– Да вот на две недели приехали с женой, – сказал Мелюхин, выпрямляясь. Он обернулся к девушке, остановившейся в шаге от него, протянул ей руку, которую та не приняла, вновь посмотрел на Марфу и спросил: – Как давно ты здесь?
– Уже неделю, – ответила Марфа.
– Ты с кем-то?
– Нет, пока одна. Мой муж должен приехать на неделе…
– Как это странно… – произнес Мелюхин, пораженно хмурясь. – Встретить тебя здесь… Познакомься, Таня, – вновь обратил он свой взор к жене. – Это моя сокурсница Марфа.
– Очень приятно, – улыбнулась Марфе девушка с тростью, при этом щеки на ее лице сделались похожими на наливные яблочки.
– Мне тоже, – откликнулась Марфа, отметив певучесть голоса девушки и некую медленность ее речи.
– Мы можем… вместе позавтракать, – вдруг предложил Мелюхин, поочередно глядя то на Марфу, то на свою жену.
– Если только в другой раз, – тактично и несколько отстраненно сказала Марфа, поднимаясь из-за стола. – Сейчас у меня назначена экскурсия.
– Хорошо, – с готовностью кивнул Мелюхин.
– Всего доброго, – любезно улыбнулась Марфа жене Мелюхина и ему самому.
– Рад встречи, – бросил Марфе вслед Мелюхин, ожидая, что Марфа обернется.
Но Марфа не обернулась.
– Я не смогу приехать к тебе, – сказал Филипп, и слова его вызвали в душе Марфы конфликт глухого ликования и колкого, будто насмехающегося над чем-то разочарования.
Марфа позвонила мужу в неустановленный для этого послеобеденный час. По возвращении с экскурсии, во время которой Марфа пребывала в каком-то новом для себя расположении духа, граничившем с безмерным блаженством, которое почему-то вызывало в ней чувства стесненности и смущения, в Марфе появилось неукротимое желание позвонить Катричу, будто если вот сейчас она не позвонит ему, то случится что-то непоправимое и опасное. И она позвонила ему, и Филипп был очень удивлен этому неожиданному звонку и в то же время очень рад ему. Но радость в его голосе скоро сменилась нотами тоски и грусти, как если бы Марфа сообщила ему о чем-то печальном, и этот оттенок голоса мужа расстроил Марфу только потому, что ее звонок не произвел на Катрича ожидаемого впечатления. А сообщение Филиппа о том, что он все-таки не сможет оставить дела и приехать к жене, и вовсе огорчило Марфу, вызвав частое, ритмичное сердцебиение в ее груди, сходное с восторженным упоением.
– Тогда я уеду отсюда, – ответила Марфа без особенного энтузиазма.
– Нет, не нужно уезжать, – запротестовал Филипп. – Ведь тебе нравится там? Останься еще на неделю. Горный воздух полезен тебе.
Марфу странно обрадовало это заверение мужа, и она как будто с неохотой согласилась с ним.
Продолжительная конная экскурсия по лугам и низинам утомила Марфу, и, поговорив по телефону с Катричем, она легла на постель, решив немного отдохнуть, и сразу же крепко заснула.
Проснулась она только в девятом часу вечера. Переодевшись в синий брючный костюм свободного кроя – Марфа теперь одевалась с особенной тщательностью, хотя после замужества она всегда выглядела сдержанно-элегантно, – Марфа спустилась в ресторан. Основная масса посетителей уже поужинала, и в ресторане было занято всего несколько столиков. Направившись было к веранде, Марфа на полпути остановилась, впившись вопросительно-отрешенным взглядом в сидящего за столиком, который обычно занимала она, Мелюхина.
Он сидел, откинувшись на спинку стула, и безучастным взглядом следил за зажигалкой, которую крутил в пальцах правой руки. Вид у него был задумчивый и в то же время отстраненный. Вопреки соблазну, Марфа решила не подходить к нему – чувство стыда перед чем-то непоправимым все еще преследовало ее. Она хотела пройти к недоступному с веранды взору столику в зале, когда Мелюхин поднял свой взгляд от зажигалки и обратил его на Марфу. При виде нее он тут же выпрямился и вздернул левую руку, обращая ее внимание на себя. Марфа кивнула ему, сдержанно улыбнулась, но все же не изменила своего решения сесть за скрытый от взора Мелюхина столик в зале. Однако не успела Марфа занять свое место, как возле нее, вместо официанта, возник Мелюхин.
