Вологжанин
Доблесть родителей – наследство детей.
В. Веденеев.
Пролог
В XVII веке Московское царство стремительно расширялось на восток, присоединив сначала Западную, а потом Восточную Сибирь. Русские землепроходцы шли все дальше «встречь солнцу». Во второй половине XVII столетия казаки проникают в Даурию. Даурией тогда называли все земли за Яблоновым хребтом, который звали «камень». Русские появляются в Забайкалье, Приамурье, строят остроги, приводят в подданство местное население, закрепляются, заселяют новые земли.
В XVII веке маньчжурские племена объединяются под предводительством хана Нурцахи. В 1636 году его сын Абахай принял титул императора, назвал свою династию Цин (Чистый) и захватил ряд северокитайских провинций. В 1644 году китайские феодалы призвали маньчжуров для подавления народного восстания. Маньчжуры заняли Пекин, подавили восстание, и Абахай объявил своего сына Шунь Чжи богдыханом. Северный Китай оказался под властью маньчжуров. Продолжилось завоевание Южного Китая, которое закончилось при Канси, преемнике Шунь Чжи, в 1683 году. Дабы отличать покорных от непокорных, Шунь Чжи повелел каждому китайцу носить косу и брить лоб, непокорных ждала смерть.
Районы Амура становятся зоной параллельного проникновения русских и маньчжуров. Последние и раньше совершали сюда походы, но не пытались здесь закрепиться, удовольствовавшись данью. Когда маньчжуры вновь обратили внимание на Амур, оказалось, что их данников обложили второй данью пришельцы, которых местные племена звали «лоча». Сначала по Амуру плавал Ерофей Хабаров, потом его преемник Онуфрий Степанов. В устье Шилки появился с дружиной Петр Бекетов. Маньчжуры пытались выбить пришельцев. Первый раз напали на Хабарова у острожка Ачанского и потерпели поражение. После сражения богдыхану ушло донесение, где были такие строки: «…Глаза у них глубокие, голубые, они храбры как тигры». С 1654 года и до заключения Нерчинского договора идет череда военных столкновений. Московское правительство пытается урегулировать отношения с Китаем, правящей элитой которого стали маньчжуры, мирным путем. Маньчжуров и китайцев русские звали богдойцами.
Албазин
Девятого июля1685года в стены Нерчинского острога, сделанные из вертикально вкопаных заостренных бревен-острожин, входил отряд Афанасия Бейтона. Шли казаки, набранные во многих сибирских городах от Тобольска до Удинска. Шли казацкие и стрелецкие дети, шли ссыльные иноземцы, шли промышленные люди, потому что оскудела соболями Сибирь, и записывались они в казаки; а также шли наемники, которых домоседы нанимали вместо себя. Были среди наемников беглые крестьяне, гулящие люди, попадались и лихие, не брезговавшие разбоем. Вся эта вольница шла с Тобольска в неведомую Даурию и прославилась воровскими делами. Слушали лишь вожаков, свои дела решали на войсковом круге. Было недовольство, раздоры, смута. В Енисейске воевода Щербатов назначил им нового начальника – казачьего голову Бейтона. Исподволь Афанасий наводил порядок. Постепенно казаки привыкли к опытному командиру, устанавливалась дисциплина. Когда отряд прибыл в Удинск, там не оказалось скота: всех лошадей, быков, овец угнали монголы. Бейтон усилил отряд добровольцами из гулящих и промышленных людей, баргузинскими тунгусами и отправился в погоню. В верховьях Чикоя скот удалось отбить, потерь не было, и казаки поверили в боевой опыт и удачу казачьего головы Входили они с опухшими от гнуса лицами, в пропотевших рубахах, штанах, заправленных в кожаную обувку: сапоги, ичиги, олочи. Все казаки шли вооруженные пищалями-кремневками, которые выдали даурскому отряду, и разнообразным холодным оружием: саблями, палашами, копьями, рогатинами, пальмами, топорами, бердышами, ножами – кое-где виднелись луки и пистоли за поясами. Давно выяснили казаки, что идут они на войну.
