Портреты
Вблизи, в полметре – грязь, потеки…
Но, отойдя на расстоянье —
Вдруг свет! пронзающий потемки
Чужой души и состоянья.
Бог видеть дал – особый праздник,
Прочувствовать вмешался гений.
Смотрите, как глазами дразнит! —
Сам ангел пал бы на колени.
Наплывы красок, взрыв… безумье.
О, Музы грусти нежной, где вы?
Вот-вот споет свой гимн Везувий
С лица неотразимой девы.
Возьмем портрет – вон тот, повыше,
В нем нет смятения, угрозы.
В глазах опущенных – по вишне,
А в волосах бутончик розы.
И руки… у кого-то грабли,
Что гладят молча, молча грабят.
А эти – с парусом кораблик,
И ими сердце только правит.
Есть руки, словно почерк лунный
И, как мечта о чем-то вечном,
Где память о находке юной
В роскошном платье подвенечном.
Есть взгляд, как будто ткнули шилом
И отдавили грузом плечи.
Так по ланитам, с меткой Шилов,
Душа скребет и шарит печень.
Все «комильфо»! – Да все, как надо!
Тут любопытство жнет капризы.
С какой же болью Леонардо
Писал улыбку Моны Лизы?
Одни портреты сорта Рислинг,
В других – молитва Изабеллы.
Спивался гений с тихим риском,
Не из-за дамы с ручкой белой.
Как под рукой играют краски!
По масти – к бубнам ближе лица.
Срывает мастер тайну маски,
Не скрыть обман, не притвориться.
Здесь вензелями по полотнам
Разбросаны, в разливе, вены,
Как будто снова, по Болотной,
Судьбой играют откровенно.
Когда мазков последний дождик
Сыграет золотом на рамах,
Взмахнув рукой, вздохнет художник,
Заговорив с Лицом на равных.
Стихи натощак
Я не шарю ни в конях,
Ни в корнях судьбы Пегаса.
Пью с утра стихов коньяк,
Лица выследив Пикассо.
Принца свиснув из тюрьмы,
Из-под рабской плети трюмов…
Утолим ли жажду мы —
Не из бочек, а из рюмок?
Если да, – прощай, маньяк,
Карауливший в романе.
Мою шпагу не обманет
Твой несдержанный коньяк.
А маньяку снится жатва
И отлюбленные жертвы…
Ну, так как, поэт, не жалко?
Пустим рифмы на манжеты.
Смысл жизни – горесть? Сладость?
Все гораздо глубже, шире.
И в потемках века радость
Ощущал душою Шиллер.
Как мы лживы, принц мой, лживы!
И не спорим о конях.
Пьем чужих стихов коньяк
И мечтаем о наживе.
Сумасшествие
Есть тайны, которые реальности выше:
Как душа, как судьба… как Бог.
Один окрещен сумасшедшим в Париже,
Кто знает – Артюр Рембо.
Есть слова, что рождаются в радость для силы
И, чтобы любить весь мир.
Другой сумасшедший крестился в России,
И имя ему – Велимир.
Есть музыка воли – второе пришествие,
То – Моцарт, Чайковский, Брамс…
Все, что божественно, как сумасшествие,
Как набожность дикая в нас.
Есть сердце, как скрипка, где звуки – пророчества.
Энштейн, Аристотель, Шекспир…
Не сумасшествие ли – Родина, Отчество,
По кружкам разлитый спирт?
Есть живопись, где в красках сгорает пространство.
Дали, Ван Гог, Боттичелли…
Привет, сумасшествие! Нет время проспаться
И – плыть по течению.
Есть свет ослепительный, он с неба сошедший,
Как, помнишь, в ночи звезда…
А знаешь, любимая, он сумасшедший —
Кто весь этот мир создал.
* * *
Ты спасла меня молчаньем
У раскола на краю,
Отпивая крепким чаем
Душу грешную мою.
Ты спасла меня заклятьем
Загостившихся гардин,
Может даже старым платьем —
Тем, что видел я один.
Ты спасла меня бессильем
Запоздалых редких встреч,
Чтоб меня свежо взбесило
И стряхнуло пепел с плеч.
Ты спасла меня признаньем,
Память – четки теребя.
Может пятое изданье
Снов моих спасет тебя.
Рис. А. Петелина
Лариса Дегтярева
* * *
Поймали ветер в парус. Слава, Отче!
Закинем сети в море. Боже, дай нам!
Чем меньше предстоит нам ожиданий,
тем больше уготовано пророчеств.
Как это сложно – по полету птицы
сказать, что будет день, и будет пища…
Во внутренностях рыбы что-то ищем…
Бросаем в воду, чтобы откупиться
от бед любую мелочь – ржавый ключик,
сухие крошки, мелкие монеты…
И понимаем, что по всем приметам,
по верным знакам завтра будет лучше.
