическа и сочетается ли ее платье с обстановкой. Плевать, где ее дизайнерская сумочка и нужной ли фирмы ее бутылка с водой. Она потребовала перестать снимать и отвела нас с мамой в гостиную, а Майк с Ташей остались на кухне и продолжили драться.
– Называть маленького мальчика геем – ужасно! – начала ТелеТётя. – Это слово неприемлемо. Абсолютно.
– Слушайте, он срет мне в обувь, а вы цепляетесь к тому, как Таша его называет! – возмутилась мама.
– Джил!
– Что?
– Он сидит пи-ямо тут! – напомнила ТелеТётя.
– И что? – удивилась мама. – Вы же понимаете, что у него явно не все дома!
С этими словами мама встала и ушла в кухню, как раз разминувшись с выбегающим из дома Майком. ТелеТётя поглядела на меня с сочувствием:
– Ты правда видел его в постели Таши?
– Ага.
– А ты был тут? Вместе с Лизи? – я кивнул. – Ясно. Джеральд, кажется, я знаю, что мне делать. – И она улыбнулась мне, как настоящая няня.
Назавтра был последний день съемок. Нужно было отыграть семейное сборище с подведением итогов эпизода. Папа пришел домой с работы от силы на час, не снял костюма и крутил ступнями, как делает всегда, когда волнуется. Люди крутят шеей, а он крутил ступнями. По часовой стрелке, потом обратно. Его косточки хрустели, как лопающийся попкорн. Мы с Лизи сидели рядом с ним. Мама с Ташей заняли одно кресло на двоих. Вчера соседский мальчик Майк все-таки бросил Ташу, и с тех пор она не отходила от Таши. Камеры уже снимали, режиссер уже сказал, что нам нужно просто один раз отыграть сцену, а дальше уже вопрос монтажа.
– Сегодня пе-евым идет Джеральд, – предложила тетя. – Мне кажется, он очень вырос над собой. Согласны? – Все молчали. – Ну же, семья Фаустов, подайте голос! – Не дождавшись ответа, ТелеТётя продолжила: – Сколько Джеральд уже не пробивал стены? Больше года?
– Ага, – включился папа. – А еще он каждый день заправляет постель, сам собирается в школу и очень помогает с уборкой. Это правда.
– Спасибо, Дуг. По сравнению с прошлым годом он действительно сделал огромный шаг вперед.
Режиссер кивнул, поэтому все остальные кивнули тоже – только Таша снова сделала вид, что сейчас заплачет.
Я уже и забыл, что можно дырявить стены. Это осталось в первом эпизоде. С тех пор я вырос и стал Сруном. Дырявить стены – для слабаков.
– По-моему, Джеральд крутой, – высказалась Лизи. – Но я всегда считала его крутым.
– Еще бы, – ответила Таша, – он ведь никогда не срал на твои вещи.
Все посмотрели на Ташу и на маму, продолжавшую гладить Ташу по волосам, как будто она какая-нибудь породистая собачка. Мама, похоже, и ухом не повела; впрочем, на ее вещи я тоже срал.
Режиссер подошел к нам и взмолился:
– Слушайте, к четырем надо все отснять. Сейчас три. У вас вчера вечером была куча времени, чтобы все обсудить. И у вас куча лет впереди, чтобы во всем разобраться. Можно мы сейчас просто соберемся и перечислим, сколько хорошего принесло вам наше шоу?
Это был не вопрос. Он не стал ждать ответа. Он развернулся и ушел к своему стулу. Но от одного упоминания о вчерашнем вечере у Таши снова выпятилась и задрожала нижняя губа. Не знаю уж, что вчера ей сказали и что с ней сделали, но мама с папой два часа продержали ее в папиной берлоге, а потом ругались между собой всю ночь – или хотя бы пока я не уснул. Я знаю, что они обсуждали живущего через дверь Майка. Я знаю, потому что перед этим папа задал нам с Лизи несколько вопросов: «Таша сама позвала его? Он хоть раз трогал кого-нибудь из вас? На нем точно не было штанов? Сколько они провели в комнате? Джеральд, пожалуйста, опиши шум, который ты слышал. Таша была одета или раздета? Опиши-ка шум еще раз…»
ТелеТётя решила двигаться дальше:
– Вы проделали пи-икрасную работу и сохранили мои правила поведения. Дети знают, что должны делать и за что отвечать, – произнесла она, смотря на Лизи. – Кстати, Лизи, у меня для тебя запоздалый пода-ак на день рождения.
С этими словами она достала из сумочки завернутый подарок. Лизи подалась вперед:
– Можно сейчас открыть?
– Конечно!
Развернув упаковку и увидев внутри детскую рацию, Лизи завизжала. Мы много лет мечтали о ней, но Санта Клаус ни разу не сжалился над нами. Лизи попросила папу помочь открыть коробку и вставить батарейки и протянула мне один приемник.
– Лизи Джеральду, меня слышно? – спросила она из коридора.
– Не знаю, ты слишком близко! – ответил я. – Отойди подальше, чтобы я так тебя не слышал.
Через несколько секунд ее голос раздался из динамика рации:
– Лизи Джеральду. Прием, Джеральд!
ТелеТётя улыбалась. Папа улыбался. Я уыбался тоже. Я нажал желтую кнопку на боку рации:
– Это обалденно!
– Теперь иди и поиграй с Лизи, – скомандовала ТелеТётя. – Я хочу поговорить с остальными без вас.
Я кивнул и припустил со всех ног к двери подвала, но вдруг замер. Я тихо встал так, чтобы слышать их разговор, и нажал на кнопку рации, чтобы Лизи тоже слышала:
– Таша, мне кажется, тема того, что ты пи-игласила домой парня, закрыта, – начала ТелеТётя. – Но мы еще не обсудили то, как ты ведешь себя с сести-ицей и ба-атцем. Я хотела бы услышать, как ты можешь исправить ситуацию.