Та быстрота, с которой развивались отношения между Мелюхиным и Марфой, казалась им самим естественной и нормальной, будто всю свою жизнь они ждали встречи друг с другом, ждали этой возможности одарить друг друга неисчерпаемым светом любви и хранили в себе его, чтобы теперь излить друг на друга поток восторженных взглядов, ласк и мимолетных слов.
Они почти не говорили друг с другом, разве только изредка перекидывались парой фраз о непостижимости путей судьбы, о странности переплетений человеческих жизней и о своей встрече, случайной, а оттого закономерно-правильной.
Их отношения, яркие для них самих, оставались нераскрытыми для других, и оттого их связь доставляла им особенное, острое удовольствие. Их тайна, явная, откровенная, гласная, оставалась загадкой для окружающих. По крайней мере, так думали сами Мелюхин и Марфа.
При посторонних они держались спокойно, как старые приятели, не особенно соскучившиеся друг по другу, на деле же трепеща от волнения и желаний. Украдкой укрываясь от прозорливых глаз публики, они предавались чувству неизмеримого азарта вдохновленности своею тайной.
Жена Мелюхина, по словам Юры, обладала слабым здоровьем и совершенно расстроенными нервами, отчего часто мучилась головными болями, а особенно – болями в ногах, и нередко не спускалась к завтраку или ужину, иной раз весь день не покидая своей комнаты. Мелюхин характеризовал жену как довольно истеричную особу, которая, к слову, была незлоблива и незлопамятна. На замечание Марфы о том, что Таня показалась ей довольно спокойной и даже скромной девушкой, Мелюхин ответил, что таковой она, быть может, и являлась бы, если бы не травма, которая мучила как ее тело, так и душу. В порыве сентиментальной откровенности Мелюхин признался, что женился на Тане потому, что она, красивая, гордая, но совершенно слабая и беззащитная, вызвала в нем чувство жалости, и в нем возникло желание спасти ее, вызволить из того замкнутого круга ада, в котором она была. Быть может, он и любил жену, как любят неродную дочь, сводную сестру или позабытого друга, но уже давно не питал к ней страсти. И мысль об этом согревала в Марфе самые сокровенные ее мечты и чаяния.
Именно Таня предложила Мелюхину поехать на Алтай. Ее здоровье и подавленное эмоциональное состояние нуждались в разгрузке и успокоении, а нетронутость природы, горный воздух и удаленность от суеты являлись лучшими лекарствами для души и тела.
Марфа не испытывала жалости к Тане: она видела в ней только человека, который имел дерзость присвоить себе то, что никогда не принадлежало ему, а было предназначено для другого – для нее, Марфы. А холодное отношение Мелюхина к жене, ее немощь и близость положения только больше разжигали пряное послевкусие их коротких, упоительных встреч.
Марфа не могла дать определения накрывшему ее с головой вихрю чувств и желаний, который закружил ее в своем плотном, эластичном, тугом круговороте. Она не задавалась вопросом, любит ли она: ей казалось, что круговерть эта – любовь, о которой так много говорят и рассуждают; что все люди вокруг – слепцы, а Филипп и Таня – только побочные, случайные продукты великого чувства, которые не могут любить их, Юру и Марфу, только потому, что Юра и Марфа не любят их. И Марфе казалась ее прежняя жизнь смешной и значимой одновременно, ведь если бы сложилось все иначе, то она не оказалась бы здесь, не была бы свободна от всех привязанностей и ложных стремлений, не была бы готова встретить то, что желала больше всего на свете.
Теперь Марфа часто задумывалась о том, что если бы тогда, четыре года назад, Мелюхин не выдержал бы паузу в развитии их отношений, если бы он допустил зарождение их, то ничего бы не вышло из того нового, неокрепшего, требующего чувства, которое руководило Марфой. Она говорила себе, что в тот момент совершенно не готова была к тому, что следует за обоюдным признанием. Отношения же с Филиппом в расчет она не брала – чувства, которые она испытывала к нему, были совершенно иными или же они и вовсе отсутствовали, как теперь, познавшая истинную страсть, думала Марфа. Тогда она поддалась воле властной руки времени, не стремясь сопротивляться тому, что давало такой мощный отпор, – требованиям переменчивых в своем настроении событий.
Отныне Марфа чувствовала в себе силу и решимость противостоять им, следуя исключительно призыву внутреннего голоса и даже не оборачиваясь на зов множества голосов извне.
