Рассвело. Женщина машинально выполняла свою домашнюю работу. Сходила в мелочную лавчонку, разожгла керосинку, подмела пол, вскипятила чай. Она не говорила о своей тревоге и только тяжело вздыхала по временам. Заглянула соседка:
— Ой, где у тебя мужик-то? За ним кто это приходил-то?
— На ночную смену вызвали… не приходил еще, — спокойно и холодно отвечала хозяйка.
Волков явился около полудня не то смущенный, не то радостный.
Прихрамывая, покрякивая, прошелся по комнате. Сказал:
— Бастуем, значится!
— Так и знала, что накрякаешь чего-нибудь, — любовно, но строго сказала жена.
— Напои меня, Поля, чаем, да я опять побегу!
— Ох ты! Все хоть скажет «побегу»! Все еще резвый конь!
Торопливо прихлебывая чай, Волков рассказал Илье, какие дела начались.
Накануне уездная комиссия по выборам выкинула трюк: так «разъяснила» правила, что уполномоченные Путиловского и других крупных заводов оказались лишенными права выбирать выборщиков.
Буквально через час после того, как стало известно это «разъяснение», собралась исполнительная комиссия Петербургского партийного комитета. На заседание явился представитель Центрального Комитета.
Он заговорил о забастовке протеста. Все его поддержали.
— Резолюцию мы приняли такую, — рассказал Волков, — протест выражаем против нарушения наших избирательных прав! В резолюции мы заявили, что только тогда будет действительно возможна свобода выборов, когда царизм будет свергнут и когда республику завоюем.
— А ликвидаторы, — нетерпеливо спросил Илья, загораясь весь, — они не совали вам палки в колеса?
— Предлагали свою резолюцию насчет всеобщих выборов в Думу… вообще резолюцию они предлагали на основе своей платформы… Но мы победили! И на митингах наша резолюция прошла!
Через день встал Невский судостроительный завод. К бастующим стали присоединяться другие заводы и фабрики Петербурга.
Тысячи бастующих рабочих собирались в колонны, ходили с пением революционных песен. Многотысячные митинги шумели на улицах.
Грозные размеры протеста испугали губернскую комиссию, и она отменила «разъяснение» уездной. Коллективы заводов получили право выбирать по рабочей курии.
С замиранием сердца следил Илья за разворотом борьбы. Когда опубликован был результат выборов и он узнал от Гордея, что из девяти депутатов, избранных по рабочей курии, шестеро — его товарищи, большевики, Илья не мог сдержать радостной дрожи.
Это была настоящая, большая победа.
Перед отъездом в Перевал Илья встретился с членом Центрального Комитета, получил установку для дальнейшей работы.
Перевальские большевики, укрепляя свои подпольные ячейки, усилили работу и в легальных организациях.
Ирина Албычева в воскресной школе обучала молодых рабочих. Она преподавала русский язык. Учителя истории и арифметики также принадлежали к подпольной организации большевиков. Только географ был «беспартийным либералом». Среди учащихся создали небольшую подпольную группу, которая распространяла нелегальную литературу на предприятиях.
Рысьев, пользуясь положением страхового агента, играл роль связного, распространял литературу и, кроме того, вел кружок чтецов-декламаторов в Народном доме Верхнего завода, разучивал с ними такие произведения, как «Буревестник», «Каменщик», «Алый цветок», отрывки из Горького, Щедрина, Чехова.
А Роман Ярков, выполняя задание комитета, руководил на Верхнем заводе борьбой за больничные кассы.
В июле девятьсот двенадцатого года царское правительство издало закон о страховании, о создании больничных касс на крупных предприятиях «для оказания помощи рабочим в случаях болезни и увечья». «Правда» разъяснила, что правительство, напуганное развитием революционного движения, издает этот закон не для того, чтобы облегчить по-настоящему положение рабочих, а лишь для того, чтобы лицемерно показать свою заботу.
Перевальский комитет, несмотря на неусыпную слежку, провел собрания, рабочие обсудили новый закон, рассмотрели устав больничной кассы.
Надо было убедить отсталых людей в том, что, хотя эти кассы являются только карикатурой на социальное страхование, все же они — новое завоевание рабочего класса, который должен теперь бороться за расширение размеров страхования.
