Засуетился, забегал, обрадовался, видно, что убивать не собираемся, за стол всех посадил. А нас человек двадцать было.
«Я, говорит, этим министрам целый день варю, а они есть ничего не хотят, видно, не до этого им».
И вот наливает он нам щей, густых, прямо ложка стоит. Каши наваливает со шкварками.
«Ешьте, говорит, ребята, а если сомневаетесь, то я с вами сяду и тоже поем».
А потом компоту нам несет, и в этом компоте все какие ни есть на земле ягоды так и плавают.
— Ты, дедушка, не врешь? — неожиданно спрашивает Ленька и на всякий случай протискивается деду за спину.
— Ах ты, безобразник! Это кто же тебя научил с дедом так разговаривать?
Шуралев страшным образом хмурит свои косматые брови, отчего Любашка вся съеживается и испускает подавленный вздох, а Ленька, затаившись, как воробей под навесом, молча ждет, пока стихнет гроза.
— Ты, Леонид, большой уже, на будущий год в школу идти… — с обидой в голосе продолжает Шуралев. — Разве можно так деду говорить?
— Это бабка Анфиса, паромщица, сказала, — робко оправдывается Ленька.
— Чего же это она тебе сказала?
— Это она не мне, она бабушке Татьяне говорила. Врет, говорит, он все. Если бы, говорит, он дворец брал, то разве бы ему такую пенсию давали?
— Пенсию? — настораживается дед. — А ты и слушаешь, уши развесил. Если всем за это пенсию давать, то у государства денег не хватит. А что же бабушка Татьяна ей?
— Он, говорит, не за пенсию на дворец ходил, за правду боролся.
— Вот то-то оно и есть.
— Да, а Анфиса-паромщица говорит: что же, говорит, его на собрании на сцену не сажают как участника?
— Много она знает, — опять сердится дед. — Мне в Октябрьскую конверт приносили со станции, приглашали в клуб, да только спина у меня сильно болела.
— Ладно, дедушка, ты лучше расскажи, как к Ленину за керосином ходили, — просит Любашка и опять уютно прижимается к деду, готовясь слушать.
Но дед еще долго не успокаивается.
— Пенсия ей мала! У государства тоже не бездонный карман. На всех не наберешься, кому чего желательно!..
— Лень-ка-а! — несется от ворот.
Все прислушиваются.
— Это бабушка Татьяна зовет, — озабоченно говорит Любашка.
Ленька вскакивает и бежит на бугор к поселку. Он скоро возвращается, размахивая бутылкой из-под масла.
— Бабушка велела на пристань сходить: не привезли ли подсолнечного в ларек, полкило чтобы взяли.
— Не разбей, гляди, бутылку-то, воробей, — предостерегает Шуралев. И по всему видно, что он еще полностью не помирился с внуком. — Мы с Любашкой сходим, а ты тут за делом гляди: зайдет кто, — говори: он, мол, сейчас.
Продовольственный ларек находится на дебаркадере, рядом с паромной переправой. Там же в маленькой комнатушке буфет для пассажиров.
Купив масла, дед вместе с Любашкой направляется в буфет, где ему надо узнать, «нет ли чего нового», то есть, попросту говоря, не привезли ли из города пиво.
Пиво как раз есть. Бочка только вчера начата. Золотистая струйка мягко пенится в граненой кружке, вокруг пахнет дрожжами и солодом.
Буфетчица Клава наливает обоим по большой кружке и ставит на клеенчатый стол, единственный в ее заведении. Закуски подходящей нет, и Шуралев берет две шоколадки «Счастливое детство».
Стул для Любашки высок, она сначала ложится на него животом, потом подтягивает одно колено, переворачивается и садится. Дед пьет, сунув в кружку усы. Любашка же сначала съедает свою шоколадку, а потом тоже тянется к пиву. Но едва отхлебнув из кружки крохотный глоток, вся она передергивается и трясет головой, как кошка, лизнувшая горячего молока.
— Не будешь? — спрашивает погодя Шуралев и придвигает Любашкину кружку к себе.
Отпив половину, он вытирает ладонью усы.
— Врет все, — бормочет он с прежней обидой. — Забыл я этой Анфисе у Керенского справку взять: «Так, мол, и так, — приходил ко мне Шуралев во дворец, да я его не дождался, удрал». — Дед презрительно усмехается и без всякой видимой связи заявляет: — Бабы, они и есть бабы, Любашка.
Он медленно допивает кружку до дна и с тяжелым стуком ставит на стол. Шоколадка же так и остается лежать на прежнем месте.
— Ты не будешь? — с удивлением и с плохо скрываемой надеждой спрашивает Любашка.
— Чего? — не сразу догадывается дед. — А!.. Ты ешь, Любашка. Бери, я этих сладостей не употребляю.
Он сосредоточенно собирает со стола мокрую сдачу, положенную буфетчицей. Любашка же опять поворачивается на живот и соскальзывает со стула.
— Ну, пошли! — Шуралев берет внучку за руку, и они вместе направляются к выходу.
— Ой, дедушка, масло забыли! — спохватывается Любашка.
Но буфетчица Клава уже подает их бутылку.
— По дороге не разлейте, а то бабушка Татьяна заругается!