– У тебя украинский акцент, ты откуда? – неожиданно спросил Рогинский.
– Из Серебрянска, – сказал Вилен.
– Из Серебрянска! – вскрикнул профессор. – Я же его освобождал, сколько ребят полегло, а меня там ранило, а потом орден дали.
В 68-м я к вам в Серебрянск приезжал, пригласили на 25-летие освобождения.
– И на урок мужества в нашу школу приходили.
– Да в какую-то школу приходили, про войну рассказывали.
– Вот, вы за учительским столом сидели, а я сзади вас у знамени стоял. Меня Дракон поставил. Давай, говорит, Хорошокин, к знамени, ты единственный в школе в белой рубашке. Комсомольский значок возьми у комсорга.
– Какой Дракон?
– Директор наш, Андрей Федорович, кликуха у него была такая, строгий был, все историка из меня сделать хотел.
– Вот и шел бы в историки, а не мучал здесь меня.
– Виктор Михайлович, кто кого мучает?
– Ну что с тобой делать, знаменосец, точно ты у знамени стоял?
– Ну точно.
– Что-то я тебя не видел.
– Так вы ко мне спиной сидели, я вас тоже не помню.
– Ты на лекциях ко мне ни спиной, ни передом не сидел, Хорошокин.
– Ну, Виктор Михайлович.
– Ладно, скажи спасибо своему Серебрянску, учись и на лекции ходи обязательно, думаешь, я один такой, опять когда-нибудь нарвешься. Нас, лекторов, любить надо.
С тех пор Вилен полюбил и свой Серебрянск, и лекторов еще больше, хотя, казалось бы, куда уж больше.
«Материалы» был предмет, рассказывающий, из чего состоит то, о чем рассказывал Рогинский. Его удалось вызубрить Вилену со второго раза.
Была еще биохимия, но этот предмет, как и квантовая механика и анатомия, был почти факультативный, их читали родственники и друзья Владимира Евстафьевича Манойлова – профессора и заведующего кафедрой, которая должна была вырастить из Вилена специалиста.
Биохимию читал его младший брат, Семен Евстафьевич, ученый-биохимик, еще более знаменитый в научном мире, чем его старший брат. Поговаривали, что еще при Сталине он сделал открытие, за которое через 20 лет американцы получили Нобелевскую премию. Он заведовал кафедрой в химико-фармацевтическом институте и любил на лекциях поговорить на общие темы. Это заметила комсорг группы Света Рюрикова и пригласила его поговорить на общие неформальные темы в студенческое общежитие. В общежитии проживала половина группы. В уютной комнате, заселенной девчонками из группы, были приготовлены закуски, вино и водка. Вино профессор выпил, а от водки отказался.
– Хотя я к водке отношусь хорошо, и она на фронте мне не раз помогала, но лучше не начинать, – таинственно сказал он.
Студенты выпили водки, а студент Шевчук выпил ее больше других и неожиданно в середине встречи заснул.
«Вот видите, я же говорил, лучше не начинать», – улыбнулся профессор.
Вилен не заснул бы, даже если выпил целую бутылку.
Профессор был человеком из какого-то другого, неведомого Вилену мира. В окружении советских студентов и советской серости в общежитии ГИАПа на Новосеменовском проспекте на откидной студенческой кровати сидел человек серебряного века, точнее, дитя серебряного века, потому что он тогда еще был маленьким и только воспитывался. Оказывается, в этом веке жили не только великие поэты, художники и музыканты, жила там и семья болгар Манойловых и имела свой дом с собственным выездом. На собственном выезде Семен Евстафьевич остановился отдельно.
– Сейчас собственные выезды заменили на персональные автомобили с персональными водителями, – объяснил он.
Жизнь семьи Манойловых была очень похожа на жизнь семьи Набоковых, описанной писателем Набоковым в грустной книге «Другие берега». Но об этом Вилен узнал только тогда, когда ему разрешили это узнать.
С «Других берегов» профессор перешел на рассказы о своих поездках за границу, как он сказал, по заданию советского правительства и неожиданно предложил налить водки. Выпил и спросил.
– Знаете, как звучит начало конституции Соединенных Штатов?
Все промолчали.
– We the people of the United States… – как переводится?
– Мы люди Соединенных Штатов, – перевел Вилен.
– Лю-ю-юди?! Какие люди! Народ! Мы народ Соединенных Штатов.
А у нас как начинается?
Все опять промолчали. Никто не знал начала сталинской конституции. А Вилен вообще забыл, что она существует.
– СССР есть государство рабочих и крестьян. Что-то я не вижу в этой комнате ни рабочих, ни крестьян. Водка осталась? Давайте выпьем за советский народ, самый прогрессивный народ в мире.
Стало понятно, почему Семену Евстафьевичу лучше водки не пить.
Он не знал, что через несколько лет его чаяния будут услышаны, и Брежнев впишет интеллигенцию в Конституцию и назовет государство общенародным. Это была большая ошибка. С этого все и началось. Потому что, где русская, да и советская тоже интеллигенция, там разброд, шатания и многоцветье. И стала советская интеллигенция цвести и размножаться. И все развалилось. Вот что случается, когда государство становится общенародным.