– Добрый вечер… – произнес он мягко и решительно над головой Марфы.
Марфа подняла голову и посмотрела на Мелюхина.
– Добрый, – коротко ответила она.
– Я могу присесть? – спросил он и, получив не то утвердительный, не то безразлично-учтивый ответ в виде легкого движения плеча Марфы, опустился за столик рядом с ней. – Как прошла экскурсия?
– Замечательно, – улыбнулась Марфа, метнув в Мелюхина короткий робкий взгляд.
Последовала пауза. Вероятно, Мелюхин ожидал более пространного ответа, но Марфа больше не смотрела на него, а листала принесенное официантом меню.
– Нехорошо тогда получилось, – сказал вдруг Мелюхин и поморщился.
Марфа удивленно посмотрела на него.
– О чем ты? – непонимающе спросила она.
– О нас с тобой, – ответил Мелюхин, глядя на Марфу виновато-печально.
При этих словах Мелюхина Марфа покачала головой.
– Ничего не было, – сказала она, и в голосе ее послышалась нерешительность.
Мелюхин обвел лицо Марфы внимательным взглядом и, скрестив на столе руки, опустил голову, при этом глубоко вздохнув и шумно выдохнув.
– Как ты устроилась? – после непродолжительного молчания спросил Мелюхин. – Кем работаешь?
– Учу детей английскому языку, – ответила Марфа.
– В школе?
– Нет, дома. Они приходят ко мне.
– Понятно… – ухмыльнулся Мелюхин. – А я после окончания университета вернулся домой, некоторое время работал в местной газете, потом перевелся в мелкое издательство корректором. Затем женился, открыл свою типографию. Теперь вот… руковожу, – с расстановкой добавил Мелюхин, будто подбирал нужное слово, и снова усмехнулся.
– Здорово, – одобрительно кивнула Марфа, избегая смотреть Мелюхину в глаза.
– Может, это прозвучит слишком банально, но я часто вспоминал тебя, – произнес Мелюхин осторожно, но в то же время мягко и ласково.
– А я тебя – нет, – не сразу ответила Марфа, хотя сама удивилась этой самой мысли, впервые пришедшей ей в голову, о том, что за четыре года она ни разу не вспоминала Мелюхина, хотя, как ей теперь казалось, не было и дня, чтобы мысль о нем незаметно для нее самой не пребывала с ней.
Мелюхин вдруг рассмеялся – почти беззвучно, весело. Марфа недоуменно посмотрела на него.
– Почему ты смеешься? – спросила она.
– Смех бывает разным, – сказал Мелюхин, прекратив смеяться. – Сейчас я смеюсь, потому что смущен.
Марфа встретилась с Мелюхиным взглядом и впервые сразу же не отвела его. Глаза его, ясные, голубые, были полны какой-то печальной радости, известной только ему и необъяснимой даже для него. Мелюхин пристально смотрел на Марфу, будто в глубине ее глаз стремился рассмотреть что-то незаметное, скрытое, потаенное, и, наконец разглядев это, он несколько раз моргнул и вновь улыбнулся, но так, как улыбаются чему-то тому, что вызывает благоговение и трепет.
– Где твоя жена? – прервала Марфа этот диалог безмолвных и многозначительных взглядов.
– Она в номере, – сказал Мелюхин. – Сегодня ей нездоровится.
– Что с ней?
– Головная боль. Такое часто бывает… – отмахнулся Мелюхин.
– Я имею в виду ее ноги, – перебила его Марфа.
– Они повреждены, – сказал Мелюхин, при этом выражение его лица ничуть не изменилось. – Это случилось еще до нашего с ней знакомства. Кажется, она поскользнулась и упала, а ноги угодили прямиком под проезжающую мимо машину…
– Какой ужас! – поморщилась Марфа, хотя не почувствовала по отношению к жене Мелюхина и доли сочувствия.
Когда с ужином было покончено, Мелюхин предложил Марфе немного пройтись по парку. Заметив колебания Марфы, он сослался на то, что в пансионате запрещено курить, и попросил Марфу побыть с ним всего несколько минут, пока он выкурит одну сигарету. После недолгих уговоров Марфа согласилась.
Они не пошли по главной аллее, а свернули в более тенистую часть парка, чтобы не мешать постояльцам пансионата наслаждаться свежим вечерним горным воздухом. Марфа ненавидела табачный дым, но, когда Мелюхин зажег сигарету и вокруг его лица надулось седое облачко дыма, аромат, который долетел и до Марфы, не показался ей резким и горьким, – это был дым хороших сигарет, и Марфа даже глубоко вдохнула его, неосознанно стремясь уловить в нем едва различимый аромат, исходивший от лица и шеи самого Мелюхина.
