— И эту проблему решим. Вы не знаете советских людей, не знаете советского государства, его возможностей, мистер Джонсон.
И снова они ходили по месту, где были залежи руд, дышали сыростью таежного леса, брали пробы, раскладывали чертежи. У одного квершлага, который значился под литерой «К», Гребенников после осмотра сделал крупным круглым почерком запись:
«Месторождение представляет антиклинальную складку с поднятием пластов на восток; сбросы и повторные складки усложнили систему. Результаты исследования надо проверить и уточнить».
Рабочие забивали колышки, надписывали на них номера. Десятник Сухих заканчивал промеры участка; металлическая лента звенела, точно пружина от стенных часов; рабочие втыкали шпильки; Абаканов, улавливая показания, записывал в журнал. Линии карандаша были тонки, как детский волос.
Переводчица слонялась по площадке, пачкая туфли в грязи. Она была в зеленом беретике, непоседливая, капризная и, видимо, не очень застенчивая девушка.
«Какая скука, — думала она. — Тайга. Болотце. Овраги, похожие на глубокую тарелку... И здесь люди должны жить...»
Девушка раскрыла сумочку и посмотрелась в зеркальце. Она припудрила средину лба, нос, подбородок и спрятала зеркальце и пудру в сумочку, потом подошла к Абаканову.
— И вам, скажите откровенно, не наскучило быть тенью этого жирного американца? — спросил инженер, когда девушка, скучая, уселась на ящике от геодезических инструментов.
Она зажала между колен кисти своих тонких рук и вздернула хорошенькую головку.
— У этого американца я только неделю!
— А у других?
— Что за счеты! Скажите лучше, почему у вас фуражка надета задом наперед?
Инженер улыбнулся потрескавшимися губами.
— Так удобнее. Мы весь день на солнцепеке. Кстати, будемте знакомы: инженер Абаканов!
— Лена Шереметьева! — назвала себя девушка.
Абаканов, присев рядом с девушкой, заговорил о своей работе, о линиях карандаша, чудесно материализовавшихся в заводы, шахты и рудники, о жизни инженера-строителя, — прекрасной жизни, в которой наука и романтика идут рука об руку.
С севера набегали на площадку леса; близился закат, а Гребенников с Джонсоном все еще осматривали площадку.
Верхушки кедров охвачены были пламенем. Над площадкой, низко нырнув, пролетел дятел. Прицепившись к ближайшей пихте, он нарезал две спирали. Посыпалась шелуха.
— Золотое дно! Но... как говорится в вашей пословице — дело рук боится! — сказал Джонсон.
Гребенников не ответил. Пока дымок сигары, настоящей гаваннской сигары с покрышкой из табака Суматры и сердцевиной из бразильского табака, вплетался в таежные запахи, Гребенников смотрел вдаль. Тайга. Суровые деревья. Зеленые лишайники, низко свисавшие с лиственниц. И тучки. Почему-то он вспомнил Одессу. Легкие прозрачные облачка, тающие над залитым солнцем морем. Простор...
В серых глазах проступает на минуту печаль.
Расставшись с Джонсоном, Гребенников пошел к реке. Стремительная и вспененная, она напоминала быстро бегущее животное. «И вот эта речонка должна выдержать тяжесть строительных работ и всю эксплоатацию комбината...» — подумал Гребенников. Он спустился со скалы и долго смотрел на реку, как смотрят на лошадь перед укладкой груза.
Неужели опасения Джонсона основательны? И если они основательны, что надо делать? Изыскания противоречили одно другому. Материалы одной комиссии опорочивали материалы другой. За год, в сущности, ничего реального: он рассчитывал застать строительные работы в самом разгаре. Но, видимо, здесь больше болтали, чем работали.
Он наклонился к мраморной плите, покрытой желтыми пятнами и испещренной многочисленными трещинами.
«Руды. Известняки. Песок. Вода. Лес. Где еще найдешь скопление такого богатства на сравнительно небольшой площади?»
Отшвырнув кусок сгнившего дерева с тропы, он пошел скалистым берегом против течения реки. Наступал знакомый еще по царской ссылке многоцветный закат: ничего подобного Гребенников нигде не наблюдал. Небо окрашивалось в лиловые, красные, зеленые тона; мелкие облачка, охваченные солнцем, отливали перламутром. И такой же многоцветной становилась вода.
