Я оторвался от чтения и вновь взглянул на молодого священника. Он сидел с открытыми глазами и, казалось, смотрел прямо на меня. Я кивнул ему, хотя лица его было не разглядеть. К моему удивлению, он кивнул в ответ и кротко улыбнулся. Затем встал и направился к дому. Не глядя на меня он прошел через двор и вошел в дом, а я провожал его глазами.
Позади послышались шаги. Я обернулся и увидел Санчеса, выходящего из церкви. Улыбаясь, он направился ко мне.
— Оказалось, меня задержали ненадолго, — объяснил священник. — Хотите посмотреть, что у нас есть еще?
— Хочу. Расскажите о месте вашего Созерцания. — И я указал туда, где только что сидел юный пастырь.
— Пойдемте, — пригласил он.
Пока мы шли через двор, Санчес рассказал, что миссии уже более четырехсот лет и она основана испанским миссионером, который отличался от остальных своих духовных собратьев убеждением, что обращать местных жителей-индейцев в веру нужно не силой оружия, а находя путь к их сердцам. Этот подход оправдал себя, продолжал свой рассказ Санчес, и отчасти благодаря его успеху, а отчасти потому, что миссия была расположена в удаленном месте, священнику не стали мешать идти дальше своим путем.
— Мы продолжаем завешанную им традицию самосозерцания в поисках истины, — добавил Санчес.
Место, где проходило созерцание, было тщательно продумано. Для него было расчищено около четверти гектара лесных зарослей, а между кустами и цветущими растениями были проложены дорожки, посыпанные речными голышами. Как и во дворе, растения здесь должным образом разрежены, чтобы выделить своеобразие их форм.
— Где хотите устроиться? — спросил Санчес.
Я огляделся. Перед нами было несколько уголков, каждый из которых отличался законченностью и полнотой: в каждом имелось открытое пространство, окруженное красивыми растениями, камнями и деревьями различных форм. В одном из этих уголков, слева, там, где последним побывал юный священник, деревьев было больше.
— Может быть, там? — предложил я.
Санчес согласно кивнул, мы прошли туда и сели. Несколько минут священник был сосредоточен на своем дыхании, а потом обратился ко мне:
— Расскажите еще о ваших переживаниях на вершине горы.
Что-то во мне противилось этому:
— Не знаю, что добавить. Это продолжалось так недолго.
Взгляд священника стал суровым.
— Но ведь то, что это ощущение прошло, когда вас снова охватил страх, не умаляет его значимости, не так ли? Может быть, существует возможность обрести его вновь?
— Возможно, — ответил я. — Однако трудно сосредоточиться на гармонии со Вселенной, когда тебя пытаются убить.
Падре Санчес рассмеялся, а затем участливо взглянул на меня.
— Вы здесь, в миссии, изучаете Манускрипт? — спросил я.
— Да, — подтвердил он. — Мы учим других, как приводить себя в состояние, подобное тому, какое вы испытывали там, на вершине. Вы не против того, чтобы хоть отчасти вернуть это ощущение?
Тут до нас донесся голос со двора: какой- то священник звал Санчеса. Извинившись, падре прошел во двор и заговорил с тем, кто его искал. Я сел и принялся рассматривать расположенные поблизости растения и камни, немного сместив фокус своего взгляда. Вокруг ближайшего куста мне с трудом удалось различить свет, но когда я попытался проделать то же самое с камнями, у меня ничего не вышло.
Потом я заметил, что Санчес возвращается.
— Я должен на некоторое время оставить вас, — сообщил он, подойдя ко мне. — У меня в городе встреча, и поэтому, возможно, мне удастся получить какие-нибудь сведения о ваших друзьях или, по крайней мере, выяснить, насколько безопасно передвигаться для вас.
— Хорошо. Вы вернетесь сегодня?
— Вряд ли, — ответил он. — Скорее завтра утром.
Должно быть, у меня на лице появилось сомнение, потому что он подошел ближе и положил мне руку на плечо:
— Не беспокойтесь. Здесь вы в безопасности. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Осмотритесь. Можете поговорить с любым из священников, но имейте в виду, что, в зависимости от степени совершенствования, некоторые из них будут более восприимчивыми собеседниками, чем другие.