На берегу Нерчи в кустах у костра сидели трое: Иван Вологжанин, промышленник из Удинска, где вместе с сыном пристал к отряду, Никита Черкас, ссыльный запорожский казак, и знакомый Ивана – служивый нерчинский казак Терентий Лосев. Сын Вологжанина, Васька, сухощавый смуглый высокий подросток, на перекате дергал удочкой пескарей и складывал их в сумку, висевшую на боку. Мужики, хлебнув бражки, принесенной Терехой, и похлебав ухи, вели неспешный разговор. Лосев рассказывал об Амуре:
–Я вместе с Игнатием Миловановым по Амуру вниз плавал до Зеи. Острожки Зейский и Селенбинский смотрели. Места там хорошие, пространные, хлеборобные, и елани есть, и сенные покосы, по рекам луга большие. Албазин еще ближе – за две недели туда-сюда можно обернуться. Там за лето хлеба по пояс вымахивают. У нас тут под Нерчинском урожаи хилые, вот албазинцы хлебом помогают. Зерно от них довезти не сложно: осенью – на дощаниках по шилкинской воде, зимой – по льду.
Вологжан пошевелил пальцами босых ног, отгоняя мух. Олочи сушились на пригорке.
– Как там с охотой?
– На Баргузине соболя почти выбили. Я в служивые пошел, чтобы кабалу заплатить, последние годы прибытка никакого не было. По весне еще и Дарья в прорубь поскользнулась, утонула. Остались вдвоем с мальцом.
–Малец-то скоро выше тебя будет, – подал голос Никита.
–Пятнадцать годков по осени стукнет. Я ведь на промысле с осени до весны был. Дарья у меня тунгуска была, Ваську многому научила. Он силки на зайцев да кабарожек ставит, уток и рябчиков из лука стреляет. Про рыбалку не говорю: на речке и дневал бы, и ночевал.
Помолчали. Терентий продолжил разговор:
–Соболь на Амуре похуже баргузинского, с рыжинкой, однако зверя не меряно. Встречаются сохатый и пятнистый олень, северный олень и косуля, бурый медведь и кабан, рысь и барс, тигр есть.
Иван встрепенулся:
–Слышал, что за зверь?
–Кошка полосатая, пудов десять-пятнадцать будет, всякого зверя берет: и кабана, и медведя. Наши охотники били. Рыба на Амуре всякая. Говорят, в низовьях рыбины с лодку есть, калугой зовут. В лесах женьшень растет – корень жизни. Кто его настой пьет, долго жить будет. Вот только богдойцы нас туда пускать не хотят. Народы местные к себе переселили, на деревни нападают, хлеб конями травят, Албазин в осаду взяли. Я думаю, казаки, вам теперь туда дорога: богдойцев воевать, да наших выручать.
Опять замолчали. Вечерело. Никита Черкас сказал:
–В острог идти надо, а то ворота закроют. – Помолчав, добавил: – Я, Иван, Ваську сабельному бою обучать начну.
Вологжанин поглядел на него:
–Хорошо.
Мужики собрались, кликнули рыболова. Васька вылез в мокрых штанах, но довольный:
–Гляди, батя, полсумки надергал.
–Молодец, – улыбаясь в бороду, пробурчал Вологжанин.
Пошли к воротам. То там, то здесь горели костры, переговаривались казаки, занимались своими делами: починялись, плескались в воде, заодно стирая одежонку. Подходя к воротам, Никита спросил Ивана:
–Мы с отцом в Сибирь с Вологды пришли, вот и Вологжанин.
–Так ты всю Сибирь прошагал? – спросил потрясенный Лосев.
–Ага, – кивнул Иван, – с огольцов, поменьше Васьки был. Сначала до Мангазеи добрались, а потом везде соболевали. Только когда отца медведь заломал, я в Баргузине остановился. Дарью выкупил, она в работницах у купца жила, крестил, женился. Теперь другую долю с сыном поищем.
В воеводской избе после плотного обеда в горнице сидели и беседовали нерчинский воевода Власов и Бейтон. На столе стояли кувшин вина и чарки. В горницу через рамы, где кусочки слюды были забраны в замысловатые железные переплеты, струился неяркий солнечный свет. Воевода Иван Остафьевич делился мыслями, Умный, образованный, хозяйственный, Власов недаром был послан воеводой в самые восточные владения Московского царства. Он считался опытным и решительным руководителем и администратором и укреплял русское влияние, где военными действиями, где дипломатией. Иван Остафьевич предпринимал все возможные меры для укрепления Албазина, форпоста русских на Амуре. Сейчас он хотел услышать мнение Бейтона, о котором слышал много хорошего. Больше тридцати лет назад Бейтон приехал в Москву из Пруссии, крестился, женился. Служил Афанасий Иванович в полках иноземного строя и с поручика дослужился до подполковника. Участвовал в сражениях русско-польской войны 1654-1667 гг. Затем Бейтона отправили в Томск, где он успешно оберегал границы от набегов джунгарских ханов. За время службы Афанасий Иванович проявил себя храбрым и опытным командиром.
