Улагай замечает торжествующий взгляд Ибрагима и досадливо опускает глаза.
Фатимет делает легкий поклон, на лице ее вспыхивает румянец, теперь она и вовсе походит на девушку.
— Иди, — роняет Осман.
Женщина бесшумно скрывается за дверью.
Улагай размышляет об обычаях. Будь они неладны, из-за них не удастся посидеть за столом в обществе такой красотки. Но и без них не обойтись. Шариат и обычай — вот две руки, которыми удобнее всего держать народ за глотку.
Наконец-то удовлетворен и Ибрагим — он еще никогда не видел своего хозяина в таком приподнятом настроении. Впрочем, удивляться нечему. А ему все равно, лишь бы постройнее, да поподатливее, да помоложе. Любопытно, однако, что сейчас отколет полковник? Ноздри его раздуваются, значит, нужно быть начеку.
Ибрагим переводит взгляд на Османа. У, старый скряга, чуешь, где таится опасность. Пора бы уже поделиться с кем-нибудь своим кладом. Что ж, Кучук неплохой компаньон, по крайней мере, бедная Сурет расставалась с ним очень неохотно.
А Улагай все наливает и наливает. Пьет молча, зрачки его расширяются, он все чаще поворачивается к двери, за которой скрылась Фатимет. Так недалеко и до скандала. Ибрагим склоняется над ним, что-то шепчет.
— Ты прав, болван, — выдавливает Улагай. — Пошли.
Осман провожает их в спальню. Ибрагим помогает полковнику раздеться и укладывает его. В постели Улагай порывается произнести речь, но вдруг затихает.
Ибрагим располагается в соседней комнате на кошме.
Осман уходит в комнату жены, но уснуть никак не может. На рассвете он на всякий случай отправляет Фатимет с Казбеком в поле, а сам готовит четлибж: пусть волки будут сыты и овцы целы. А когда «овцы» вернулись, повозки с брезентовым верхом во дворе уже не было.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Смерть в глазах Ильяса уже давно потеряла тот таинственный облик, в каком существовала в его воображении с детства. За два года, проведенных в гуще кровавой рубки, ему много раз приходилось встречаться с ней накоротке, но притерпеться, привыкнуть к потерям друзей он никак не мог. Провожая в последний путь товарища, искренне считал, что уж лучше бы тот слепой свинцовый комок или осколок столкнулся с ним самим. Но бой есть бой, и его приговор обжалованию не подлежит. Никто не знает, чей черед наступит.
Трагическая гибель Нуха вовсе не походила на смерть в бою. Безоружный Нух бросил вызов целой бандитской шайке. Это было его право, даже долг. А как мог принять этот вызов Алхас? Ведь он все же адыг. Навеки опозорит свое имя человек, поднявший оружие против беззащитного, совершивший злодеяние в месте, где ему было оказано гостеприимство. Эти истины с пеленок вдалбливались каждому адыгу. Поднять шашку на безоружного может только палач. Алхасу ничто не угрожало. Выходит, он слов Нуха боялся больше пули. Если бы Нух молчал, Алхас не тронул бы его. Но молчать — значило упасть на колени перед бандитом. Большевик Нух выбрал смерть. И Умар бросил вызов врагу. Вот он плетется к кладбищу рядом с Ильясом. Лицо его от левого виска наискосок вниз, словно окровавленный жгут, перетягивает лиловый шрам.
А он, Ильяс, почему не бросился на бандита, когда тот занес саблю над Нухом? Какая сила сковала его в тот проклятый миг?
Стыдно признаться даже самому себе — он до последней секунды не верил, что Алхас пустит в ход оружие. Покуражится, думалось, и отправится восвояси…
Последний ком земли брошен на могилу друга. Меджид-костоправ устанавливает на могиле столбик, и вот уже люди уныло плетутся к выходу.
Ильясу кажется или так оно и есть? Почему все проходят мимо, не глядя на него? Неужели поверили Алхасу? Ведь каждому аульчанину известно, что он никакого отношения к Алхасу никогда не имел. Сторонятся его или просто пришиблены горем и сознанием своей вины, как он сам?
Теперь хоть домой не иди. Сможет ли он взглянуть в глаза Максиму? Как рассказать правду? Открыв двери, застывает на пороге. Но Максиму уже все рассказали. Он глядит на Ильяса со смешанным чувством жалости и тревоги: конечно, он верит Ильясу, но все же ждет объяснений.
