– Ну что вы, сейчас другие времена, – сказал Феликс Игоревич. – Мы призовем его и других бюрократов к их партийной совести.
Когда-то райком уже помогал тестю, и призыв к партийной совести помог, но тогда тесть сам был инструктором сельского райкома партии, и, когда понадобилось прописать всю семью Плохишкиных в домик к бабушке Дуне, сельским райкомом было написано письмо-просьба в обком большого красивого города. И обком помог. Коммунисты своих не бросали.
Потом, когда государственный план заколдовал домик «пятном застройки» и колдовство все не кончалось и не кончалось, а домик все ветшал и ветшал, тесть начал с колдовством бороться. Борьба заключалась в писании писем в разные инстанции, в основном партийные. У тестя была целая папка писем и ответов вплоть до ответа из канцелярии Брежнева. Чем он очень гордился. Письма тестя были об одном и том же. Он угрожал инстанциям, что две больших ни в чем не повинные семьи рано или поздно погибнут под обломками пришедшего в негодность рухнувшего домика.
Ответы тоже были одинаковыми. В них сообщалось, что меры обязательно будут приняты и письмо тестя отправлено в отвечающую за принятие мер нижестоящую инстанцию, то есть туда, где было принято решение заколдовать дом. В эту же папку тесть положил отказное заявление Вилена. «Пригодится», – сказал тесть.
То ли могучая изобразительная сила жалоб, то ли частота их падений на руководящие городские инстанции, а может, и разбуженная райкомом партийная совесть у жилищных начальников растопили руководящие сердца, и примерно через год в один ничем не отличающийся от других выходной день к Плохишкиным за город приехал брат жены тестя и сын бабы Дуни дядя Витя и привез письмо с важными государственными печатями.
И день сразу стал необычным, потому что в письме лежала «смотровая» на четырехкомнатную квартиру для поселения в ней двух семей в составе восьми человек.
– Я надеюсь, мы вместе жить не будем? – сказал дядя Витя.
– Лучше удавиться, – сказал тесть.
– А моя мама Дуня? – спросил дядя Витя.
– Иди спроси, – сказал тесть.
Дядя Витя пошел за шкаф.
Вскоре из-за шкафа на инвалидной коляске выкатилась баба Дуня и сказала, что она остается с Плохишкиными.
– А твою заразу жену видеть не хочу, – добавила она.
Через день тесть достал заветную папку, взял отгул и поехал туда, откуда пришла смотровая. Там его приняли и неожиданно с барского государственного плеча отвалили семье Плохишкиных и учтенному благодаря отказному заявлению Вилену, мужу дочки Тони, четырехкомнатную отдельную квартиру на первом этаже в последнем доме большого красивого города.
За домом росли кусты и пели соловьи, за кустами проходила узкоколейка, а за узкоколейкой начинались совхозные поля соседнего с городом областного района.
Так Виля Хорошокин с помощью женитьбы на Тоне Плохишкиной и опыта ее папы получил свои первые квадратные метры и прописку в большом и очень красивом городе.
С момента получения квартиры в ней началось собирание растущей семьи Плохишкиных и их многочисленной родни.
Баба Дуня, из-за которой тесть взял квартиру на первом этаже, до переезда не дожила.
Жаль, тесть так любил рассказывать, как все семейство Плохишкиных, и Вилен в их числе, будет по очереди, вывозить бабу Дуню на прогулку и как удобно это будет делать с первого этажа. Тесть вообще рассказывал много привлекательного о счастливой дружной жизни большого семейства Плохишкиных и Вилена в их числе.
– Это очень удобно, – говорил тесть.
– Надо тебе новые ботинки, на деньги – иди покупай, нужен мне новый костюм – иди в магазин выбирай. Родится у вас ребенок – тут же мы всей семьей коляску справим. Кстати, насчет ребенка. Скоро распределение. Зашлют Тоньку на севера, что делать будешь?
– Не знаю, – сказал Виля.
– А ты ребеночка заделай, с пузом ее никуда не сошлют, здесь оставят.