–Положение трудное. В Албазине воеводой Толбузин Алексей Илларионович. Дела местные хорошо знает, его отец в Нерчинске воеводой сидел. Сам мужик деятельный, Албазин укрепил, только людей у него мало: вместе с промышленниками и крестьянами – чуть больше трехсот. Сейчас сидит в осаде, просто так не сдастся. Я двадцать второго июня весть получил. Богдойцев – тысяч пять. Бусы свои выше Албазина поставили, однако отряд на помощь я отправил. Ушло сто служивых с двумя пушками да тремя затинными пищалями на одиннадцати стругах. Лишь бы пробились.
–Вестей ждать надо, Иван Остафьевич, разведчиков послать. Потом мне с отрядом плыть.
–Не торопись. Недавно у меня тунгусы с ясаком были и сообщили, что в городе Науне армия богдойская стоит в девять тысяч человек, собирается на Нерчинск Я в Телембинский острог приказчику Лоншакову письмо отправил. Приказал железо плавить, наконечники пик и копий ковать. Предписал жить с опасением. Кроме богдойцев и монголы, и тунгусы немирные напасть могут. Что с твоим отрядом делать будем, пока не знаю. Надо Албазину помочь, нужно Нерчинск отстоять.
–Без разведки все равно не обойдемся.
–Хорошо. Подождем вестей, а пока пододвигайся,– хозяин взял в руки кувшин с вином.
Десятого июля в Нерчинск с Толбузиным пришли опаленные порохом, измученные, албазинцы. Многие пришли босиком, в изодранных портах и рубахах. У кого в Нерчинске не было близких, полезли в кабалу: брали деньги в долг под большие проценты. Власов и Бейтон слушали рассказ отмытого в бане Алексея Толбузина об осаде Албазина. Так же, как вчера, на столе стояли кувшин с вином и серебряные чарки.
– Началось с весны, – говорил Алексей, – Сначала на мельницу в марте напали. Я с заимок в острог всех перевел. Наступило тепло – опять все собрались, гадали – что делать. Решили землю возле Албазина вспахать и засеять. Хлеба уродились хорошие, а когда поля заколосились, два промышленника, ранее плененных, «лист» принесли от богдыхана. Царство им небесное, – перекрестился Толбузин, – оба в осаде погибли. Лист на трех языках: русском, польском и богдойском. Наверное, иезуиты составляли. Написано: «Уходите из Албазина, воинские люди идут на вас на ста бусах». К середине июня нагрянули: на лодках четыре тысячи пехоты с припасами, да тысяча всадников. У них сорок пять пушек, а у меня только три. Острог я укрепил: жители ров углубили, «чеснок» поставили. Богдойцы высадились, вокруг Албазина насыпали земляные валы, на них пушки поставили. Начали обстреливать. Много пушек было тяжелых, так ядра стены насквозь пробивали. Наши отстреливались, да пушку разбили. Закидали нас огненными стрелами. Горело все: дома, церковь, хлебные амбары. Обстреливали три дня. К нам на плотах жители с верхних деревень плыли. Их тоже расстреляли из пушек, кого в плен взяли, кто в тайгу убежал. Бусы богдойцы поставили выше острога, чтобы весть в Нерчинск не смогли мы подать, да помощь перехватить. На десятый день пошли на штурм. Пытались приступные премудрости подтащить. Подтягивали повозки со щитами, войлоком обитые, несли лестницы с когтями, снаряды подрывные длиной аршинов в двадцать, а толщиной те мешки с оглоблю. Отбили мы приступ, побили многих. «Чеснок» подойти мешал, повозки во рву застряли, а снаряды подрывные стрельбой из самопалов взрывали. Отошли богдойцы, но потом острожные стены обложили дровами и хворостом и подожгли. Ко мне отец Сергий с жителями пришел, взмолились, что переговоры надобно вести и в Нерчинск уходить. Поднял я белый флаг, отправил посольство. Я сразу наказал: «Албазин сдадим, но никаких пленных. Всех пропустить в Нерчинск». Богдойцы согласились, но поставили условие, чтобы уходили с пустыми руками, даже скотину с собой не гнали. Наутро нас всех к начальным людям пригласили. Ласковы к нам были. Кафтаны, сапоги, платья расшитые разложили, предлагали на службу к ним перейти. Десятка два согласились. Уходили мы двумя отрядами, – если одной дорогой идти, то можно было голодной смертью помереть. Сто двадцать человек я отпустил в Якутск. Выше устья Аргуни Анцифера Кондратьева с отрядом встретили, что нам на помощь шли. Оставили там дозор и в Нерчинск двинулись. До Аргуни за нами богдойцы на бусах плыли, а Стенька Верхотуров с изменниками – толмачами ихними нам вдогонку кричали: «И под Нерчинском мы с теми бусами будем!» Обидно,– Толбузин замолчал, потом встал со скамьи и поклонился Власову в пояс: –Челобитье прими от меня и моих людишек, Иван Остафьевич. Просят люди отпустить их в хлебные места – все голы, босы. Я сам в кабалу на сто рублей подписался. Одна рубаха на мне оставалась.
