– Ты ни хрена не знаешь о моем детстве, и ты не только нарушила третье правило, но и ни хрена не понимаешь, о чем говоришь, и сказала полную чушь.
Она смотрит на меня во все глаза. Кажется, она в шоке.
– Я требую извинений, – продолжаю я. Потом встаю и собираю вещи.
– Но это правда, Джеральд. Ты действительно все время уходил в свой мир, – настаивает Ханна. – И до сих пор уходишь.
– Ты вообще не знаешь, о чем говоришь, – взрываюсь я. – Ты просто чертова дура с промытым мозгом, как и они все, – говорю – ладно, бормочу под нос – я, проходя мимо нее к дверям кафетерия.
Я обедаю в коридоре перед кабинетом Флетчера, рядом едят Дейрдре и Дженни, разговаривая за едой о телешоу. Мама положила мне с собой свой коронный сэндвич с куриным салатом, и он совсем не такой вкусный, как на прошлой неделе. Наверно, потому что я начинаю понимать: она хочет, чтобы я не мог нормально учиться, и это все равно что желать мне жизни в инвалидной коляске… лишь бы Таша бегала быстрее всех. Нужно очень много порций идеального салата с курицей, чтобы я перестал это понимать.
========== 40. ==========
– Ты назвал меня безмозглой дурой! – возмущается Ханна. Она провожает меня до машины, хотя я не предлагал подвезти ее, и садится в машину, как раз когда я собираюсь предупредить, чтобы не садилась. Заметка на будущее: «Теперь буду запирать машину».
– Что молчишь? Назвал же?! – кричит она.
– Нет, – отвечаю я. Отлично, я обречен на холодную войну с визжащей как тормоза шестнадцатилетней девушкой. Как хорошо, что мы ввели правило номер пять. Как хорошо, что все не успело зайти слишком далеко. – И кстати, кто позволил тебе сесть в мою машину?
– Ты назвал меня безмозглой дурой! – повторяет она.
Я смотрю ей в глаза:
– Нет, не называл. Я сказал, что ты дура с промытыми мозгами, как и все остальные телезрители, которым кажется, что они знают Джеральда Фауста, а на самом деле они не знают о нем ни хрена. И нет, я не собираюсь извиняться. Ты сильно нарушила правило номер три. Ханна, использовать против меня что-то, что ты в детстве видела по телевизору, недопустимо.
Я открываю водительскую дверь, вылезаю, обхожу машину сзади и, как настоящий джентльмен, придерживаю ей пассажирскую дверь. Я стою так, пока она не выходит и не идет ловить автобус, потом снова обхожу машину и сажусь за руль. Тут я замечаю, что она серебристым маркером написала на приборной панели слово «МУДАК».
Я очень быстро доезжаю до работы. Бет крутится вокруг заполненной духовки для хот-догов:
– Вот и ночь Долларов. Мне нужно до открытия сделать четыреста штук. А во всем остальном даже конь не валялся.
Я пытаюсь представить себе, как она купается голышом и пьет пиво с друзьями, и не могу. Сегодня я вижу только морщины на ее лбу и беспокойство по поводу ночи Долларов. Телефон в моем кармане вибрирует, и мне не хочется даже доставать его: наверняка Ханна просто нашла еще один способ сказать, что я «МУДАК».
– Я займусь всем остальным, – предлагаю я. И берусь за дело. Наполняю контейнер со льдом, считаю наличные, ставлю на стойку приправы и достаю автомат с сырным соусом, который сегодня прольется на триллионы долларовых начос. Когда я со всем заканчиваю, Ханна уже десять минут считает наличные в первом окошке. Мы оба делаем вид, что не замечаем друг друга. Все идет прекрасно, пока Бет не просит ее подойти и помочь заворачивать хот-доги. Я уже тоже начал их заворачивать, так что мы молча стоим и заворачиваем хот-доги, я кидаю на нее презрительные взгляды, она отвечает тем же, и мы продолжаем не замечать друг друга. Через минуту Бет не выдерживает:
– Ни хрена себе у вас страсти. – Мы оба молчим. Они хихикает себе под нос и отвечает за нас: – Да, Бет, у нас страсти, потому что мы тинейджеры и не можем научиться друг с другом разговаривать.
– Эй! – возмущается Ханна. – Если я тинейджер, это не значит, что я тупая!
– Ага! – подключаюсь я.
– Тогда в чем проблема? – удивляется Бет.
