В течение недели все подразделения, десантировавшиеся в тыл врага в разных местах, возвратились в бригаду. В целом наши действия были высоко оценены командованием, хотя лейтенанту Семенову крепко досталось за то, что он, увлекшись боем, вместе со стрелковыми подразделениями бросился преследовать противника. Но таким уж он был человеком — горячим, напористым, решительным. Десантники любовно звали его между собой «наш Чапаев».
Начальник санитарной службы бригады военврач 2 ранга Кириченко, выслушав подробный доклад, долго еще расспрашивал меня о том, как приходилось оказывать помощь раненым в тылу противника.
— Это ведь наш первый опыт, — говорил он. — Надо собраться всем, кто действовал в десанте, поделиться с товарищами своими впечатлениями, подумать, как в будущем избегать ошибок.
Подумать действительно было над чем. Готовясь к выступлению на совещании, я как бы снова прошел весь трудный и опасный путь по вражескому тылу. Да, опыт приобрели немалый. Убедились, сколь необходима оперативная эвакуация раненых в медучреждения. Надо было найти ее наиболее удобные способы. Ведь не всегда наступающие с фронта части могут идти следом за десантниками, выброшенными в тыл противника. Не исключено, что придется действовать в отрыве от них не одну педелю.
В те дни я получил наконец долгожданную весточку от родных, но она оказалась горькой и печальной. Сестра — письма за всех писала обычно она — сообщала о гибели брата Толика при подрыве фашистского склада боеприпасов. Слегла в постель мама и вот уже два месяца находилась в тяжелом состоянии. Беспокоилась сестра и за отца со старшим братом, которые давно не подавали о себе вестей. Не хотелось думать ничего плохого. Я убеждал себя, что оба дорогих мне человека живы, здоровы.
Написал маме теплое письмо, стараясь подбодрить ее, поддержать, хотя как тут успокоишь, если ее сердце уже ранено тяжелой утратой.
Оставшиеся дни декабря сорок первого года и почти весь январь сорок второго были заняты напряженной боевой учебой. Мы готовились к новым боям с противником и изучали местность в районе Орла.
Служба в воздушно-десантных войсках всегда таит много неожиданностей: не знаешь, что ждет тебя завтра. Я тщательно готовил своих подчиненных к новым испытаниям. Занятия стало организовывать значительно легче, ведь появился и собственный опыт. К тому же и мои непосредственные подчиненные, и ротные санинструкторы и санитары на себе испытали важность тех навыков, которые потребовались во время действий в тылу врага. Да и командиры рот теперь охотнее выделяли время для моих занятий.
В январе военврач 2 ранга Кириченко провел совещание начальников санитарной службы батальонов по обмену опытом. Обсудили вопросы обеспечения раненых, оснащения санитарных сумок врачей, фельдшеров и санинструкторов. На том же совещании Кириченко поручил мне провести вскоре занятия по военно-медицинской подготовке с командирами подразделений.
Многое было сделано, но, как известно, предела в совершенствовании знаний и навыков не существует, и, когда поступает приказ снова идти в бой, кажется, что не все еще учтено и завершено. Однако идти надо.
И вот нас собрал командир батальона. Он развернул на столе топографическую карту с нанесенной обстановкой. У меня часто забилось сердце — выбрасываться предстояло под Орлом. Теперь-то уж был уверен, что решение никто не отменит. Целый день мы тщательно изучали по карте район десантирования, задачи подразделений, обсуждали вопросы взаимодействия, а под вечер прозвучал сигнал тревоги.
«Наконец-то! — с радостью думал я, поторапливая своих подчиненных и на ходу проверяя экипировку. — Скоро буду рядом с родными местами». Они уже были освобождены от противника, так что при выходе к своим войскам после выполнения задачи вполне можно будет оказаться поблизости от дома.
Капитан Жихарев вскрыл пакет, полученный из штаба бригады, и сообщил:
— Приказано следовать форсированным маршем на станцию Люберцы. Через час туда подадут эшелоны.
«Эшелоны? Почему эшелоны? — подумал я. — Ведь до аэродрома рукой подать».