Новый шанс любить Мелюхина и возможность получить ответную любовь, выполнимость которых Марфа не допускала даже в своих самых фантастичных мечтах, вселяли в нее веру в неслучайность их встречи, в предначертанность сплетения их судеб, в допустимость их самих как единого целого. И мысли об этом так вдохновляли Марфу, что на пятый день их совместного пребывания в пансионате она готова была оставить Филиппа и даже поделилась этим своим намерением с Мелюхиным, на что он ответил ей, что так же готов развестись с Таней, потому как возможности совместной жизни с ней в сложившихся обстоятельствах он не видел.
Так приближалась к концу неделя, одарившая двух людей случаем жить так, как они хотели бы жить сами, не ворвись в направление их пути капризный ветер чужих выборов и собственных неопределенных стремлений. Марфа решила остаться в пансионате еще на неделю, чтобы уехать из него одновременно с Мелюхиными, и сообщила о своем решении мужу, сызнова сухим, беспристрастным, раздражительным тоном.
На седьмой день этой первой упоительной недели, выйдя утром из своего номера, Марфа обнаружила под дверью конверт, в котором лежали билет на экскурсию к водопадам и короткая записка от Мелюхина, в которой говорилось о его нетерпеливом ожидании освобождения от связывающих их обоих уз.
Экскурсия была назначена на полдень того дня, поэтому сразу после завтрака, во время которого Марфа и Мелюхин по обыкновению сидели не вместе, но перекидывались друг с другом многозначительными взглядами, Марфа вернулась обратно в свой номер, переоделась в теплый спортивный костюм, бросила в рюкзак бутылку с водой и упаковку с сушками и, спустившись вниз и выйдя из пансионата, направилась к вертолетной площадке, у которой был организован сбор группы.
Ⅷ
Вертолет поднимался над вертолетной площадкой, раздувая клубы мелкой пыли. Крыша пансионата постепенно тонула среди хохлатых сосновых макушек, зеркало озера сужалось, принимая очертания огромной капли росы, оставленной забывчивой зарей, а за зеленой пенистой полосой парка простиралась волнистая межгорная долина, окруженная горбатыми спинами пригревшихся под струящимися лучами солнца каменных великанов.
Группа состояла из шести человек. Помимо Марфы и четы Мелюхиных, здесь были еще двое молодых мужчин и девушка, с упрямым, довольно миловидным лицом и необычайно красивыми, прямыми, длинными темными волосами, которые на солнце переливались медно-красными оттенками. Рядом с пилотом сидела проводник, маленькая ростом, но бойкая и крепко сложенная женщина.
Все выглядели здоровыми, бодрыми, предвкушающими захватывающее дух путешествие, включавшее полет над горными хребтами, живописными долинами и межгорными впадинами, пеший переход по дикому межгорью и созерцание пестрых лент водопадов, что то с грохотом искрящимися локонами ниспадали с отвесных выступов и каменистых ступеней, то благонравным лоскутком прижимались к самым ущельям, едва проступая на поверхность и тут же исчезая в узкой расселине. И Таня, сидевшая рядом с мужем, на фоне всеобщего воодушевления и бодрости выглядела безлико и нелепо, и даже красота ее лица не спасала ее от этого шлейфа неисцелимости, который повсюду следовал за ней. Не столько кривизна ее ног и деформированный ее шаг создавали вокруг нее ореол обреченности, сколько безысходность в ее потухшем взгляде и уныние, которым полнилась каждая ее вымученная улыбка, каждый вздох и каждое слово. Впервые Марфа разглядела их в ней, и открытие этого свойства натуры Тани невольно зародило в ее душе предчувствие катастрофы, стихийной, внезапной, но предсказуемой. Марфа не находила объяснения этому своему чувству, но оно было явным и определенным, и Марфа, хотя старалась подавить в себе его, ощущала его самою кожей. В стремлении избавить себя от этого цепкого, едкого чувства, Марфа уверяла себя, что увидела в Тане тень обреченности только потому, что знала, что скоро Мелюхин обо всем расскажет ей, что скоро Тане придется принять известие о разводе, что она, следующая всюду за мужем, на деле же не любима им. И тогда в Марфе, вопреки ожидаемому чувству облегчения от предвкушения скорого счастья, волной поднималось разочарование. В чем? Необъяснимым приливом оно заполняло грудную клетку, поднимаясь к самому горлу. Разочарование это, словно незримая ось, вонзалось в самое сердце, а поверх него нанизывались пласты все того же предчувствия скорой катастрофы. И Марфа старалась как можно реже смотреть на Таню, хотя взгляд ее как будто сам собой притягивался к ней.