Перевальский комитет помог провести страховую кампанию в Лысогорске, в Таганайске, в Мохове, посылая туда партийных работников, забрасывая литературу.
В правление больничной кассы Верхнего завода прошли от рабочих большевики — Роман Ярков и Иван Занадворов.
Илья, уволенный из типографии после смерти старика владельца его благонамеренным сыном, устроился библиотекарем общества потребителей и стал по поручению комитета бороться за создание профсоюза торговых служащих.
После выхода закона тысяча девятьсот шестого года профсоюзы влачили жалкое существование. Чиновники особых присутствий, которым дано было право регистрировать и «разрешать» союзы, придирчиво рассматривать устав, вычеркивали все, что могло расширить деятельность союза. На общих собраниях, на заседаниях правления вдруг появлялась полиция, начинался обыск в помещении, наиболее деятельных членов союза брали под стражу.
Человек, не обладающий гражданским мужеством, не годился в руководители союза…
Когда комитет поручил Илье организовать профсоюз, он задумался об учредителях. После длительных поисков остановились на двух: солидном бухгалтере крупного торгового дома и на приказчике Гафизовых. Эти два человека так доверяли Илье, что только ставили свои подписи на составленных им бумагах.
Вначале все шло хоть хлопотно, но гладко.
Губернское присутствие утвердило и зарегистрировало устав. Учредители широко оповестили торговых служащих. Начались запись в члены, сбор вступительных взносов.
Илья подыскал недорогое помещение для Учредительного собрания. Подал, как полагалось, заявление полицмейстеру.
Словом, все шло гладко до Учредительного собрания, на котором произошел неприятный инцидент.
Надо сказать, что на собрании должен был присутствовать «полицейский чин», который, в случае «противозаконных разговоров» мог сделать предупреждение и в случае повторного предупреждения закрыть собрание.
Он сидел, слушал и ни во что не вмешивался, пока не назвали кандидатом в правление Илью.
— Я протестую! — заявил вдруг блюститель. — Он ведь поднадзорный!
Взял слово Илья.
— Гласный надзор давно снят, — сказал он, в упор глядя на блюстителя порядка. — Вы предупредили о негласном… благодарю! Но ваше начальство не поблагодарит вас…
Блюститель замолчал, как воды в рот набрал, и выборы пошли своим чередом.
Илью избрали секретарем правления.
Широкие возможности раскрылись перед ним. Он бывал на местах, направлял работу комиссий. В конфликтах и столкновениях членов союза с администрацией принимал самое деятельное участие. Он должен был обладать обширными знаниями законов, иметь авторитет. Очень многое зависело от выдержки и такта секретаря.
Члены правления скоро убедились в том, что выбор они сделали правильно. Работа сразу пошла стройно.
Первое время путался под ногами блюститель, то и дело заходил в правление, старался сунуть нос в дела. Илья скоро отвадил его. Как-то блюститель явился на заседание правления, но Илья немедленно попросил его удалиться:
— Вы вправе посещать только публичные собрания, а у нас заседание. Прошу вас выйти!
Первое время на общих собраниях и на заседаниях комиссий большинство молчало, а тот, кто осмеливался выступать, говорил о хозяевах и о своем положении весьма «политично», туманными намеками.
Понемногу люди осмелели, заговорили:
— По семнадцать часов в сутки работаем… Где закон шестого года?.. В праздник сходил бы, подышал бы вольным воздухом, но как уйдешь? У нас хозяин в девять часов вечера дверь запирает, к этому времени надо быть дома… Тюрьма!
— Вас хоть снаружи-то не запирают! А у нас после ужина загонят нас, молодцов, в комнату и снаружи запрут. Он боится, не сговорились бы зарезать его. Иной раз не спишь, думаешь: а вдруг пожар? Забудет, не отопрет… прыгай в окошко с третьего этажа!
— Занятии? — говорил третий на вопрос Ильи. — Рад бы душой, Илья Михайлович, да хозяин говорит: «Что, будешь ерундой голову забивать? Сиди дома». В праздник увидит в руках книжку, вырвет, хлопнет тебя по лбу: «Иди-ко помоги кучеру коляску мыть, сбрую чистить… он один-то заплюхался там, а ты без дела же сидишь».