– Твой папа сказал, что нам пора делать ребеночка, – сказал вечером Вилен Тоне, – а то у тебя институт такой, запросто на севера сошлют.
– Раз папа сказал, давай делать, – согласилась Тоня.
Аккурат к распределению Тоня ходила с пузом, и ее не выкинули на север, а оставили трудиться в большом красивом городе.
В институте Вилена всех имеющих городскую прописку разбирали предприятия большого красивого города. Вилена тоже взяли на одно из них. Но до распределения нужно было еще не вылететь из института и защитить диплом.
Глава 1.6. Чтобы купить три квартиры в большом и красивом городе, Вилен Хорошокин хорошо учится в институте
Хорошокин готовился к суду и очень волновался. Он должен был представлять интересы дочери, проявить снисходительность к жене и сыну и дать добровольное согласие на выписку любимой доченьки из гнезда, в котором она никогда не жила. Но этого было мало. Дочь должна была доказать, что ей есть где жить в Америке и она не останется на улице в этом полицейском государстве.
К просьбе папы дочь отнеслась небрежно, и документы, присланные дочерью, показались адвокату неубедительными. Требовались более веские доказательства наличия собственного дома, работы, мужа и троих детей. Какие это должны быть доказательства адвокат не знала, но чувствовала, что чего-то не хватает. Чувствовала она правильно. Оказалось, что не хватает апостиля на подписи деревенского американского нотариуса. Это объяснил специалист по международному юридическому праву.
Хорошокин расстроился и даже немножко обиделся на дочь. Не для того он практически проливал свою кровь в коридорах и подвалах института, зубами цеплялся за каждый заваленный предмет и сдавал его. Не для того мыкался по общагам и дворницким. Не для того женился в столь юном возрасте, чтобы теперь дочь не вспомнила про апостиль, про который отец писал ей в письме. Да не для того…
Уже с третьего курса в здании бывшего офицерского корпуса Конногвардейского полка вместо общеобразовательных физик, математик, черчений и начерталок Вилена стали обучать предметам, о существовании которых он раньше не догадывался. Из всех аудиторий и лабораторий на него набросились и потребовали их изучить: электроника и машины и механизмы, вычислительная техника и квантовая механика, биохимия и даже анатомия. Но главными были предметы по электронному медицинскому оборудованию.
Вообще все науки, которые были впихнуты в Вилена за время счастливой незабываемой студенческой жизни, можно было разделить на три группы: науки точные, науки зубрительные и науки общественные. Первые и последние давались Вилену сравнительно легко. Науки зубрительные давались Вилену плохо, так как из-за своей врожденной трусости шпаргалками он не пользовался, а зубрительной памятью не обладал. Приходилось брать упорством. Именно благодаря зубрительным наукам Вилен не единожды мог вылететь из института, и каждая такая возможность была неповторима.
Все преподаватели в институте поражали Вилю своей тихой дореволюционной, чеховской, учтивостью, интеллигентностью и необычайно широким кругозором и начитанностью. Преподаватели наук точных и общественных учтиво ставили в зачетку хорошие оценки и огорчались, что не поставили оценку отличную. Преподаватели зубрительных предметов учтиво отдавали Виле зачетку и вежливо предлагали прийти в следующий раз.
Уже на первом курсе, чтобы юные козероги поняли, куда они попали, им подсунули предмет под названием «Технология металлов» и опустили Вилю, витающего в высоких сферах ядерной физики, электроники и другой научной фантастики к токарным, фрезерным и другим станкам, резцам и механизмам. Оказалось, что это тоже наука, и в ней есть свои углы заточки, посадки и допуски. Все это Вилен должен был изучить и кое о чем из изученного написать на зачете.
Преподаватель по фамилии Сахов и по имени Александр Симонович медленно прохаживался между рядами, заглядывал в листочки зачетников и комментировал увиденное.
В основном он видел не тронутые пастой шариковых ручек белые листы бумаги.
– Хорошокин уже на пути к зачету, – обрадованно прокомментировал две неуверенные строчки Хорошокина Сахов. Второй комментарий был еще более оптимистичным. У Хорошокина появилось еще три строки, а Сахов назвал это хорошей предпосылкой.