Я понимающе кивнул.
Он улыбнулся и, пройдя к церкви, сел в старый грузовичок, которого я раньше не видел. После нескольких попыток грузовичок завелся, и Санчес, проехав за церковью, показался на дороге, которая поднималась в гору.
Несколько часов я просидел там же, стараясь собраться с мыслями и думая о том, все лив порядке с Марджори и удалось ли уйти от преследователей Уилу. Несколько раз перед глазами вставала картина убийства человека Дженсена, но я отгонял это воспоминание и старался сохранять спокойствие.
Около полудня я заметил, что несколько пастырей накрывают посреди двора длинный стол и расставляют еду. Когда стол был накрыт, к ним присоединились еще человек десять священнослужителей, которые расселись на скамьях, наполнили свои тарелки и принялись за еду, не обращая ни на кого внимания. Многие приветливо улыбались друг другу, но разговоров не вели. Один из них посмотрел в мою сторону и указал на пищу.
Я кивнул, пересек двор и положил себе кукурузы и бобов. Казалось, каждый из сидевших за столом остро ощущает мое присутствие, но никто со мной не заговаривал. Я сделал несколько замечаний по поводу еды, но мои слова были встречены лишь улыбками и вежливыми жестами. Когда я пытался смотреть кому-нибудь прямо в глаза, они опускали взгляд.
Расположившись в одиночестве на скамье, я продолжал свою трапезу. Овощи и бобы были несоленые, но с приправой из зелени. Когда обед подходил к концу и все стали собирать посуду, из церкви вышел еще один священник и принялся торопливо наполнять свою тарелку. Он огляделся, ища, где сесть, и наши взгляды встретились. Он улыбнулся, и я узнал в нем молодого священника, которого совсем недавно видел за созерцанием. Я улыбнулся в ответ, и тогда он подошел ко мне и заговорил на ломаном английском:
— Разрешите сесть на вашу скамейку?
— Да, пожалуйста, — ответил я.
Священник расположился рядом со мною и принялся неторопливо есть, тщательно пережевывая пищу и время от времени с улыбкой поглядывая на меня. Он был небольшого роста, жилистый и подтянутый, с черными как смоль волосами. Глаза у него были светло-карие.
— Вам понравилась еда? — поинтересовался он.
Я держал тарелку на коленях. В ней еще оставалось немного кукурузы.
— О, да, — ответил я и отправил ложку в рот. Я снова отметил про себя, как неторопливо и тщательно юный священник пережевывает пищу, и начал так же вдумчиво доедать свою кукурузу, вспомнив, что таким образом за столом ели все.
— Вы выращиваете овощи здесь, в миссии? — спросил я. Он ответил не сразу, неспешно проглотив то, что было во рту.
— Да, еда — это очень важно.
— Вы созерцаете растения? — продолжал расспрашивать я.
Он посмотрел на меня с нескрываемым изумлением:
— Вы знакомы с Манускриптом?
— Да, с первыми четырьмя откровениями.
— И вы выращивали продукты?
— О, нет. Я лишь набираюсь знаний обо всем этом.
— Вы видите энергетические поля?
— Да, иногда.
Какое-то время мы молчали, пока молодой священник, отправив в рот несколько ложек, старательно пережевывал еду.
— В пище мы в первую очередь и обретаем энергию, — проговорил он.
Я согласно кивнул.
— Но для того, чтобы в полной мере принять ее в себя из пищи, необходимо оценить по достоинству… э-э… — Мой собеседник, видимо, подыскивал нужное слово по-английски. — Смаковать, — проговорил он наконец. — Вкус — вот что главное. Нужно отдать должное вкусу. Вот в чем смысл молитвы перед едой. Это не просто вознесение благодарности: молитва предназначена для того, чтобы еда стала священнодействием, а энергия из пищи могла перейти в ваше тело.
Юноша пристально посмотрел на меня, словно пытаясь понять, дошло ли до меня то, что он сказал.
Ни слова ни говоря, я лишь кивнул. Он задумался.
«Священник говорит о том, — рассуждал я про себя, — что подобным неспешным смакованием пиши в действительности и обусловлен общепринятый религиозный обычай вознесения благодарности, в результате чего из пищи поглощается большое количество энергии».