Захотелось посидеть в тиши, подумать, помечтать...
У кромки леса показались кротовые горбики. Это были землянки, без окон, покрытые досками и дерном, со старыми ведрами, выведенными вместо труб. Возле горбиков ходили коровы, пощипывая траву. Детишки в пестрых рубашонках играли в бабки.
«Первобытная стоянка...» — подумал Гребенников, заглядывая во «двор» жилища.
— Где отец?
Шустрый мальчуган подтянул порточки и бойко ответил:
— На строительстве!
— А мать?
— И мать на строительстве.
— И Воронок на строительстве! — вмешалась девочка.
— Что за Воронок?
— Жеребчик!
— А что там отец делает на строительстве?
— Землю копает.
— А ты почему не копаешь?
Мальчик смутился:
— Я еще маленький...
— Мы Машку пасем! — с гордостью ответила девочка.
— Машку! Где же ваша Машка?
— А вон, не видишь?
Гребенников оглянулся: корова лениво жевала жвачку, бессмысленно глядя перед собой.
— М-да!.. Сколько ж тут землянок настроили? — спросил он у подошедших ребят.
— Мы не считали.
— А ну, сосчитайте!
Мальчишка лет восьми отбежал в сторону, за ним пустились остальные.
— Девятнадцать.
— Двадцать.
— Пятнадцать.
— Девятнадцать. Дядя, я правильно сосчитал. Девятнадцать. Мне восьмой год. Я до сотни хорошо считаю!
«Начинается сюда тяга...» — с волнением подумал Гребенников.
— А что едите, ребята?
— Все едим!
— Только хлеба мало! Каши мало. Маманя с папаней бранятся... — сказала девочка со светлыми, почти желтыми волосами. — И в кухне не варят. Поначалу варили, теперь не варят.
«Плохо дело... Очень плохо...» — подумал Гребенников.
— Теперь лучше будет. Честное слово, ребята!
«Надо немедленно вызвать Журбу, — подумал Гребенников, идя к баракам. Они тянулись в ряд, образуя одну сторону улицы. Всех бараков было шесть. — А ведь перед отъездом стояло только два!»
К новому, крайнему, в это время подъехала запыленная подвода, нагруженная горкой сундуков и всякой рухлядью. Молодой парень ловко соскочил на ходу.
— На строительство? — спросила пожилая женщина, вероятно артельная стряпуха, стиравшая возле крыльца белье.
— Сама понимать должна. Здесь не узловая станция! Кто тут старшо́й?
— А чего тебе?
— Как чего? Строить. И квартиру!
— Издалека? — осведомился Гребенников.
— Из-под Бийска! А вы что, может, товарищ начальник?
— Начальник.
С воза сошла молодая женщина, за ней девушка-подросток, лицом очень схожая с парнем.
— Мы, значит, всем семейством! — сказал парень улыбаясь. Глаза его чуть косили, но это не портило лица, а скорее придавало ему какую-то особую прелесть.
Гребенников прошел в барак. Посредине стоял длинный стол, вокруг которого размещались кедровые плашки, вроде тех, на которых мясники рубят мясо. Семейные жили, отгородившись от холостых «забором». У некоторых «заборы» были оклеены газетами.
— Кто тут старшой? — спросил Гребенников, невольно повторив вопрос парня.
— Все на работе. Да пусть сносят вещи. Придет д и р е к т о р, разберут! — сказала женщина.
«Что это за новую должность придумал Журба? Директор!»
Парень пошел к возу.
— А ты откуда узнал, что туг строительство?
— Как не знать! Грамотный! И политчас во флоте проходили! Газеты читаем!
Он как будто обиделся.
— Есть специальность?
— Демобилизованный краснофлотец. С Тихоокеанского. Специальность моя морская, да и на суше, если надо, обернуться сумеем! Лошадь моя. Можно ставить жену и сестренку на подвозку.
— Как звать?
— Старцев. Петр Андреевич. Эй, Матреша, — крикнул парень через плечо жене, — тащи барахло в квартиру! Я с начальством разговариваю! А ты, Дуняшка, на именины приехала?