Я развожу руками. Ханна отвечает:
– За обедом я попросила Джеральда перестать уходить в свой собственный мир, потому что в такие моменты с ним сложно общаться, а он психанул и назвал меня безмозглой дурой!
– Я не называл тебя безмозглой! Я сказал, что ты дура с промытыми мозгами, потому что ты поставила мне в вину какую-то хрень, которую тебе показали по телеку, когда нам было по пять лет. Иисусе! Поглядел бы я на тебя, если бы я вдруг раздобыл круглосуточные съемки твоей жизни, когда тебе было пять, и сказал бы что-то в духе: «Ханна, хватит быть истеричкой, ты с детства жуткая истеричка… помнишь, что ты сделала в пять лет?» – Я перевожу дыхание. – Слушай, если ты думаешь, что все так и было, ты ошибаешься. Так что судить меня по тому, что ты видела… или вообще на хрен говорить об этом совершенно, блин, неприемлемо.
– Но ты правда выпадаешь, – настаивает Ханна.
– Да, блин, и что? Понимаешь, всем иногда надо минутку собраться с мыслями. Да, я выпадаю. Ухожу в свой мир. Отгораживаюсь. Называй как хочешь. И что дальше? И какого хрена ты разводишь тут рассуждения? – взрываюсь я.
Ханна вздыхает. В ее глазах стоят слезы.
– Слушай, за обедом я просто хотела сказать, что иногда с тобой бывает тяжело общаться. И ты прекрасно доказал, что я права. Ладно, хочешь быть ребенком, дело твое. Мне плевать.
Она разворачивается и уходит к своем окошку, а мы с Бет продолжаем заворачивать хот-доги. Мой телефон вибрирует снова, и я понимаю, что это не может быть Ханна. Я прерываюсь, снимаю латексную перчатку и читаю сообщение. Джо-младший пишет: «Можешь говорить?» Это первое сообщение. Теперь пришло второе: «Чувак, говорить можешь?»
Я отпрашиваюсь у Бет в туалет и выхожу в уголок курильщиков, где мы с Джо-младшим и познакомились. Я набираю его номер, но он не берет трубку. Я оставляю голосовое сообщение: «Привет, Джо. Это Джеральд. Только прочитал твои сообщения и хотел поговорить. Я сейчас на работе и мне пора работать дальше, в перерыве позвоню снова». О черт, это же ночь Долларов, никаких перерывов. Ладно: «Или после работы позвоню. Слушай, я серьезно собираюсь тебя навестить. Мне очень хочется. У меня через неделю день рождения, я попросил у мамы карточку на бензин». Я отправляю сообщение и сразу же жалею почти обо всем, что наговорил. Голосовые сообщения изобрели уверенные в себе люди, чтобы все остальные городили на запись всякую хрень, которой потом можно шантажировать их до скончания веков.
Идя к седьмому окошку мимо Ханны, я роняю:
– Кстати, очень мило было написать на приборной панели «мудак». Твоя взрослость просто зашкаливает. Может, тебе стоит меньше времени анализировать мое поведение и побольше спрашивать себя, зачем ты испортила мне машину.
– Потому что ты повел себя как мудак! – отвечает она. Я поворачиваюсь к третьему окошку:
– Смотря как на это посмотреть. С моей точки зрения, как мудак себя повел тот, кто оставил надпись на моей, блин, машине. А я просто сказал тебе правду. Не моя вина, что она тебе не по душе.
– Вообще-то, я делала то же самое. Говорила тебе правда. – На ее глазах снова слезы.
– Ханна, ты ничего обо мне не знаешь. Вообще ничего.
Я ухожу к седьмому окошку. По случайности именно в этот момент ко мне подходят работники торгового центра, чтобы закупиться едой перед игрой, я обслуживаю их, а Ханна может спокойно подуться. По крайней мере, я надеюсь, теперь она запомнит, что манипулировать парнем, вся жизнь которого состояла из безумных манипуляций, неудачная идея.
Я уже почти забыл, какая адская хрень эта ночь Долларов. Мы распродаем наши четыреста хот-догов еще до третьего периода. А перед этим какой-то противный старикашка жалуется, что его хот-дог остыл, мы говорим, что остыла только булка, на что он заявляет, что холодная булка – это холодный хот-дог и нам надо разогревать булки, и желает вернуть недоеденную половину хот-дога и получить обратно свой доллар. Когда Роджер корчит из себя психоаналитика, он иногда рассказывает про такое явление. Это называется «сдвиг приоритетов». Старикан так громко орет о температуре хот-дога, что не может понять, что возвращать половинку хот-дога – это бред.