— Вам вот коляску мыть муторно, — тихо вставил подручный свечной лавки, — а вот я за ломовую лошадь сам работаю. Получаешь пятнадцать рублей в месяц, надо всем угодить, прилично одеться… я на тележке по десять пудов керосину вожу…
Илья убеждал их, что нельзя позволять хозяевам садиться себе на шею, надо протестовать, не подчиняться вздорным приказаниям, не допускать унизительного обращения. И мало-помалу классовое самосознание пробуждалось.
Илья ждал случая — показать силу профессиональной организации не на единичном мелком конфликте, а на конфликте целой группы людей. И такой случай вскоре представился.
Несколько приказчиков торгового дома Гафизовых заявили Илье о мошеннической проделке хозяев.
Гафизовы, выдавая своим служащим новые расчетные книжки, записали в графу «размер жалованья» только половину обусловленной платы. Вторую половину вписали в графу «за сверхурочные часы». Таким образом, они ухитрились обойти даже куцый царский закон. Жалованье оставалось прежним. За сверхурочные часы приказчики не получили надбавки.
— Те же штаны назад пуговкой, — мрачно шутили они.
Илья поставил вопрос на правлении. На другой же день он отправился в контору «братьев Гафизовых» и потребовал оплатить сверхурочные работы. Гафизовы отказали.
Тогда младшего Гафизова пригласили на заседание правления. Он пришел.
Это был делец нового типа, собранный, умный, внешне корректный человек. Он не походил на своего отца-купчину, который берет нахрапом, горлом, угрозой…
— А если мы не удовлетворим требования? — вежливо спросил Гафизов-младший. — Что вы намерены предпринять?
— Возможна забастовка протеста, — ответил Илья.
Гафизов подумал-подумал… смущенно улыбаясь, сказал:
— Я вижу, надо подчиниться… новое время, новые песни. Конфликт считайте улаженным. Но… одно условие… Прошу не касаться нашего торгового дома в печати…
— Такого обещания не дадим, — отрезал Илья.
Победа над Гафизовым сразу подняла престиж профсоюза.
Илье даже в ум не приходило, что из-за этого случая у него начнутся неприятности с братом и с матерью.
Брат Михаил служил бухгалтером у Гафизовых пять лет. Его надежды на брак с дочкой доверенного не сбылись, но положение в торговом. доме было прочное, крепкое, хозяева ценили его. Мысль о мошенничестве с расчетными книжками принадлежала ему. Поэтому он особенно болезненно принял вмешательство профсоюза. И когда молодой хозяин мимоходом сказал: «А у вашего братца сильный характер!» — Михаил подумал, что его подозревают в сговоре с Ильей, думают, что это он дал сведения в профсоюз. Молодой хозяин не изменил отношения к нему; но Михаила это не успокоило, он знал, что тот никогда не выдаст истинных чувств, а выждет время и уволит, любезно пожелав всего наилучшего.
В панике прибежал Михаил к матери и так напугал ее, что она опрометью кинулась к Илье.
— Илья, Илья! Зачем ты ввязался в это дело! Мишенькину карьеру загубил. Подумай, Илья, как получилось— это Мишенька предложил с книжками… Теперь хозяева могут подумать, что это он нарочно, чтобы их скомпрометировать!
— Поделом ему, — хмуро сказал Илья. — Мама, ты сама всю жизнь работаешь, трепещешь перед своими заказчицами… Пойми, Михаил помогает угнетать бесправных людей!
— А зачем их баловать, Иленька? Они сыты, одеты…
Илья понял, что говорить, доказывать бесполезно, и замолчал.
— Прошу тебя, Иля, заверь братьев Гафизовых, что брат ни при чем! Я умоляю… и что ты сожалеешь…
— Не проси, мама.
Мать заплакала.
— Ирочка, скажи ты ему, что так жить нельзя! Он опять в тюрьму попадет! Разве можно вооружать против себя таких влиятельных люден? Иля, ты должен обещать мне… Я как мать требую…
Илья всегда был почтительным сыном, но тут он не выдержал:
— Кончим этот разговор.
После молчания мать спросила разбитым голосом:
— Как же вы будете встречаться с Мишей после этого? Он так зол… так обижен…
Не поворачивался у нее язык отказать сыну от дома, но чуткий Илья угадал.