— Что ты стоишь? — наконец выговаривает Максим. — Твой отец действительно имел какое-то отношение к Алхасу?
— Так случилось, — подтвердил Ильяс, продолжая стоять у дверей, — что стали они очень близкими людьми. Лежал он на той самой койке, где лежишь ты, а я ухаживал за ним, пока он на окреп…
Сказав это, тяжело зашагал по комнате — пять шагов к кровати, пять назад, к двери. Вдруг опустился на лавку у окна — обмякший, готовый свалиться. Стал рассказывать.
Однажды Юсуф — так звали покойного отца Ильяса — под вечер возвращался с хворостом из лесу. На полпути кони стали как вкопанные: поперек дороги лежал человек.
«Если у тебя есть сердце, — донеслось до Юсуфа, — помоги мне».
Юсуф сбросил хворост в снег, положил в сани человека и погнал домой. Там обмыл, его раны, перевязал, уложил в постель. При этом, разумеется, ни о чем не спрашивал: известно, что мужчина, сующий нос в чужие дела, только наполовину мужчина. Немного окрепнув, раненый сам все рассказал о себе. Имя его Алхас, был он в свите князя Тлевцерукова. Как-то поругался с сыновьями князя. Словно волки набросились они на него, навалились стаей, били чем попало. Едва не прикончили строптивого, чудом вырвался. В пути силы оставили его.
Юсуф предложил: «Оставайся в моем доме, будешь мне другом, сыну моему Ильясу — старшим братом».
Раненый поблагодарил, но в семье Юсуфа не остался. Сказал, что никогда не забудет оказанной ему услуги, всегда будет считать Юсуфа другом, а Ильяса братом. Но в жизни у него одна лишь цель: отомстить обидчикам.
Алхас не бросал слов на ветер. Страшная кара постигла княжеских отпрысков — они были выслежены, изловлены и зверски замучены.
Преследуемый властями, затравленный родней и друзьями князя, Алхас постепенно из абрека-мстителя превратился в профессионального бандита-унару, стал атаманом шайки. К нему начали примыкать любители легкой наживы, вокруг него собирался всякий сброд, банда его росла. Дважды его ловили, отправляли на каторгу, но Алхас ухитрялся бежать и снова объявлялся в окрестных лесах.
Во время революции Алхас затаился, ни к кому не примыкая. Он заботился только об одном — о пьяной, распутной жизни. Как-то заглянул к Ильясу, пытался навязать деньги, золото. Его помощь Дарихан отвергла — самого Ильяса дома не оказалось. И вот новая встреча.
Закончив рассказ, Ильяс обратился к Максиму с вопросом:
— Почему Советская власть не покончит с Алхасом?
Максим пролежал в доме Ильяса около двух месяцев. Он был так же плохо знаком с общей обстановкой, как и Ильяс, а потому мог высказать только предположение:
— Очевидно, друг, силенок, не хватает, все брошено против поляков и Врангеля.
— Но ведь есть же солдаты в Екатеринодаре. Послали бы их громить бандитов. Сколько нужно сил, чтобы покончить с бандой?..
— Не так это просто, Ильяс, как кажется. Разве один Алхас безобразничает? Банд развелось много. Возьмем и бросим все войска против бандитов, а в это время Врангель двинется через пролив на Кубань. Что тогда? Ведь рукой подать. Да и прикончить большую банду в лесу летом — дивизия потребуется. А малыми силами удастся в лучшем случае разогнать их. Но надолго ли?
Странная жизнь потекла в ауле после трагического собрания. Раньше многие думали: что это за власть — один человек? А. не стало этого человека, и все увидели, что такое безвластие. Что ни случись — податься некуда.
Так продолжалось не меньше недели. Неспокойно стало в Адыгехабле. Люди, словно ожидая новых бед, старались не отлучаться далеко от дома, по вечерам накрепко запирали ворота. Собирались лишь у Ильяса да у Салеха.
В кунацкой Ильяса теперь главенствовал Умар. Лицо его, наискось перехваченное почерневшей полосой запекшейся крови, пылало, когда разговор заходил о бандитах. Умар, не говоря никому ни слова, съездил в город, сообщил обо всем случившемся в исполком в горскую секцию, требовал немедленной помощи. Ему что-то пообещали. Но дни проходили за днями, а из города никто не приезжал. Видно, не один Адыгехабль переживал тревожные дни.