Спрашивать в таких случаях было не принято, однако Жихарев, заметив, видно, всеобщее изумление, сказал:
— Задача будет уточнена по прибытии в новый район.
К Люберцам выдвигались почти бегом.
— В поезде отдохнем, — подбадривали командиры.
«Коли заботятся об отдыхе в пути, вероятно, уже утром поставят серьезную задачу», — решил я.
Быстро, без суеты заняли места в вагонах. Эшелон тронулся с места и помчался со скоростью курьерского поезда. Глядя в окно на изредка мелькавшие платформы, я, как и тогда, в конце ноября сорок первого года, пытался определить, куда мы держим путь. Но было очень темно, соблюдалась полная светомаскировка, поскольку враг еще находился недалеко от Москвы и его самолеты в любую минуту могли появиться в этом районе.
Наконец капитан Жихарев объявил, что мы переподчинены штабу Волховского фронта и следуем на станцию Хвойная. Никто почти не знал, что это за станция и где она находится. Позже, сориентировавшись, я определил, что Хвойная расположена километрах в 60–65 северо-восточнее Боровичей.
На место назначения прибыли к рассвету. Командир батальона и комиссар вышли из вагона, я поспешил за ними. Был сильный мороз, снег хрустел под ногами. Далеко, за хвойным лесом, гудели авиационные двигатели.
— Полевой аэродром? — спросил я у Жихарева.
— Да, — кивнул он и указал: — Видишь, заходит на посадку…
Действительно, большой транспортный самолет медленно снизился и вскоре скрылся за лесом. Спустя некоторое время показался второй, затем — третий.
Командир батальона приказал выгружаться, и вскоре платформу заполнили десантники. Подошел военфельдшер Мялковский, доложил, что личный состав медпункта готов к дальнейшим действиям.
А аэродром, располагавшийся где-то за лесом, жил своей жизнью. Едва одни самолеты приземлялись, как другие взлетали и удалялись в северном направлении.
— Мы еще здесь, — сказал Василий Мялковский, а кто-то уже летит на задание. И ведь не скажешь, что идет война. Аэродром и аэродром…
— А это что, по-твоему? — указал я на пристанционную площадь, сплошь изрытую воронками. Разрушенным оказался и небольшой пакгауз. В окнах здания станции не было стекол.
Капитан Жихарев быстро построил батальон, и колонна ступила на ровную, хорошо накатанную дорогу. Несмотря на ранний час, станционный поселок уже проснулся. Женщины провожали нас долгими печальными взглядами, ведь наверняка почти у каждой из них на фронте был муж или сын.
— Запевай! — громко и задорно скомандовал Жихарев.
Над строем взлетела песня, и сразу стало легче идти.
За околицей начался сосновый бор. Я залюбовался стройными великанами, покрытыми густыми шапками снега. Отмахав по лесной дороге несколько километров, мы миновали ограждение аэродрома и контрольно-пропускной пункт, вышли на широкое поле с умело замаскированными огромными строениями по краям.
— Ангары, — сказал Мялковский.
Возле одного из ангаров колонна батальона остановилась. К Жихареву подошел капитан в белом полушубке, поздоровался и сообщил, что десантники могут разместиться на отдых.
— Завтрак доставим прямо в ангар, — прибавил он.
Комбата тут же куда-то вызвали. Вернулся он в одиннадцатом часу и сразу собрал командиров рот и начальников служб. Оказалось, что бригада будет располагаться в районе базового аэродрома. Ее штаб приказано разместить в близлежащем поселке, а батальоны — в окрестных населенных пунктах.
— Нам назначена деревня Бревново, — уточнил капитан Жихарев. — Начальнику штаба старшему лейтенанту Левкевичу и помощнику по хозяйственной части технику-интенданту Елкину немедленно выехать туда и подготовить помещения для личного состава. Мы выступаем следом.
— Теперь о нашей задаче, — продолжил он, когда Левкевич и Елкин ушли. — Гитлеровцы после разгрома их под Тихвином готовят новую операцию. Есть сведения, что они планируют выброску десанта в целях захвата и уничтожения этого аэродрома.