«Тянет... Семьями срываются. Хороший признак...» — подумал Гребенников и пошел к кузнице. Возле входа висел на проволоке выщербленный рельс. Весь в угле и саже, прикрытый фартуком с желтыми краями вокруг прожженных дырок, кузнец заправлял буры. Подручные подковывали на кругу лошадей.
— Здорово! Как работа?
Кузнец на секунду оторвал глаза от бура и снова продолжал работать — он заправлял бур для перфоратора.
«Новые все люди», — подумал Гребенников.
— Разве это работа? — сказал после паузы кузнец, занятый своим делом.
— А что?
— По углю да по железу ходим, а в кузнице ни угля, ни железа. Инструмента нет.
— Заявку давали?
— Кому дашь! Начальник, говорят, все по заграницам разъезжает, а здесь какое кому дело!
Рядом с кузницей стоял «лесопильный завод» — несколько циркулярных пил, вделанных в стойки и работавших на «человечьем пару».
Гребенников пошел дальше. Партии рабочих возвращались в бараки. Наступал вечерний час. Коновозчики, в большинстве алтайские колхозники, ехали к своим «землескребам». Гребенников облокотился на «попа», оставленного для замера земли, и вытер платком лицо. Он оглянул рабочую площадку и попытался представить себе, гигантский завод, новый красивый город-сад... Потом прищурился, прикрыл глаза чуть согнутой ладонью...
Но как ни приглядывался, как ни отстранялся от всего тревожного, мутного, — в эти первые часы приезда видел лишь канавы, бараки, «кротовые горбики» да коровенок.
— Надо, как можно скорее, найти мне Журбу, — сказал он десятнику Сухих. — Срочно передайте записку. Он на подрывных у тоннеля. Знаете?
Сухих обиделся:
— Как не знать? Кто ж тогда и знать может?
— Рассказывайте, товарищи, как вам тут! — обратился Гребенников к группе рабочих. — Выкладывайте, как говорится, начистоту и невзирая на лица!
Рабочие окружили Гребенникова.
— Кто это? Кто?
— Комиссия?
— Иностранец? — спрашивали друг друга рабочие.
— Товарищи, я начальник строительства. Приехал вот только. Давайте знакомиться. Говорите, у кого какие есть болячки.
— Да что рассказывать?
— Хлеба нет!
— Разве это питание?
— Варить некому!
— Фабрики-кухни, как на других стройках, нет!
— Жить негде семейным. Сбились все вместе: молодые, старые, парни, девки. Непорядок!
— На площадке никто толком ничего не знает, что надо делать.
— Зря уходит время. Говорили, большое строительство будет, а на поверку выходит — ничего нет!
— Правду говорите, товарищи, правду. Приехал я издалека, познакомился со стройкой. Плохо дело. Только давайте потолкуем спокойно. С горячки ничего хорошего не придумаешь. За год вон сколько новых людей понаехало! Это хорошо. Кого ни встречу, все новые. А вот плохо, что мало старых удержалось. Текучка. А текучка на стройке — первое зло. Не годится.
— Да разве здесь удержишься? — сказал печеклад Ведерников. — Прислали с Урала печи класть, а тут участка под завод не выбрали! Работаю на котловане.
— И это правильно. Да ведь трудности человек создает, с трудностями человек и борется! Руки опускать — последнее дело. Завтра пошлю грузовики за продовольствием. Потерпите самую малость. Перебросим людей на стройку хлебопекарни, фабрики-кухни, бараков, бани. Это в первую очередь. Отстроим жилые помещения, оборудуем амбулаторию, больницу, школу для ребят. Клуб тоже. В кино, чай, давно не были?
— Уже и забыли, какое оно, кино! — заметил печеклад Ведерников.
— Так и начнем завтрашний день. Что скажете, товарищи?
— Так оно, конечно, лучше!
— И работа пойдет!
— И бежать назад не станешь!
— Только амбулаторию надо в первую очередь. Палец собьешь, негде иоду взять.
— Правильно рассуждаешь. Как звать? — спросил Гребенников.
— Белкин. Землекоп.
— Правильно, товарищ Белкин!
Они расстались.