В этот день сдвиг приоритетов рано или поздно настигает каждого. Но, похоже, одних больше, чем других. Я вспоминаю наставления Роджера о «правой дороге». Он научил меня не только отказываться от слов типа «должен» и «заслуживаю», но и отвечать за свои поступки. Поэтому я, например, без проблем признаю, что в субботу прокусил Таше руку. И ни о чем не жалею. Вообще, я не жалею и о том, что назвал Ханну дурой с промытым мозгом. Но Роджер верно заметил: чтобы оказаться на правой дороге, достаточно вести себя так, как будто ты уже на ней. Значит, я начну свой ход в игре с Ханной с того, что первым попрошу прощения. Чтобы это была уже ее проблема, а не моя. Роджер называет это «вытереть доску».
Перед самым закрытием у нас появляется передышка. Я подхожу к Ханне – та корчит злую гримасу – и говорю:
– Знаю, со мной иногда сложно общаться. Да, я иногда ухожу в свой мир. Я делаю это специально. – Я переминаюсь с ноги на ногу, потому что гримаса Ханны никуда не исчезает. – Потому что я никому не доверяю… ну… ты знаешь, почему. Люди не слишком достойны доверия, а еще они любят вспоминать мое прошлое и всякое такое и это не очень приятно. – Она не отвечает. – Прости, пожалуйста, что я сорвался за обедом. Просто очень многие верят всему, что видят по телевизору, и я не хотел бы, чтобы ты была одной из них. Кстати, когда ты наконец поймешь, что писать на моей машине было не очень умно, я с радостью приму извинения.
С этими словами я ухожу к стойке с приправами и начинаю перетаскивать контейнеры с кетчупом, горчицей и соусом барбекю. Зрители ночи Долларов страшные грязнули. Мне два раза за вечер пришлось выйти из-за кассы и убрать за ними мусор, а теперь все снова загажено – в основном обертками от хот-догов. Тут на каждом шагу урны, но они бросают обертки где попало, как будто такое поведение приемлемо. А уж можете мне поверить, в приемлемом поведении я разбираюсь лучше них.
========== 41. ==========
После сегодняшнего нужно долго отмывать духовку для хот-догов, и это работа для кого-нибудь мускулистого. То есть моя работа. Когда я заканчиваю и отношу в мойку поднос, все уже закончили и парень из четвертого окошка начинает мыть пол. Ханна сняла форменную футболку кассиров РЕС-центра и стоит в черной неформальской майке с надписью «Сам туда иди». Проходя мимо нее с чистым и сухим подносом, я спрашиваю:
– Тебя подвезти домой или за тобой приедет отец?
– И что ты хочешь сказать? – спрашивает она в ответ.
Я молча иду дальше. Все, моя совесть чиста. Я попросил прощения и ответил за свои поступки. Я возвращаю поднос на место, забираю куртку из закутка у седьмого окошка, захожу в туалет, делаю свои дела, мою руки и проверяю, не осталось ли на лице следов жира или соуса барбекю.
Выйдя из ванной, я врезаюсь в какую-то знакомую женщину и не могу понять, кто это. Потом она улыбается и раскрывает объятия, и я морщусь от боли в ребрах. Хоккейная Дама оглядывает меня и спрашивает, как дела.
– Все отлично! – отвечаю я достаточно громко, чтобы услышала Ханна, которая явно наблюдает за мной.
– Хорошо, – отвечает дама. – Я за тебя беспокоилась.
– Мне через неделю семнадцать. Еще год – и уеду куда подальше.
Они кивает:
– И что попросил на день рождения?
– Карточку на газ. Так я хоть немножко к колледжу накоплю, а не потрачу все на топливо.
– Практично, – кивает Хоккейная дама. – Весь в отца.
«Если до сих пор жить в браке с плюющей на своих детей погруженной в журналы дурой – это практично, то конечно», – думаю я.
Она снова обнимает меня:
– Если на следующей неделе не увидимся, то с днем рождения тебя, Джеральд. Уже семнадцать… – она качает головой. – Я очень рада, что ты жив и здоров.
– Я тоже.
– Рада, что они тебя не уморили.
Она уходит, а у меня в голове звенит: «Они тебя не уморили».
Подходя к двери пятого киоска, я снимаю форменную футболку и чувствую, как вместе с ней поднимается край второй футболки, а значит, Ханне открывается отличный вид на мое страшно мускулистое и страшно же отбитое тело. Я расправляю футболку медленно и со вкусом. Потом подхожу к Бет и спрашиваю, нужна ли еще моя помощь.