— Не бойся, мама, — тихо сказал он, не глядя на мать, — я не встречусь с ним… не буду приходить к тебе.
Мать еще горше заплакала.
— Дети, что мне делать с вами? Ты не слушаешь меня… опыта… рассудка… Чем убедить тебя?.. Будь, как все!.. Разве это трудно? Ира, скажи ему…
Ирина сидела, не подымая глаз. Она понимала, как больно, как обидно Илье, и с трудом сдерживалась, чтобы не ответить старушке резкостью.
«Нет у тебя ни брата, ни матери, — мысленно говорила она Илье. — Я буду тебе матерью… сестрой… верным твоим товарищем. Клянусь… И будем вместе!.. Я— нет, я и спрашивать тебя не буду!»
У Албычевых в этот вечер собрались Зборовские, Охлопковы с Вадимом Солодковским, Григорий Кузьмич и недавно выпущенный из тюрьмы Полищук. Мужчины картежничали, дамы рукодельничали и занимались пересудами. Тринадцатилетняя Катя от скуки кокетничала с Вадимом.
Ирина, не заходя в гостиную, прошла к себе. «Ночью объяснюсь с папой, — решила она, — утром уйду к Илье совсем!» Ее мучило нетерпение, била лихорадка. Комната, где она столько перестрадала и передумала, казалась чужой, ненавистной. Ирина принялась укладывать вещи, но, сняв со стены портрет матери, задумалась, забылась над ним…
Так и застал ее Вадим Солодковский, войдя без стука в комнату.
Он заметил досадливый жест, вопросительный взгляд… Ирина поспешно закрыла шкаф. Вадим сел.
— Ревизию нарядам производите?
Ее нестерпимо раздражал этот нагловатый тон и фальшиво-ласковый взгляд. Ирина не ответила.
Она стояла перед нежеланным гостем, сложив руки, и даже не пыталась скрыть досаду. Было ясно, что, если ее спросить: «Я вам помешал?» — она без обиняков ответит: «Да!»
Вадим не спросил.
— Когда-то мы с вами были друзьями, Ира, — сказал он своим бархатным голосом. — И как-то так получилось… разошлись… Я часто спрашиваю себя: отчего?
«Оттого что ты — трус, эгоист!» — мысленно ответила девушка и пренебрежительно пожала плечами.
— Мечтали служить революции, — продолжал Вадим, — Герценом зачитывались. Да… юность… мечты!.. Вы жалеете, что они не сбылись?
Ирина молча глядела поверх его головы в темное, перечеркнутое крестом рамы окно.
— Но что я говорю? Ведь я не знаю, может, вы выполняете наше тогдашнее решение.
«Неужели Полищук не сказал ему? Быть не может!»— девушка испытующе поглядела, но ничего не прочла в выпуклых глазах Вадима.
— Вы боитесь, не доверяете? Напрасно!.. Да и шила в мешке не утаишь: вас часто видят вместе с поднадзорным Светлаковым…
Слово «поднадзорный» вылетело у него невзначай. Ирина отметила эту обмолвку: человек передовых взглядов не скажет так о революционере.
— Это мой жених, — просто сказала она.
Впервые взглянул на нее Вадим как на женщину. И вдруг он понял, сколько силы, страсти в этой тоненькой девушке… Глаза у него загорелись.
«Горгоньский ошибается, — тут не игра в революцию, а любовь… страсть к этому дохлому субъекту… Вероятно, вместе с ним и работает!»
— Ира, можно мне бывать у вас? — мягко спросил он. — Верните мне дружбу!
Она медленно покачала головой.
— Не обижайтесь, — через силу сказала она. — Я не могу принять вашу дружбу… и ответить на нее.
— Но почему? Почему?
— Простите, Вадим, но вы мне… неприятны… с того вечера. Помните? Когда вы дали слово Георгию Ивановичу…
«Вот напустить на тебя Горгоньского, любое обещание дашь, — подумал Вадим, — мигом форс слетит!» — и он закрыл рукой лицо.
Ирина сказала:
— Пойдемте к гостям, Вадим… И, пожалуйста, не сердитесь! В таких вопросах нельзя не быть откровенной.