– У тебя счастливый брак, Марфа? – спросил Мелюхин, выдыхая тускло-серую струю дыма.
– Более чем, – отозвалась Марфа, которую этот прямой вопрос заставил дрожать словно в лихорадке.
Мелюхин не стал провожать Марфу до ее номера: они сдержанно попрощались в холле первого этажа, после чего Марфа по лестнице направилась на свой этаж, а Мелюхин вернулся в ресторан.
Спустя два часа Мелюхин поднялся на четвертый этаж особняка и бесшумно двинулся по коридору. Не дойдя до конца коридора, он остановился у одного из номеров и постучал в дверь. Сначала не было слышно ничего, потом в двери щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Несколько мгновений никто не произносил ни слова, потом дверь номера открылась шире, и Мелюхин вошел внутрь…
Ⅶ
Это было первое утро за все время пребывания Марфы в пансионате, когда она не позвонила мужу.
Накануне вечером, прощаясь с Мелюхиным в холле, она испытывала глубокое, топкое, пронзающее чувство утраты. Она находилась в состоянии настоящего сокрушения, словно потеряла в жизни что-то истинно ценное и единственно неподдельное, настоящее, полновесное, и только теперь со всем чудовищным оглушением осознала это.
Поднимаясь по лестнице на свой этаж, она испытывала только одно желание – с головой броситься в тот омут исступленного тяготения, который вдруг возник в ней, воронкой закружившись в самой ее груди.
Оказавшись в номере, она не сразу сняла с себя костюм и не сразу стала готовиться ко сну: слишком живы были в ней пылкие чувства подъема, страстности и влечения. И состояние этой горячности ее сознания было так велико, что Марфа долго стояла посреди небольшой гостиной, погрузившись в сковывающее оцепенение. Кончики пальцев ее рук были холодны и совершенно нечувствительны, а лицо пылало, словно минуту назад его хлестал беспощадный ветер.
Потом, когда мысли и воспоминания несколько улеглись в ней, она в бессилии опустилась на плетеное кресло рядом со столиком, на котором стояла ваза со свежими цветами, и сидела так, пока в дверь ее номера не постучали.
Ей показалось, что с самого утра она знала, как закончится этот день. Знала она и теперь, кто стоит по ту сторону двери. Знала, что в те два часа, которые она в почти абсолютной неподвижности провела в своем номере, она ждала его. Она также знала, что ожидала его прихода вовсе не сто двадцать минут и не сорок восемь месяцев, а всю жизнь.
За стуком последовала продолжительная пауза. Марфа поднялась с кресла и неспешно прошла к двери, словно каждый шаг ее мог стать причиной обрушения целого мира.
Так же неторопливо она повернула ключ в замке и приоткрыла дверь. Глаза ее почти мгновенно увязли в синеве водоворота исполненного чувства взгляда. Не сразу она решилась ступить хоть шаг, чтобы приблизиться к тому, что она желала вернуть и что представлялось ей потерянным навсегда. Встречая проникнутый трепетной тоской взгляд Мелюхина, она не находила в нем той откровенной, пронзающей страстности, которую обнаружила в глазах Зимина, – он был искренен и непритворен.
Последовав внутреннему убеждению, которое говорило ей, что выбор ее несомненен и безусловен, она отступила на шаг, приоткрывая шире дверь. Мелюхин вошел в ее номер, и Марфа плотно закрыла за ним.
Когда мобильный телефон, оставленный Марфой на прикроватной тумбе, зазвонил, Марфы в номере уже не было. Четыре пропущенных вызова горели на экране, а пятый, короткий, сиротливый, а оттого особенно безысходный, светился именем Филипп.
Наступивший день, казалось, вобрал в себя всю полноту летних солнечных дней Алтая: бездонное небо так и плескалось в шафранных лучах солнца; зелень сосен, лиственниц и кедров пестрила разноголосой альборадой птиц, а едва трепещущий ветер раздувал благоухающие пузыри света. Все гремело вокруг той ласкающей слух симфонией, которую рождает сочетание внешнего гармоничного созвучия и внутреннего согласия.