«Бытовые разные трудности преодолимы. Но вот строительство... На это нельзя закрывать глаза. Фактически к строительству не приступали, хотя прошел год. Проекты не утверждены. А проекты не утверждены якобы из-за того, что не закончены изыскания. А изыскания не выполнены потому, что никто толком не знает, где какой цех будет. Одно звено цеплялось за другое. И виновных нет. Впрочем, виновный есть. Я — начальник строительства. Кого еще искать?»
Он прошел к конторе, когда из-за леса поднялась зеленая луна. Кое-где перед землянками горели костры. Было очень тихо, и то что в жилом месте не слышалось в вечерний час ни песен, ни гармошки, больше всего расстроило Гребенникова. Он вошел в комнату и, не зажигая огня, уселся у окна. Лунные дорожки лежали на полу. Плохо обтесанные бревна, между которыми торчали пучки мха, выступали особенно ясно, — днем он просто ничего этого не заметил. Гребенников поковырял пальцем в щели: мизинец почти весь прошел внутрь.
За окном цвиркали сверчки, и казалось, что в комнате заводят ключом стенные часы. Немного далее, за бараком, азартно заливались цикады.
Гребенников прислушался: почудилось, будто вдали работала косилка. И после крикливых американских светореклам, тряских надземок, угара автомашин, шума гудков было все это очень странно — залитая лунным светом пустынная площадка и ночная жизнь тайги.
Железнодорожная магистраль от рудников к рабочей площадке лежала через скалу в тайге с высокими стройными кедрами. Как ни прикидывали, но кряжистую скалу обойти не удалось. Пришлось взрывать.
Встречные штольни повели с двух сторон. Журба рассчитал для минной камеры первой штольни двадцать пять тонн аммонита, для второй — сорок — по формуле Борескова.
Выемку вели тихо, точно в тылу врага; на одноколках подвозили взрывчатку. Когда выемочная работа пришла к концу, на зарядку камер стали Журба, старик Безбровый и Яша Яковкин; все трое — в резиновых сапогах. На рабочих, закладывавших штольни землей, были тряпочные опорки.
— Легче! Легче! — покрикивал Безбровый на подсобников, когда мешок грохался на землю. — Это тебе не рожь на мельнице сбрасывать!
— Про рожь забывать стали, — буркнул заросший черными волосами Коровкин.
— Папаша, вы это бросьте! — Пашка вскинул злые, как и у отца, глаза.
— Ты еще, сопляк, мне противиться?
— Хватит вам разговаривать, — заметил Безбровый. — А то как ахнет, все полетим к чертовой бабушке!
Укладывали мешки вплотную один к другому, оберегая провода, тянувшиеся в деревянных желобах вдоль штольни.
Журба беспрестанно подгонял людей, тревожно поглядывая в небо. С юго-востока неслась черная туча. Неслась она с необычайной быстротой, нивесть откуда взявшись.
Когда все было готово к взрыву, лиловое небо уже перечеркивалось зигзагами молний. Журба поднялся на скалу и ощутил холодный ветер, плотно прибивший к телу влажную от пота рубаху. Края ее при этом порывисто трепыхались.
— Скорей закладывай и — в укрытие!
Все бросились к штольне. Журба взвалил на плечи мешок. Через дырку за ворот рубахи посыпалась черствая земля. Выругавшись, Николай сбросил мешок и полез за рубаху, но с рукой занес еще больше земли.
Штольню успели заложить до дождя; принесли приборы; рабочие побежали в «блиндаж» — укрытие за кряжистой скалой.
Минуту спустя заметался ветер; на головы работавших посыпался ворох сучьев и прошлогодних игл. Хлынул поток воды. Журба, Безбровый и Яша Яковкин бежали последними. Их облило, как из ушата.
— Брезент! Крепи брезент! — крикнул подсобникам Журба.
Пока отец и сын Коровкины закрепляли под скалой брезент, Журба прятал сумку с динамитными патронами и аккумуляторы под резиновый плащ.
— Ну, как?
Он посмотрел на черные усики Яши Яковкина.
— Ничего! Бывало похуже!..
«А ведь положение серьезное... — подумал Журба. — Трахнет — и косточек не соберешь! Вот тебе и черные усики...»
Вода лилась свободно, полновесными струями; немного спустя ливень сменился крупным дождем. Журба вдыхал полной грудью свежий острый воздух и поглядывал вверх: дождь звонко стрелял по натянутому брезенту.