В кунацкой Салеха обсуждали планы дальнейших действий.
— Главное — разобщить их! — доказывал Измаил. — Пусть каждый думает о себе.
— Напрасно Алхас проявляет свои симпатии, — волновался Салех. — Пусть берет Ильяса в банду и там целуется с ним. А здесь хорошая плетка нужна Ильясу еще больше, чем Умару.
— Вы оба, я вижу, из одного гнезда, — вмешался Джанхот. — Слепые щенки! Алхас для нас сделал больше, чем мог.
— Что он сделал? Растолкуй, пожалуйста, — стал просить Салех.
Джанхот начал выкладывать свои соображения. В кунацкой стало совсем тихо.
«Все ж таки у этого ублюдка Джанхота что-то есть в черепке, — с завистью думал Салех. — Не зря беспрерывно со стариками шушукается».
Вскоре Ильяс заметил, что отношение определенной группы аульчан к нему подозрительно изменилось. Когда он однажды шел к ревкому, — а проделывал он этот путь ежедневно в полдень в надежде встретить представителей исполкома — навстречу ему попался Измаил. Раньше богатей, завидев Ильяса, демонстративно отворачивался, теперь же еще издали заулыбался, да так, словно увидел пропавшего без вести старшего сына. Еще больше поразился Ильяс, увидев, что Измаил направился ему наперерез, явно намереваясь завести разговор. Только этого не хватало! Буркнув что-то в ответ на приветствие Измаила (промолчать недостало духу), Ильяс прошел не останавливаясь.
В ревкоме сидел престарелый писарь Магомет. Выслушав его жалобы на безвластие, Ильяс отправился домой. Не успел он пройти и десяти шагов, как его окликнули.
— Ильяс! — кричал Джанхот. — Два слова…
Вот навязались, нечистые!..
— Чего тебе?
Джанхот догнал его, пошел рядом. Разговор начинать не торопился. Выглядело со стороны так, будто они на досуге прогуливаются по аулу. Ильяс остановился, выжидающе глядя на Джанхота.
— Послушай, Ильяс, — вдруг зашептал тот, хотя поблизости никого не было. — Да ты не бойся меня, я свой. Один паренек хочет уйти к Алхасу, сможешь замолвить за него словечко?
— Ты что, смеешься? — заорал Ильяс, потеряв самообладание. Он в сердцах даже поднял палку, но Джанхот вовремя отскочил.
С того дня и пошло. Стоило Ильясу куда-либо пойти, как ему навстречу обязательно попадался кто-либо из кулацкой своры. Однажды даже Салех попытался остановить его на виду у многих.
— Не о чем нам разговаривать, — громко объявил Ильяс.
— Конечно, — дурашливо хихикнул Салех. — Куда нам с тобой тягаться, ты ведь знатная особа, брат лесного князя.
Кое-кто громко засмеялся. Ильяс почувствовал на себе неприязненные взгляды. С обидой поплелся домой. Успокоившись, подумал: можно ли обижаться на земляков? Ведь многие и в самом деле не знают, каковы его взаимоотношения с Алхасом. Каждому ведь не расскажешь. А Измаил с Джанхотом, судя по всему, специально создают ему славу алхасовского дружка. В следующий раз, решил он, выложит кулакам все, что думает и о них, и об убийце Алхасе. Но осуществить это намерение не пришлось. Перед обедом влетела запыхавшаяся от быстрого бега Биба и сообщила, что прибыли люди из города. На трех подводах. Среди них даже женщина.
— Она стриженая, в штанах, сапогах, — шепотом добавила Биба. — И вокруг них вертится Салех.
Среди прибывших кроме бойцов охраны были сотрудники милиции, представитель горской секции облисполкома, невысокий улыбчивый Зачерий и инструктор исполкома Екатерина Сомова — круглолицая, обаятельная даже в солдатском облачении и фуражке. Она с любопытством оглядывала все своими синими глазами. Видимо, впервые попала в аул и чувствовала себя весьма неуверенно.
Салех, первым примчавшийся на площадь, проводил приезжих в управление. Усадив, стал рассказывать о последнем собрании.
— Меня избрали в президиум, я вел протокол. Алхас как туча надвинулся. Ближе к нему стоял Нух, ему и досталось…
Зачерий переводит все это Сомовой. Она бросает на Салеха сочувственный взгляд, понимает: в тот момент было не до шуток.