–Сядь, Алексей Илларионович, не торопись. На Удинск через Камень не пущу. Народу тут мало. У нас теперь сил воинских прибавилось. Афанасий Иванович с полтысячи привел с тремя пушками, – кивнул он на Бейтона, – все с огненным боем. Давайте думать, что дальше делать будем.
–Охотников кликнуть надобно, пусть до Албазина спустятся, разузнают, что и как, – подал голос Бейтон.
–То, верно, – согласился воевода.
–Проводников из албазинцев и нерчинцев взять моих, чтобы места знали.
–Завтра клич бросим, – подвел итог Власов.
Воевода распорядился отправить разведку к Албазину, узнать, что осталось от острога, ушли ли враги. Поплыло семьдесят человек на пяти стругах во главе с десятником Телицыным. Поплыли албазинские и нерчинские казаки, добровольцы из отряда Бейтона. Сплыли по Шилке до Амура. С бортов были видны лысые сопки, покрытые лесом горы, зеленеющие долины, заросшие черемухой и тальником острова. Берега то сходились, нависая над водой крутыми утесами, то раздвигались широкими цветущими лугами. На ночь причаливали к берегу, жгли костры, готовили ужин и ложились спать, выставив часовых.
Никита Черкас каждое утро поднимал Ваську раньше всех. Еще в Нерчинске он вытесал два тяжелых подобия сабель и на дворе у Лосева, где они жили, заставлял подростка отрабатывать сабельные приемы. Сейчас коренастый и широкоплечий с черной седеющей бородой Никита, держа в руках деревянную саблю, подначивал Ваську. В ухе у него болталась серебряная серьга. Волосы подстрижены под казацкую скобку. Широченные шаровары из коричневой пестряди, заправленные в сапоги, подпоясывал широкий крученый кушак из красного кармазина. Ярко синела рубаха. Он не обращал внимания ни на туман, ни на комаров, зудевших возле головы.
–Не можешь одной – давай обеими руками. Сабля не ложка – ей пользоваться уметь надо.
Согнувшись, Вася держал саблю двумя руками. На нем была куртка из лосиной кожи мехом наружу. Штаны из синей пестряди свисали с босых, мокрых от утренней росы ног. На голове остроконечная шляпа из бересты. Васька ударил слева направо, но Черкас неуловимым движением кисти руки провернул свою деревяшку, которая плашмя ударила по оружию противника справа, уводя его влево и открывая незащищенный бок. Никита с ленцой ткнул в ребра, вдруг резко прянул в сторону. Подросток, держа саблю в левой руке, сделал стремительный выпад. Дерево прошло впритирку с грудью казака.
–Заканчивайте. Перекусим – и в путь, – раздался окрик десятника.
–Молодец, – похлопал Ваську Черкас, – Чуть не зарезал дядьку. Я замечаю, у тебя обе руки рабочие.
–Ему мамка в детстве левую руку привязывала, чтобы он правой все делал, – сказал Иван, который следил за поединком.
–Это хорошо, – кивнул головой Никита. – Ждут удар, в основном, с правой руки. Значит, поработаешь, чтоб с обоих рубить. Иди хлебай варево, – подтолкнул он Василия. Подросток пошагал к костру, у которого хлопотал Лосев. Друзья все вместе вызвались добровольцами. Мужики шли следом.
–Никита, – спросил Вологжанин, – а не шибко жестко ты с ним? У него все руки и плечи в синяках.
–Лучше в синяках, чем порубленному быть, – огрызнулся Черкас,– Ты думаешь, я из-за благодарности, что ты того монголас пищали снял, когда он меня выцелил?.. У меня самого такой братишка был. Парубок бедовый, только под Чигирином я спасти его не смог. Развалил Данилу янычар пополам. Плохо я его саблей научилмахать, а оставить не с кем было. Мать Бог прибрал. Тут турки с татарами повалили, я и взял Даньку с собой, оказывается, на смерть. Сам знаешь: погибают не молодые, а неумелые. – Никита замолчал.