Впервые Вилен встречался с одним из тех людей, с которыми раньше мог встретиться только в книгах. Но то, о чем он говорил, в советских книгах писать было нельзя.
Любимой цифрой профессора была цифра 7 (семь), и не только потому, что многими народами во все времена она почиталась как магическая, но и потому, что аббревиатура имени и фамилии профессора тоже была СЕМ. «Ну а отсутствие мягкого знака заменяет моя исключительная мягкость», – говорил он.
Когда на экзамене вместо заслуженного «неуда» он поставил Вилену «уд», то так расстроился за Вилена, что всем остальным поставил отлично.
Последним всплеском борьбы с выбыванием из института в армию были экзамены и курсовые по предметам ТОЭ и ТММ, но перед этим студент Хорошокин чуть не убыл в армию на перевоспитание по статье моральное разложение. Считалось, что там морально разложившиеся перевоспитывались лучше и быстрее, чем в любом другом месте. Произошло это неожиданно и быстро.
К сентябрю из северных стройотрядов в общаги ГИАПа съезжались студенты с деньгами, и начиналась игра в преферанс по-крупному, походы по ресторанам и прочие развлечения, доступные людям с деньгами. Примерно через месяц в связи с уменьшением денег до нормы развлечения тоже входили в нормальное русло.
Вилен приехал с юга, и денег у него не было. Но он был в числе приглашенных на некоторые развлечения.
Сперва студент Серега Шевчук позвал его с собой в центральный универмаг на Главном проспекте, чтобы Вилен советами и приглядом за деньгами помог ему приодеться. В универмаге висела и лежала обычная советская одежда, то есть ничего не было, но зато в универмаге были цыгане, и у них было все.
– Свитер Италия, джинсы Америка, носочки Финляндия, – шептали они, приближаясь к Сереге.
– Откуда они знают, что у меня есть деньги? – удивлялся Серега.
– Наверное, они видят, что тебе надо приодеться, и полны решимости помочь тебе в этом вопросе, – предположил Вилен.
Вилену цыгане ничего не предлагали. Мама приодела его в Серебрянске, хотя цыган там не было.
У этих золотозубых представителей советского бизнеса Серега и приоделся. Дорого, но без обмана, если не считать, что вся заграница была сшита в подпольных цехах курортов Краснодарского края.
Сразу же появилась идея обмыть. Ее поддержали другие вернувшиеся с северов студенты. Платить обещали северяне в складчину. Обмывание произошло в ресторане гостиницы «Мир».
Утром Вилен проснулся от сильной тряски, которую с ним производил Серега Шевчук.
– Вставай, надо идти в милицию, Владика выручать.
– Какая милиция, я спать хочу.
– Ты что, ничего не помнишь?
«Милиция», – пронеслось в голове Вилена. Усилием воли он заставил встрепенуться хотя бы часть головного мозга и начать ею вспоминать, что он помнит о вчерашнем вечере.
Вспоминался бифштекс по-деревенски, который почему-то официант называл «деревней», вспоминалась зеленая бутылка ликера «Шартрез» цвета шампуня «Лесной аромат», которую вырвал из рук Вилена официант и куда-то унес, вспоминался и сам Вилен, сидящий за соседним столиком с двумя девицами, про которых студентка Маринка Уткина сказала бы, что это девушки не нашего круга. Потом к нему подошел Серега Шевчук сказал «уходим», Вилен ответил «уходим», и они ушли.
– А почему Владик в милиции? – удивился Вилен.
– Не знаю, наверное, его нашли первого, – ответил Серега.
– А зачем его искали? – продолжал ничего не понимать Вилен.
– Потому что мы ушли и не заплатили, между прочим, ты так захотел.
– Откуда ушли?
– Из ресторана. Леха сказал: давайте накажем этого барыгу-официанта, не будем ему платить, целый час к нам не подходил, бифштекс деревней обозвал и наверняка обсчитать нас собрался. А Владик сказал: давайте спросим Вилена, вдруг он не согласен. Ну я тебя и спросил. Ну ты и дал добро, хотя девицы тебя не отпускали. Давай вставай. В милицию пора Владика выручать.
– Опять я крайний, – обиделся Вилен, – вечно во что-нибудь вляпаюсь.
В эту минуту в комнату вошел Владик.
– Ты откуда? Вахтерша сказала, тебя в милицию замели, – бросился к нему Серега.
– Вчера замели, сегодня отпустили, всю ночь в кабинете у следователя на диване проспал, шея болит, сказал, сегодня в пять всем быть у него.
Ровно в пять все подозреваемые были в кабинете у оперативника уголовного розыска.
Оперативник был молод, красив, высок и современен: одет он был в джинсовый костюм, купленный явно не в Серебрянске и уж точно не у цыган, все остальное на нем тоже было с иголочки. С его помощью Вилен, наконец, смог представить всю картину его вчерашнего морального разложения.