Когда вертолет, миновав полторы тысячи секунд полета в объятиях склонов гор и высоты небес, сделал первую остановку и все пассажиры вышли на открытую площадку одного из невысоких горных порогов, Мелюхин, улучив момент, сказал Марфе, что Таня ехать была не должна. Он объяснил, что хотел провести полный день наедине с ней, Марфой, но Таня, узнав, что он собирается лететь на водопады и вовсе не собирается брать ее с собой, считая, что путь к ним является слишком сложным и фактически непреодолимым для нее, твердо решила сопровождать его, отвергая всякие заверения. Группа должна была состоять из пяти человек, так что уже на месте пришлось договариваться как с пилотом вертолета, так и с проводником о еще одном пассажире. Новость об этом поступке Тани несколько удивила Марфу, однако она тут же испытала подобие облегчения: Таня уже догадывалась об увлеченности своего мужа, потому и не захотела отпускать его одного, зная, что Марфа наверняка тоже полетит с ним.
Однако Таня оставалась все так же мила и любезна с Марфой, словно не знала о связи ее с мужем и не догадывалась об их намерении освободить себя от уз брака.
К первому водопаду, что ниспадал в кольцо гладкого озера, путь был довольно прост, и потому Таня уверенно-нетвердым шагом следовала за проводником, не отставая ни на шаг от группы. Марфа и Мелюхин шли чуть впереди, то и дело оглядываясь (Мелюхин беспокойно оглядывался на жену, а Марфа безотчетно поворачивалась вслед за ним). У водопада они провели довольно много времени, исследуя его со всех сторон. На какое-то время Таня вдруг исчезла из вида, но ни Мелюхин, ни Марфа не заметили этого: они поднялись по тропе, что вела к самому верху водопада, и достигли небольшой речки, что, разбиваясь о каменный порог, громко шипела, устремляясь серебряной лентой вниз и воздушной фатой нависая над гротом.
Здесь, даже сквозь шум воды, они вдруг услышали крик, донесшийся до них с озера. Они не обратили внимания на этот крик, занятые собой, друг другом и потакающей их прихоти природой. Только спустившись обратно, они узнали, что Таня, оступившись, едва не сорвалась с уступа, но вовремя была поддержана одним из членов группы, оказавшимся в этот момент рядом с ней. Кричала проводник, призывая Мелюхина, но так и не смогла дозваться его. И теперь Мелюхин ни на шаг не отходил от жены, неустанно напоминая ей о том, как он просил ее остаться в пансионате.
К следующему водопаду Таня уже не пошла, оставшись с пилотом у вертолета. Мелюхин вызвался побыть с ней, но Таня наотрез отказалась принимать его предложение. Мелюхин не стал настаивать на обратном.
Перелет от места первой стоянки к месту второй занял чуть больше двадцати минут, однако на сей раз минуты эти не были так безмятежно-поэтичны. Почти сразу же после взлета вертолет стало клонить на левый бок, но на вопрос одного из пассажиров – высокого, крепко сбитого темноволосого мужчины – о том, является ли это признаком неисправности вертолета, пилот ответил, что такое бывает, когда вертолет встречает слишком сильное сопротивление ветра.
И в самом деле: если утром погода нашептывала мелодично-протяжный напев пленительной партии ветра, то теперь кроны деревьев вновь недовольно потрескивали под налетающими на них штормовыми порывами, будто вновь вернулась грозная буря, облаченная в мантию тьмы. Марфа отметила эту перемену погоды, но ожидала, что вихри эти так же скоро успокоятся, как и тогда, когда она наблюдала этот беспощадный набег беспокойной стихии на сосновый парк. Но ветер как будто только усиливался, на небе стали собираться комки серых облаков, а брызги водопада разбивались о лица и руки подходящих к нему, словно он прогонял несвоевременно посетивших его гостей.
Теперь группа пробыла у водопада недолго. Сделав несколько снимков, все стали группироваться к проводнику. Облака на небе сгущались, и скоро солнце скрылось за ними, и все посерело, обесцветилось, померкло.