Марфа спустилась к завтраку, когда за соседним с ее столиком уже заканчивали свой завтрак рыжеволосые мать и дочь. Марфа почему-то обрадовалась их присутствию: их дружеская манера общения между собой не вызывала больше в Марфе чувства зависти, – Марфа испытывала необыкновенный душевный подъем, который объясняет и прощает многие обстоятельства.
Вскоре в ресторане появился и Мелюхин с женой. Поймав взгляд Марфы, он слегка склонил голову, – жена же его удостоила Марфу тенью улыбки. Мелюхины сели за столик в другом конце веранды так, что Марфа и Юрий могли свободно видеть друг друга.
Словно по негласному или же неизвестному другим уговору, Марфа и Мелюхины закончили завтрак одновременно, поднялись из-за своих столиков и встретились на выходе с веранды. Мелюхин восхитился прелестью утра и заметил, что было бы чудесно поехать кататься на квадроциклах. Марфа согласилась с его мнением, и Мелюхин тут же ухватился за эту ее благорасположенность и предложил ей последовать этой неожиданно посетившей его идее, при этом как бы в оправдание призвав жену поехать с ними, пусть даже она и будет просто сторонним наблюдателем.
Таня, несмотря на всю пышность своих форм, обладала совсем юным, детским лицом и каким-то особенно терпким, взвешенным, прямым взглядом. На предложение мужа она отреагировала благодушно и даже радостно, согласившись со всеми поставленными условиями.
Так Марфа и Мелюхин нашли возможность быть вдвоем и предаваться наполнявшему обоих пылу увлеченности друг другом.
Марфа не чувствовала в душе ни раскаяния, ни смущения, не посещали ее мысли о предательстве и измене: ей казалось, она только теперь догнала то, за чем бежала всю жизнь, – свой выбор, который был единственен в ее жизни, а потому представлялся ей абсолютным и безусловным. Она ни на секунду не задумывалась ни о Филиппе, ни о Тане, – она мчалась теперь без оглядки туда, куда несли ее паруса видений и фантазий, подгоняемые мыслью о независимости и решительности. Она будто лишилась теперь своего спутника – одиночества, которое всегда сопровождало каждый ее день. И ощущение этой своей единоличности, самодостаточности пьянило ее, заставляя чувствовать себя редкостной, исключительной, желанной и привлекательной, какой она в полной мере не чувствовала себя никогда.
Мелюхин, под стать воспламенившимся чувствам Марфы, благоволил им и даже еще больше распалял их, неотступно следуя за ней и не упуская случая коснуться ее, обнять ее, разжечь в ней пламень страсти, кроткий, неугасимый, самозабвенный. В последующие несколько дней они не отходили друг от друга ни на шаг, будто оба ждали одной только этой встречи, чтобы заключить друг друга в объятия и никогда больше не отпускать друг друга. Марфа отдавалась Мелюхину со всей своей неистраченной, долгое время бывшей заключенной в душных оковах сетований и обид страстностью, с восторгом упиваясь ею.
Дни, неисчерпаемые, проникнутые вдохновеньем лета и умопомрачением страсти, кружили голову, дурманя мысль, чувства – все то, что позволяет человеку видеть, слышать, ощущать и подвергать анализу здраво, твердо и решительно.
Теперь, когда Марфе все же приходилось отвечать на звонки мужа, которые вызывали в ней только нетерпение и укоризну, она говорила с ним сухо, вновь чувствуя невольно подступающее к горлу раздражение.
– Ни к чему нам так часто звонить друг другу, – сказала она как-то Филиппу. – Я не могу быть привязана к телефону. Я хочу отдохнуть от всех этих звонков и бессмысленных разговоров.
– Конечно, – обескураженно и несколько растерянно ответил Филипп. – Прости мне мою навязчивость, – сказал он, выдержав короткую паузу. – Я просто очень скучаю по тебе…
– Если бы это было так, ты бы приехал, – с упреком выпалила Марфа и тут же осеклась, испугавшись, что Филипп передумает и приедет к ней. – Впрочем, я сама скоро вернусь домой… – быстро добавила она.
Но мысль о возвращении в Москву казалась Марфе невероятной, даже неестественной, словно не было его, этого города, с его тоскливыми дворами, серыми улицами, безликими кварталами и неулыбчивыми людьми. Прелесть Алтая, необъятный простор, окружавший сбывшееся желание сердца, создавали ощущение чего-то бесконечно-прекрасного, будто вечно будет и это самозабвенное упоение, и неудержимая страсть, и обволакивающее чувство осуществленности самых несбыточных грез.