– Нет, спасибо, – отвечает она.
– Точно?
Мы улыбаемся друг другу. Бет точно понимает, что я задумал.
– Все в порядке? – спрашивает она.
– Абсолютно.
Она улыбается:
– Не оглядывайся, но Ханна ждет у дверей, – сообщает она. – Хочешь завтра работать во втором окошке?
– Я хочу в седьмом, – очень серьезно отвечаю я. – Как и всегда.
Я желаю ей спокойной ночи, на цыпочках обхожу вымытую часть пола и подхожу к двери. Как Бет и сказала, Ханна ждет меня.
– Привет, – говорю я, как будто на моей приборной панели не написано «МУДАК».
– Привет, – отвечает она, как будто не оставляла этой надписи.
Прежде чем мы успеваем сказать еще хоть слово, у меня вибрирует телефон.
– Прости, Ханна, срочный звонок. Ты не против? – Я смотрю на экран: звонит Джо-младший. – Алло?
– Чувак, как житуха? – спрашивает он.
– Да как всегда. Вот с работы выхожу. У тебя как? Все нормально?
– Ну… нет. У тебя дома найдется местечко для шута из цирка?
– Ты что, сбежал?
Ну точно, Ханна навострила уши. Ей все еще не терпится сбежать. Куда угодно. И, видимо, с первым попавшимся МУДАКОМ.
– Еще нет. Но думаю об этом, – признается он.
– Я бы тоже сбежал, но, боюсь, родители с ума сойдут, – вздыхаю я.
– Я умею не только чистить сраные автобусы и носиться как хомяк в колесе на побегушках, – жалуется он. – Как же уже не терпится найти какой-нибудь другой цирк и выступать уже самому!
– Ты ведь не клоун-стоматолог? – спрашиваю я.
– Не, – смеется он.
– А кто ты тогда?
Он секунду молчит, а потом отвечает:
– Дай почту, пришлю тебе ссылку. Дома глянешь, если хочешь.
– Круто, – отвечаю я. – Непременно гляну. – И даю ему почту.
– Иногда я не понимаю, зачем я живу, – признается он.
– То же самое. Только я еще не удалял зубы клоунам.
– Слушай, в жопу все!
– В жопу все.
Он вешает трубку. Не знаю, полегчало ли ему после разговора, но мне теперь хочется немедленно сбежать.
– Ну?
– Что – ну?
– Он убежал?
Я останавливаюсь и смотрю ей в лицо. Боже, какие шикарные веснушки!
– Чего тебе так приспичило сбежать? – спрашиваю я.
– Ну вот приспичило, – разводит руками она.
– Твой папа скоро подъедет? – спрашиваю я. – Я пойду к гаражу, – я указываю на гараж. – Лучше стой тут.
Она опускает глаза:
– Я сказала, что меня подвезут.
Она смотрит на меня и кривит рот влево, как будто жует щеку.
– Что тебя подвезет мудак, – поправляю я.
– Ага, – отвечает она, – меня подвезет мудак.
Я не улыбаюсь. Меня одолевают мысли. Безумные мысли. Блин, с одной стороны, мне хочется страстно поцеловать ее, как в кино, и лишить ее остатков воли своей всеобъемлющей заботой. С другой стороны, она слишком похожа на Ташу. Мало того что она девушка, она написала «МУДАК» на моей приборной панели. И не извинилась. Значит, если я снова пущу ее в машину и подвезу до дома, я буду как мама с папой, так и не наказавшие Ташу за то, что она написала «МУДАК» поверх всей моей жизни.
– Слушай, прости, пожалуйста, – произносит она. – Обещаю, завтра все отмою. Я просто страшно разозлилась.
– Необязательно было творить ненормальная хрень, – замечаю я. Она поднимает ладонь:
– Не называй меня ненормальной!
– Я не говорил, что ты чокнулась. Я сказал только, что писать на моей машине – ненормально, – объясняю я. – Хотя в субботу вечером, пока я тебя не подобрал, ты направлялась к Эшли сквозь приют убийц и наркоманов и тебе было плевать, так что, может, ты и правда ненормальная. Я пока не понял.
Мы стоим и разговариваем – видимо, потому, что я так и не обещал подвезти ее. Я направляюсь к гаражу и жестом сообщаю ей, чтобы шла со мной. Дует сильный ветер. Я застегиваюсь по горло, она поплотнее заматывает шарф вокруг подбородка. Потом она кладет ладонь в мою, и мы идем дальше, ладонь в ладони, с руками в карманах.