Марфа невольно прижималась к Юре – ее пленил безотчетный страх, какой посещает людей тогда, когда их настигает неподвластная им сила природы. И даже вернувшись к вертолету, Марфа не отпустила руки Мелюхина: она продолжала крепко сжимать ее, готовая с вызовом встретить всякий взгляд Тани. Но Таня уже сидела в кабине вертолета и как будто не видела вызывающего сплетения рук своего мужа и его приятельницы.
Вертолет поднялся над площадкой, взмыл в эфир пространства и направился к бело-серым полосатым наконечникам гор, возвышавшимся над ржаво-изумрудными холмами межгорий.
Вертолет снова начало клонить влево. Теперь уже с заметным напряжением пилот старался выровнять его, но кабина упрямо возвращалась в прежнее положение. Каждый чувствовал то сопротивление, которое встречал двигатель вертолета, надрывно гудевший под ногами. Все шумело, выло, прерывисто вздрагивало. Вдруг раздался громкий треск, будто кто-то бросил в окно камень, и вертолет содрогнулся, словно в испуге. На какое-то время все стихло, и вертолет вроде бы полетел ровнее. Но вот он снова накренился, теперь уже вправо, и на скорости полетел к самым горбатым склонам, еще совсем недавно казавшимся мягким покровом, а теперь представлявшимся твердой плоскостью с выпиравшими из нее острыми зубцами.
Никто не издавал ни звука. Марфа в испуге смотрела на открывавшуюся под ними горную цепь, на горизонт, который качался подобно весам, на лица членов группы, каждое из которых выражало недоумение и страх. И только посмотрев на лицо Тани, Марфа больше не могла смотреть ни на горные хребты, ни на других членов группы, – так изумило ее выражение этого лица.
На нем не было больше теней обреченности и подавленности – оно было ясным, совершенно спокойным, даже счастливым и необыкновенно красивым. Казалось, что-то распахнулось во взгляде девушки, что-то отворилось в ее душе и сердце, и теперь и душа ее, и сердце наполнялись чем-то незримым, питательным, необходимым для нее. При каждом колебании двигателя губы ее вздрагивали – не от напряжения или страха, а от улыбки, которая едва касалась их. При каждом повороте вертолета она не впивалась пальцами в сиденье, как делали это другие, а с непостижимым умилением смотрела на открывавшиеся при наклоне виды, будто наслаждаясь этой самой мучившей вертолет стихией. И Марфу неожиданно посетила ошеломляющая мысль: Таня не боялась того крушения, которое могло произойти, а даже как будто ожидала его. Осознание этого невообразимого отсутствия страха перед смертью, этого неимения желания уцепиться за жизнь, ухватиться за тонкий лоскуток ее, так поразило и так испугало Марфу, что она с силой сдавила пальцами свои колени, во все глаза глядя на Таню.
В голове у Марфы промелькнуло воспоминание о случае на водопаде: быть может, Таня вовсе не оступилась? Быть может, она поехала с ними вовсе не для того, чтобы следить за мужем, а чтобы свести счеты со своей жизнью? Марфа даже охнула от необыкновенно изумившей ее догадки, но никто не обратил на нее внимания. Пусть даже она видела в лице Тани соперницу, воровку, но менее всего она хотела бы, чтобы их с Мелюхиным счастье было омрачено подобной трагедией. В тот момент, когда вертолет в последний раз подпрыгнул в воздухе, словно напоровшись на выпиравшую из воздушного пространства кочку, Марфа решила по успешном приземлении обсудить свое предположение с Мелюхиным, дабы избавить свою жизнь, его и жизнь самой Тани от непоправимого.
– …Предположительно, неисправность двигателя, – сквозь оглушительный шум разобрала Марфа голос пилота. – Необходима аварийная посадка…
Голос оборвался. Вертолет снова развернуло, и Марфа поняла, что он быстро снижается. Уже можно было четко разглядеть верхушки деревьев на склонах, прогалины и едва ли не саму траву на них.
Вертолет приземлился спустя сорок минут тряски, страха и потрясения. Пилот совершил посадку на старую вертолетную площадку, о которой подумал сразу, как только вертолет сбило с курса и отнесло на несколько километров севернее намеченного маршрута. Кругом простиралась тайга, и вертолетная площадка некогда функционировавшей туристической базы была единственным местом, на которое представлялось возможным в сложившихся условиях сажать вертолет. Инструкциями строго запрещалось привозить сюда туристов, однако иного выхода у пилота не было: двигатель отказывал, и могло произойти крушение.