Взметнется чайка. Вскрикнет буревестник.
Качнется лодка, сонно клюнув носом.
И мы поймем, что мы сюда вернемся.
И мы поверим, что вернемся вместе.
* * *
Едва только время стопчет все стрелки
и резко замедлит шаг.
Потянется вечер, тоненькой струйкой
Прольется моя душа.
Послышится шепот сбивчивый, странный
о маленьком доме, где
бездарный художник с ветром в кармане
и парусом на холсте,
где воздуха мало, времени мало,
и комнаты так тесны,
что мало надежды выкроить место
для женщины рядом с ним…
Закончится вечер. Шепот прервется.
Заметит ли кто-нибудь,
что время тяжелой поступью снова
отправилось в дальний путь?..
* * *
Я помню хрупкий голос твой
с едва заметной трещиной.
Ты медленно унес его
на край земли. И там
ты робко опустил его
к ногам прекрасной женщины,
чем заслужил согласие
и кофе по утрам.
Пока вся пыль уляжется
во впадины хрустальные…
Пока весь свет нацедится
в фарфоровую тьму…
Пройдет так много времени,
что все обиды старые,
что все обиды глупые
не вспомнить никому…
* * *
Мне снился сон. Над медленной рекой
стоял туман. И тишина стояла.
И даже одержимый расстояньем,
уставший ветер стих. Вдоль берегов
шел частый дождь. И там, где пелена
редела, бледно проступали дали,
виднелся силуэт. Я угадала,
что это ты уходишь от меня.
* * *
Утонувшие в памяти разные города…
Домики, садики, вялотекущее время…
Долгота – словно трещина. Будто бы шов – широта.
Чашечка кофе на завтрак. К ужину пончики с кремом.
Вечереет. На площади светятся фонари…
Тесная лавочка, где и напишется повесть
о далекой провинции, где каждый день до зари
долго на шумном вокзале ждет нас какой-нибудь поезд…
* * *
«Босая нога утопала в ковре…»
К.С. Петров-Водкин
В ковре утопает босая нога.
Во тьме города утопают.
Плывущие мимо ветра иногда
пески оставляют на память.
Еще в Самарканде не ночь, но уже
так тихо, спокойно, пустынно.
И так непривычно светло на душе
при виде привычной картины.
Астральный орнамент, майолика, синь
и золото, звездная россыпь.
Стекаются в город вчерашние сны
и нового зрителя просят.
Впускают их в дом свой радушно, тепло
всегда полусонные сарты.
Предложат на ужин шербет с пастилой.
Попросят остаться до завтра.
Обычная ночь – ни любви, ни тоски,
ни сна. И опять до восхода
с горячим дыханием ветра пески
скрывают ушедшие годы.
* * *
Весна кончалась. Дождь быстрее шел
по городу. И ветер резче рвался
слететь с горы. Смелее звуки вальса
из окон выплывали. Хорошо
знакомая тоска скрывалась там,
где были слаще запахи сирени,
акации, катальпы, где сильнее
стучало сердце, таяли цвета.
Весь Пятигорск закутался в туман,
был еле различим с большого тракта.
Два путника в лиловом полумраке
спешили, чтоб добраться дотемна.
За сто рублей разменным серебром
был снят турлучный дом с покатой кровлей.
И Лермонтов, забыв про нездоровье,
берется за гусиное перо.
И пишет, пишет, пишет он пока
за окнами вершины гор светлеют,
стекаются волнистые аллеи,
слетаются крутые облака.
Неловко погасив его звезду,
в испуге ветер плачет и небрежно
на стол бросает лепестки черешни,
предчувствуя какую-то беду.
* * *
Пески. Руины города. Тоска…
Прекрасный повод пригубить арак…
И знать, что время – самый сильный враг
любой тоски, что можно из песка
построить новый город вдалеке
от всех дорог, от суеты вдали,
что ветер улетает налегке,
свою тоску со мною разделив.
* * *
Придешь домой. Опять часы пойдут
тебе навстречу. Вечер будет длинным,
добыча – скромной (лишь один невинный
короткий поцелуй). Опять по ту,
другую сторону экрана будут знать
как прожит день, но знать гораздо хуже,
чем знаешь ты. Опять остынет ужин.
И будет брошен беглый взгляд назад.
Где дом, где ветер, плачущий в трубе,
сирень у дома, лодка у причала…
То место, где берет свое начало
то время, что отпущено тебе…
* * *
Не плачь, муэдзин. Не проси на рассвете
у солнца тепла и у ветра тревоги
о чахлых деревьях, что, сбившись с дороги,
свернули в пустыню, где утренний ветер
песок, как свое непосильное бремя,
роняет на кроны дерев постепенно.
Как будто в песочных часах у Вселенной
кончается время… Кончается время…