Голос и интонация Александра Симоновича показались Вилену подозрительно знакомыми…
– А теперь пойдет к доске и нам споет самая красивая, самая умная девочка, – голосом Александра Симоновича говорил учитель пения Александр Матфеевич. – Давай, Хорошокин Виля, спой нам про родимый край.
«Какая я тебе красивая девочка, я некрасивый мальчик», – злился Виля, выходил к доске, и слова песни о любимом крае и звуки ее музыки напрочь вымывались злостью из головы Вилена.
– То березка, то рябина, Украина над рекой, – ломающимся голосом, соревнуясь с баяном, путая слова и ноты, пропевал Виля ненавистную пионерскую песню.
– Какая еще Украина над рекой, Хорошокин?
– Как это какая, край родной навек любимый.
– Нет на Украине ни березок, ни рябин…
Спас Вилена от дурацких шуток Матфеича дитя оттепели КВН.
Покатилось это дитя снежным комом от Москвы до самых до окраин, и накрыли дитя и снежный ком веселую и находчивую часть жителей Серебрянска стремительным домкратом.
Веселые стали объединяться в кавээновские стайки, а находчивые эти стайки возглавили и устроили соревнования. По всем серебрянским предприятиям и учреждениям пронесся кавээновский смерч. Залетел он и в центральную районную больницу. И веселые врачи и медсестры решили, что самым веселым и находчивым является папа Вили.
Почему они так решили, Виля не понимал.
Может, потому что у них была самая большая библиотека в Серебрянске, может, потому что отец выписывал «Литературную газету» и журналы «Наука и жизнь» и «Знание – сила», а может, просто отец знал много армянских и еврейских анекдотов и разбавлял ими политинформации.
Сопровождать музыкой выступления больничной команды пригласили Вилиного учителя пения Александра Матфеича.
И сразу же хорошенькой и умненькой девочкой стал добрый, заторможенный гигант Вова Татаровский.
Других шуток у учителя пения не было.
Впрочем, еще одну шутку он отчебучил, а может, отчечетил, когда сбежал от жены с десятиклассницей то ли на БАМ, то ли на целину, то ли на другие стройки социализма. Благо баянисты с десятиклассницами были нужны везде.
Сладостная лихорадка КВН охватила Серебрянск. Билеты в серебрянский театр распределялись по спискам. Легче было достать билет на концерт заехавшего случайно в Серебрянск Кобзона. Виля стал классной знаменитостью. Он мог провести несколько друзей за кулисы.
Больница выигрывала одну игру за другой, а отец – все капитанские конкурсы.
И только капитану швейной фабрики отец проиграл. Она знала ответы на все вопросы наизусть.
В финале больница встретилась с командой завода подъемного оборудования.
В райкоме комсомола волновались. Все-таки в Советском Союзе ведущая роль принадлежала пролетариату, а не врачам и медсестрам. Завод должен был победить. Игра шла очко в очко, и даже капитанский конкурс отец Вили сыграл вничью. Выручил больницу и добил пролетарскую команду конкурс подарков.
Когда в зале запикали позывные из космоса и раздались слова приветствия очередного космонавта очередному съезду КПСС, зал затих. Таких подарков Серебрянск еще не слышал.
Все было просто. Звучала пластинка, подаренная делегату съезда, дважды Герою Социалистического Труда, знаменитой доярке Валентине Певченко. А Валентина Певченко, как и многие другие, лечилась у Вилиного отца.
Когда в третий раз Сахов увидел у Хорошокина целый исписанный лист, он решил вчитаться.
– Ну что же вы, Хорошокин, придется вам прийти в следующий раз, все у вас шиворот-навыворот, – расстроенно и очень учтиво сказал Сахов.
– Александр Симонович, а у вас в роду апостолов не было? – спросил расстроенный Вилен, забирая зачетку.
– Не было, отца по святцам назвали, а может, и были, кто их знает? Ты это к чему, Хорошокин?
– Наука у вас больно сложная – зубцы, резцы, механизмы.
– Никакая она не сложная, ну-ка ответь, у кого бывают зубцы?
– У шестеренки.