— Однако принятие пищи — это только первый шаг, — добавил он. — После того как ваша собственная энергия таким образом умножится, вы станете более восприимчивы к энергии всего сущего… и тогда научитесь вбирать в себя эту энергию, не принимая пищу.
Я кивнул в знак согласия.
— Все, что окружает нас, — продолжал объяснять он, — исполнено энергии. Но у всякой вещи энергия своя, особая. Вот почему некоторые места придают вам больше энергии, чем другие. Это зависит от того, насколько ваш образ соответствуют энергии определенного места.
— Не этим ли вы занимались утром? — спросил я. — Приумножали свою энергию?
Он, казалось, расцвел:
— Да.
— А как вы это делаете? — не унимался я.
— Необходимо раскрыться, приобщиться, воспользоваться чувством прекрасного, как при наблюдении полей. Но вам нужно сделать этот шаг вперед, чтобы появилось ощущение полноты.
— Мне кажется, я не совсем понимаю вас.
От такой дремучести он нахмурился:
— Не хотите ли прогуляться к месту для созерцания? Я могу показать.
— Хорошо, — согласился я. — Отчего бы и не прогуляться?
Молодой священник пошел через двор, и я последовал за ним. Когда мы пришли на место, мой спутник остановился и стал оглядываться по сторонам, словно пытаясь что-то найти.
— Вон там, — проговорил он, указывая на опушку леса.
Мы двинулись по дорожке, которая вилась между деревьями и кустами. Священник выбрал место перед огромным деревом, вокруг которого вздымалась груда больших камней, так что создавалось впечатление, будто гигантский ствол поставлен на них. Корни оплетали камни, прорастали сквозь них и только потом уходили в землю. Напротив этого дерева полукружьями росли какие-то кусты, и я почувствовал необычный сладковатый аромат, исходивший от их желтых цветов. Сзади сплошной зеленой стеной стоял густой лес.
Молодой человек указал мне, куда сесть посреди кустов лицом к покрытому узловатыми наростами дереву. Сам он сел рядом:
— Как вам кажется, это красивое дерево?
— Красивое.
— В таком случае, э-э… постарайтесь ощутить… э-э…
Казалось, священнику опять не найти подходящее слово. Поразмыслив, он обратился ко мне:
— Падре Санчес говорил, у вас что-то было на горе. Не могли бы вы вспомнить, что вы там чувствовали?
— Легкость, необыкновенную уверенность в себе и приобщенность.
— Приобщенность к чему?
— Это трудно описать, — признался я. — Будто все вокруг стало частью меня самого.
— Но что же вы ощущали?
На минуту я задумался. Что я ощущал? И тут нужное слово пришло.
— Любовь, — произнес я. — Думаю, это была любовь ко всему сущему.
— Да, — согласился юноша. — Именно так. Попробуйте испытать это чувство по отношению к дереву.
— Но простите, — возразил я. — Любовь — это чувство, которое приходит само по себе. Я не могу заставить себя полюбить.
— А вы и не заставляйте себя. Позвольте любви охватить вас. Но для этого вам нужно настроиться на определенное расположение духа, вспомнить, какие вы испытывали ощущения на вершине, и постараться испытать их вновь.
Я посмотрел на дерево и попытался вызвать в памяти ощущение, испытанное на горе. Через какое-то время меня охватило восхищение формами прекрасного дерева. Мое восхищение росло, пока я действительно не ощутил чувство любви. Точно такое же чувство — оно сохранилось в памяти — я испытывал к матери, когда был ребенком, и к ни на кого не похожей девочке, которой я был увлечен в юношеские годы. И несмотря на то, что я смотрел на дерево, эта особенная любовь ощущалась как некий всеобъемлющий фон. Я был влюблен во все сущее.
Священник немного отодвинулся и пристально вгляделся в меня.
— Замечательно, — проговорил он. — Вы получаете энергию.
Я обратил внимание, что он несколько сместил фокус зрения.
— Откуда вы знаете? — удивился я.
— Потому что вижу, как растет ваше энергетическое поле.