— Если б не банда, — добавляет уже по-русски Салех, — мы бы давно переделили землю. А то что получается? Революция совершилась, враг разбит, а земля все еще у прежних хозяев.
Сомова понимающе кивает.
Зачерий назначает время собрания и отдает приказания Магомету.
— А теперь, — снова ввязывается в разговор Салех, — пока милиция будет допрашивать свидетелей убийства Нух а, приглашаю дорогих гостей прогуляться по аулу и заглянуть в мою убогую саклю. Пусть гостья посмотрит, как живет трудовой человек, если он не ленится.
Сомова колеблется: стоит ли до собрания?
— Не забывай, Катя, что ты в ауле, — шепчет ей Зачерий. — Тут все держится на обычаях. Отказаться — значит кровно обидеть человека.
Этого Сомова, разумеется, не знала. Конечно, нужно считаться с местными обычаями. Зачерий прав.
Салех выводит гостей на площадь, становится справа от женщины.
— Таков обычай, — поясняет Зачерий. — Если по улице идут двое, то младший обязан занять место слева. Если же идут трое, порядок меняется: младший становится по правую руку старшего. Это на тот случай, если старшему вздумается дать одному из спутников поручение. Младший уйдет, а оставшимся не нужно будет перестраиваться.
Сомова поражена. У русских ничего подобного нет, ходят как попало.
Но вот и дубовые ворота Салеха. Бесшумно раскрывается калитка. Справа от нее — большой дом, в глубине двора — другой, поменьше, еще дальше — третий. Двор утрамбован, чисто подметен, нигде ни травинки, ни пылинки: Куры кудахчут где-то за плетнем, в отдельном загоне — овцы. Каждый сверчок имеет здесь свой шесток. Это ясно.
— Кебляг! — кланяется Салех у порога, и Зачерий поясняет, что это соответствует русскому «милости просим», «пожалуйста».
На взгляд Сомовой, выросшей в семье екатеринославского каталя, сакля Салеха вовсе не убога: на стенах ковры, старинное оружие, золототканые безделушки. Посреди комнаты — большой стол, покрытый узорной скатертью. Сомова застывает в дверях.
— Это — большая кунацкая, — поясняет Зачерий. — Здесь хозяин принимает самых почетных гостей.
Сомова робко притрагивается к золоченому ободку кинжала, висящего на персидском ковре, ей и в голову не может прийти, что ободок вовсе не золоченый — в сакле у Салеха подделок не держат.
— Не все, наверное, могут иметь такие кунацкие, — тихо замечает она.
— О, конечно, — тотчас же соглашается Зачерий. — Но не подумай, Катя, что дело в зажиточности. Ты ведь читала ленинский труд «Развитие капитализма в России». Адыги, если взять их в общем и целом, — довольно однородная масса, феодальная община. Для настоящего адыга главное в жизни — гостеприимство, взаимопомощь. Если у адыга бедная кунацкая, если он недостойно примет гостя, знай: этот человек ленивый, жадный, забывший об обычаях.
Пока Сомова знакомится с обычаями горцев, хозяин дает распоряжения насчет обеда. И он появляется, как в сказке «Столик, накройся», — впархивает в кунацкую на руках молодой женщины.
— Жена Салеха Чебохан, — представляет ее Зачерий.
Поставив столик, Чебохан неловко пожимает руку Сомовой. При этом она сильно краснеет и бесшумно исчезает.
— А обедать она с нами не будет? — искренне удивляется Сомова.
— Она только что пообедала вместе с детьми, — поясняет Салех. — Разве меня дождешься? После налета банды никого в ревком не затащишь, приходится одному всеми делами заниматься. Должен же кто-то рисковать. Вот поэтому-то вы и находитесь все время на волосок от смерти.
От этих слов Сомовой делается не по себе. Ей действительно приходится рисковать, но тон Салеха пропитан лестью.
— Где вы научились так хорошо говорить по-русски? — интересуется гостья.
— Немножко знаю, — смущенно говорит Салех. — Приходилось ходить в город на заработки. — В подробности вдаваться не следует — стоит ли утруждать гостью малозначительными деталями? А Зачерню и без того известно, как Салеху доставался хлеб — на должности управляющего миллионера Трахова бездельничать не приходилось.
«Пожалуй, подходящая кандидатура на пост председателя, — прикидывает в уме Сомова. — По собственному почину сидит в ревкоме, да и русским неплохо владеет. Где-то батрачил…»