Голос комбата потонул в гуле двигателей — на посадку заходили три транспортных самолета.
— Из Ленинграда, — констатировал Жихарев. — Аэродром работает круглосуточно, практически в любую погоду. Отсюда уходят в осажденный город самолеты с продовольствием. Обратными рейсами они эвакуируют раненых и больных. Наша задача — наряду с подготовкой к десантной операции нести охрану аэродрома.
Вскоре после совещания мы совершили марш в Бревново. Приятно было идти по сосновому лесу, вдыхая его пьянящий аромат: неповторимы запахи леса в туманную погоду. Деревня располагалась в девяти километрах от аэродрома. Я шел, отдыхая: что значат для десантника каких-то девять километров?! Шел и вспоминал, о чем говорил Жихарев, подробно рассказавший о предстоявшей операции. Нас ожидали действия в глубоком тылу врага в районах Старой Руссы и Демянска, куда нескоро доберутся наступающие с фронта части. И конечно, прежде всего меня беспокоили вопросы эвакуации раненых. Я смотрел на веселых, задорных ребят, легко вышагивавших по лесной дороге, и мне больше всего хотелось в те минуты, чтобы каждый из них дожил до победы. Но шла война, жестокая война, и мне, военному медику, приходилось думать о том, каким образом я буду спасать этих вот бойцов и командиров, многие из которых станут моими пациентами.
В деревне Бревново все дышало покоем и тишиной. Здесь, на солидном расстоянии от аэродрома, вероятно, не разорвалась пока еще ни одна бомба. Под батальонный медицинский пункт мне выделили крестьянскую избу, в которой были две просторные и светлые комнаты и небольшая прихожая. В одной из комнат разместил фельдшера, санинструктора и санитаров, в другой решил оборудовать нечто вроде перевязочной. Приемную устроил в прихожей. Самому мне комбат предложил поселиться вместе с комсоставом.
До позднего вечера устраивали жилье, оборудовали медицинский пункт. Когда стемнело, за мной прибежал посыльный. Капитан Жихарев собирал на совещание командиров подразделений. Он зачитал приказ, в котором указал график боевого дежурства рот, а затем ознакомил нас с расписанием занятий по боевой и политической подготовке. Старший лейтенант Левкевич выдал карты, коротко довел сложившуюся обстановку.
Дни, пока батальон находился в районе аэродрома, я решил провести с максимальной пользой. Дело в том, что неподалеку от деревни располагался эвакогоспиталь. Стал посещать его, практиковался в хирургическом отделении, делал операции. Там осваивал методы работы Александра Васильевича и Александра Александровича Вишневских. Эти выдающиеся хирурги заслуживают того, чтобы рассказать о них более подробно, ибо оба они — и отец и сын — внесли большой вклад в развитие советской медицины, в частности важнейшей ее отрасли — хирургии.
В послевоенные годы А. В. и А. А. Вишневские стали академиками Академии медицинских наук СССР, заслуженными деятелями науки РСФСР. А в то время, зимой 1941/42 года, А. А. Вишневский являлся главным хирургом Волховского фронта. Он нередко посещал и госпиталь, в котором мне довелось практиковать. Встречи с этим человеком дали очень много. Особенно запомнились операции, на которых я присутствовал: они вызывали восхищение — мастерству хирурга нельзя было не позавидовать.
Хирургическая династия Вишневских зародилась в Казани. Там Александр Васильевич закончил университет, в 1904 году защитил докторскую диссертацию и получил звание приват-доцента. Затем стал профессором, руководил хирургической клиникой. В 1935 году переехал в Москву, где возглавил хирургические клиники Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ) и Центрального института усовершенствования врачей. С преобразованием клиники ВИЭМ в Институт хирургии АМН СССР в 1947 году он стал его директором. После кончины А. В. Вишневского в 1948 году институту было присвоено его имя.