– А резцы?
– У токарного станка.
– Ну а что такое механизм?
– Приспособление для механических действий.
– Вот, а ты говоришь сложная.
– Ты откуда приехал, Хорошокин? Акцент у тебя украинский.
– Из Серебрянска.
– А-а-а, слышал, Тургенев про него писал.
– Где? В «Отцах и детях» ничего про него не сказано.
– Так Тургенев еще «Рудина» написал и «Вешние воды». Ладно, давай зачетку, а то еще из-за меня уедешь навсегда в Украину над рекой.
«Откуда он знает?» – изумился Вилен.
– Ну а где же твой Серебрянск, если не над рекой? – успокоил Вилена Сахов.
Первый зубрительный зачет был получен.
После зачета Виля был допущен к сессии и уперся в химию, зубрительнее которой были только «материалы» и «лампочки», но, чтобы до них дойти, надо было проскочить химию. Перед химией Вилен с температурой 38 сдал математику на четыре и пришел сдавать химию со сбитой температурой и воспалением среднего уха, но об этом он тогда не знал, как не знал, что можно было пойти в медпункт, взять справку и перенести сессию.
Вилен просто плохо слышал, плохо соображал и вообще был не в духе. Все это очень раздражало кандидата химических наук Лепорскую. Лепорская была известным ученым и уже в те времена пыталась с помощью электролиза перевести автомобили на электрическую тягу. Всеми силами с помощью наводящих вопросов пыталась она перевести полуотсутствующего Вилю из болезненного тумана, окутывавшего его, в химическую реальность, и даже спросила, при какой температуре плавится фосфор. Вилен знал, при какой температуре кипит вода, при какой она замерзает, он даже знал температуру солнца. Но почему он был обязан знать про какой-то фосфор. «Что, я вам справочник?» – обиделся Вилен.
– Ну знаете? – обиделась Лепорская и отдала Вилену зачетку.
– А оценка? – спросил Вилен.
– «Неуд» с первого раза не ставят, придете еще раз.
И Виля с острой болью побежал к ухо-горло-носу. Ворвался к нему без очереди и оказался у врача земляка-украинца, бывавшего в Серебрянске и знавшего его отца. Хоть что-то хорошее произошло в этот день у Вилена.
Со второй попытки химия тоже не была сдана, но на следующий день на лекции Вилен был удостоен особого внимания. Перед всем потоком Лепорская объявила, что у нее со студентом Хорошокиным, кажется, налаживаются конструктивные отношения и она надеется в следующий раз поставить Хорошокину хорошую оценку. Так и произошло: Вилен поднатужился и надежды оправдал.
– Чего ты не пошел сдавать химию к Ивановой, у нее все сдают? – спросил Вилена Леха.
– Не знаю, – честно ответил Вилен.
На третьем курсе появились «лампочки» и «материалы». «Лампочками» назывались транзисторы, диоды, тиристоры, электронные лампы и все, из чего можно собрать любое электронное устройство. Читал их профессор Рогинский. Им был написан знаменитый учебник, по которому учились студенты многих вузов СССР. Вилен тоже решил, что будет учиться по знаменитому учебнику, на лекции ходить не будет и придет прямо на зачет. Так он и сделал.
– Что-то я вас не помню, молодой человек, давайте-ка к доске, – сказал профессор, и Вилен пошел к доске, а остальные сели за парты, открыли конспекты и стали писать ответы. Оказывается, тем, кто ходил на лекции, это не возбранялось. Вилен честно проштудировал учебник, но, оказалось, тому, кто не ходил на лекции, помочь не могло даже знание учебника наизусть. 45 минут Вилен рисовал характеристики, схемы и графики, и 45 минут Рогинский его внимательно слушал и не менее учтиво, чем другие преподаватели, предложил Вилену прийти в следующий раз. И Вилен, как в будущем на работу, каждый день приходил к нему в лабораторию и уходил ни с чем. Когда до сессии оставалось пять дней, Вилен спросил Рогинского: «Виктор Михайлович, вы, что, хотите, чтобы меня выперли из института? Я же знаю ваш предмет не хуже других».