Закрыв глаза, я попытался испытать ощущения той же силы, как и те, как и тогда на вершине, но на этот раз у меня ничего не вышло. Природа моего ощущения была та же, но по интенсивности не такая, как прежде. Эта неудача заставила меня разувериться в своих возможностях.
— Что случилось? — спросил священник. — Уровень вашей энергии снизился.
— Не знаю, — ответил я. — Просто не получается испытать это с той же силой, что и прежде.
Молодой человек взглянул на меня сначала с любопытством, а потом с нетерпением:
— То, что произошло с вами на вершине, было вам даровано, это был прорыв, взгляд на новый путь. Теперь же нужно научиться испытывать подобное самому, понемногу, раз за разом.
Он отодвинулся еще чуть дальше и снова, не отрываясь, стал смотреть на меня:
— А теперь попробуйте еще раз.
Я закрыл глаза и постарался прочувствовать все еще глубже. В конце концов ощущение пришло вновь. Я попытался сохранить и понемногу усилить его. Свой взгляд я сосредоточил на дереве.
— Вот, очень хорошо, — неожиданно произнес священник. — Вы и получаете энергию, и отдаете ее дереву.
Я взглянул ему прямо в глаза:
— Отдаю ее дереву?
— Восхищаясь красотой и неповторимостью чего-либо, — стал объяснять он, — вы получаете энергию. А когда начинаете испытывать любовь, то можете посылать энергию обратно, стоит лишь захотеть.
Я еще долго сидел под деревом. И странное дело: чем больше я на нем сосредоточивался, чем большее восхищение испытывал от его форм и красок, тем большую любовь я, казалось, испытывал вообще. Я представлял, как моя энергия перетекает к дереву и наполняет его, но не мог видеть этого. Не меняя угол зрения, я заметил, что священник встал и собрался уходить.
— А как выглядит то, что я передаю дереву свою энергию? — обратился я к нему.
Он подробно объяснил, как это воспринимается, и я понят, что это похоже на явление, свидетелем которого я стал, когда наблюдал за Сарой, изливавшей свою энергию на филодендрон в Висьенте. Хотя у Сары это получалось, она, по всей видимости, понятия не имела, что необходимо испытывать любовь для того, чтобы произошло излияние энергии. Должно быть, она приходила в это состояние настолько естественно, что даже не замечала этого.
Священник направился в сторону двора и исчез из моего поля зрения. Я же оставался в уединении, пока не стемнело.
Когда я вошел в дом, мне вежливо кивнули двое священников. В гостиной горело несколько масляных ламп, мирно гудящий огонь разгонял вечернюю прохладу. Пахло овощным супом. На столе стояли керамическая посудина, тарелка с четырьмя ломтями хлеба и лежало несколько ложек.
Один из священников повернулся и ушел, даже не взглянув на меня, а другой, не поднимая глаз, кивнул в сторону большого чугунного котла, снятого с огня. Котел был накрыт крышкой, из-под которой торчала какая-то ручка. Не успел я бросить взгляд на котел, как священник спросил:
— Нужно ли вам еще что-нибудь?
— Думаю, что нет, — ответил я. — Благодарю вас.
Он кивнул и тоже вышел из дома, оставив меня одного. Я поднял крышку котла и обнаружил там картофельный суп. От него очень вкусно пахло чем-то пряным. Я налил в тарелку несколько полных черпаков и сел за стол, потом вытащил из кармана ту часть Манускрипта, которую передал мне Санчес, и положил рядом с тарелкой, намереваясь почитать. Однако суп оказался таким вкусным, что я полностью сосредоточился на еде. Закончив трапезу, я сложил посуду в широкий таз и как зачарованный долго смотрел на огонь, пока он не стал гаснуть. Тогда я увернул лампы и пошел спать.
На следующее утро я проснулся на рассвете, чувствуя, что снова полон сил. За окном по двору стелилась утренняя дымка. Я разгреб угли, подложил несколько поленьев и стал раздувать огонь, пока он не принялся. Я собрался было поискать в кухне съестного, но услышал, что подъехал грузовичок Санчеса.
Я вышел на улицу, и в это время падре как раз вышел из-за церкви, держа в одной руке рюкзак, а в другой — несколько свертков.
— Есть новости, — сообщил он и сделал мне знак следовать за ним обратно в дом.