Александр Александрович Вишневский родился в Казани в 1906 году. После окончания Казанского государственного университета работал на медицинском факультете, позже был преподавателем кафедры нормальной анатомии Военно-медицинской академии. Вместе с бригадой хирургов оказывал помощь раненым в период боев на реке Халхин-Гол в 1939 году. Там впервые применил новокаиновые блокады и доказал их эффективность в борьбе с травматическим шоком у раненых. Удалось ему тогда же внедрить и хирургическое вмешательство под местной анестезией, проводимой методом «ползучего инфильтрата», а также использование повязок с масляно-бальзамической эмульсией при лечении нагноившихся огнестрельных ран. Все это имело огромное значение в годы Великой Отечественной войны…
Особенно важных достижений в медицинской науке хирургической практике Александр Александрович добился в послевоенное время. Так, в 1953 году он впервые в мире провел операцию на сердце под местной анестезией, а в 1957 году — первую в СССР успешную операцию на открытом сердце с применением отечественного аппарата искусственного кровообращения. В 1960 году Александр Александрович стал лауреатом Ленинской премии, в 1966-м был удостоен звания Героя Социалистического Труда, а в 1970-м — Государственной премии СССР.
Под руководством этого замечательного специалиста, ученого и практика и решала свои задачи хирургическая служба Волховского фронта. Тогда я, конечно, не мог даже предположить, что в будущем снова доведется работать с Александром Александровичем. Но это случилось уже после войны…
Еще в студенческие годы я познакомился с некоторыми научными работами Вишневских, но по-настоящему познакомился с их школой в эвакогоспитале Волховского фронта. Мы пользовались разработками ученых во многих областях: применяли местную анестезию по методу «ползучего инфильтрата», изучали вопросы нервной трофики, лечения ран и воспалительных процессов. Широко применялись для лечения раненых масляно-бальзамические повязки и новокаиновые блокады, разработанные Александром Васильевичем и Александром Александровичем.
Главной моей обязанностью зимой 1941/42 года оставалось медицинское обеспечение личного состава батальона, а следовательно, в значительной степени и его боеготовности. Задачи же стояли самые разнообразные. Подразделение получило пополнение, и мне пришлось самым тщательным образом осматривать молодых бойцов, оценивать их физическое состояние. Разумеется, медицинские комиссии военкоматов, а также кадровые органы отбирали в воздушно-десантные войска наиболее подготовленных для этой службы воинов. Но случались и ошибки. Их надлежало исправлять немедля, ведь нашим войскам предстояло действовать в далеко не обычных условиях, в тылу врага.
Помню, как-то подошел ко мне молодой лейтенант, командир взвода минометной роты. Прибыл он всего несколько дней назад. Попросил:
— Товарищ военврач третьего ранга, помогите мне перевестись в пехоту.
— Почему? — удивился я. — Есть какие-то причины?
Лейтенант долго мялся, а затем сказал:
— У меня в детстве были травмы…
Однако дальше этого общего объяснения дело не пошло. Ничего вразумительного и определенного он рассказать не смог, да и я не обнаружил каких-либо отклонений от нормы, не определил заболеваний, которые могли бы помешать ему в службе в ВДВ.
Я попытался вызвать лейтенанта на откровенный разговор. Он опять долго молчал, а потом признался, что боится прыгать с парашютом, и снова взмолился:
— Помогите перевестись в пехоту. Честное слово, буду воевать как надо…
— А вы думаете, что в пехоте не страшно? — спросил я. — Или полагаете, что среди сотен ваших сослуживцев все одинаково храбро совершали свои первые прыжки? Каждому приходилось перебарывать себя, уж вы поверьте.
Он промолчал, а я задумался. Нужно было помочь молодому командиру, но как? Перевести в пехоту? Нет, на такое легкое и в общем-то не совсем оправданное решение я пойти не мог. Снова стал убеждать, что его здоровье не может помешать прыжкам. В заключение сказал:
— Советую вам: чтобы у товарищей не возникало подозрений в недостатке у вас храбрости, готовьтесь к прыжкам наравне со всеми. Рота ваша на хорошем счету — не надо подводить коллектив. Я вам обещаю помочь в наземной подготовке и совершить прыжок вместе с вами. Если непосредственно перед вылетом замечу, что прыгать вам по состоянию здоровья нельзя, официально заявлю об этом командованию.