Сначала все шло хорошо, и под веселые рассказы про будни северных стройотрядов водка тоже шла хорошо. Правда, долго не несли закуску, но потом принесли. Потом как-то все пошло наперекосяк. Студент Степаночкин заметил за одним из столиков замдекана их факультета Левушкина, заказал бутылку «Шартреза» и послал ему на стол. Бутылку вернули, но в это время официант в очередной раз обидел Леху, а Вилен пересел к девицам за соседний столик. Леха предложил официанту не платить, все согласились, но послали Серегу спросить мнение Вилена. Серега спросил и понял, что Вилен за. Общага была через дорогу, все с веселыми криками и размахиванием недопитых бутылок разошлись спать по своим комнатам, и только Владик до своей комнаты не дошел и уснул в кресле рядом с вахтершей.
Увидев пустой, разоренный стол, официант бросился к замдекана и потребовал, чтобы тот заплатил за своих сбежавших друзей. Левушкин от друзей отказался, вызвал наряд милиции и вместе с нарядом и официантом бросился на поиски беглецов. Первый беглец нашелся спящим в кресле рядом с вахтершей. Наряд его разбудил и отвез в отделение. Дальше началось самое удивительное. Дежурил по отделению «опер с иголочки», первое, что он заметил, была толстая пачка денег, торчащая из заднего кармана Владика. Он сразу вызвал из ресторана официанта с чеком и счетом. Проверил счет, убедился, что Владика хотели обсчитать на 10 рублей, заставил счет исправить, расплатился деньгами Владика и предложил официанту забрать заявление. То есть, как теперь принято говорить, решил вопрос на месте.
– Ну и что мне с вами делать, придурки, первый раз вижу, чтоб из ресторана уходили, не заплатив, с полными карманами денег.
– А чего он, – попытался взбрыкнуть Леха.
– Да, тот еще гад, – согласился следователь, – на 10 рублей обсчитать хотел. Только мне уже звонили из райкома, да и ваш замдекана просил спуску вам не давать и даже готов давать показания.
– А райком тут при чем? – удивился Вилен.
– А райком вчера тоже там выпивал и очень взволнован вашим моральным обликом, между прочим, выпивал с представителями обкома. Молитесь, чтобы оттуда звонка не было.
– В общем, так, – вдруг строго сказал следователь, – вижу, ребята вы нормальные, вербовать вас не буду, у меня и так стукачей хватает, доложу, что вы, чтобы исправиться, согласились пойти во внештатные сотрудники. Сейчас шотландское виски завезли в гастроном на площади, давай, Владик, сгоняй.
В этот вечер Вилен впервые в своей жизни попробовал шотландское виски. Оно ему не понравилось. Водка, на которую они перешли, когда виски закончилось, была вкусней.
Через пару месяцев староста группы сообщил Вилену, что его разыскивает Левушкин.
– Зачем? – испугался Вилен.
– А я откуда знаю? – улыбнулся староста.
– Не ходи, – сказал ему Серега Шевчук.
Но неизвестность пугала Вилена сильней любого наказания. Неделю он попробовал пожить в неизвестности, не смог и пошел к Левушкину.
– Ты куда пропал, Хорошокин? – радостно спросил замдекана. – В сентябре подал заявление на общежитие и исчез.
– Исчезнешь тут, – покаялся Вилен.
– Вот скажи мне, Хорошокин, почему вы мне на стол послали эту зеленую гадость, не могли что-нибудь получше послать.
– Это не я, Павел Владимирович, – испугался Вилен. – Я бы армянский пять звездочек послал.
– Знаю, мне официант сказал, что от Степаночкина, 125-я группа. На Новосеменовском пока мест нет, могу предложить на Маресьева восьмую дополнительную кровать с тумбочкой.
– Спасибо, Павел Владимирович, я, кажется, скоро женюсь, а пока перекантуюсь у друзей.
– Ишь ты какой шустрый, не рано ли?
– Сам не знаю.
– Ну сам и смотри, а про пять звездочек я запомнил.
ТММ расшифровывалось как теория машин и механизмов, или тут моя могилка. ТОЭ расшифровывалось просто: теоретические основы электротехники, но тоже могло стать для Вилена могилкой.
Преподаватель ТММ Богоявленский считал, что правильно посчитать и начертить курсовик с первого раза может только он. Остальные или откуда-нибудь его содрали, или кто-то за них это сделал. Поэтому он брал чертеж вверх ногами, говорил, что механизм работать не будет, и отправлял студента все переделывать. Иногда самые смелые студенты указывали на перевернутый чертеж, тогда чертеж правильно укладывался на стол, и оказывалось, что механизм все равно работать не будет. И только Студент Шевчук смог убедить Богоявленского в обратном и сдать курсовик с первого раза.
Вилен сдал курсовик с третьего раза, потому что при правильном втором рассмотрении оказалось, что механизм действительно работать не будет. Экзамен был тоже сдан с третьего раза. Не давались Вилену реальные редукторы, шестеренки и червячные пары, то ли дело абстрактные электроны, которых никто не видел. Но благодаря заваленному экзамену Вилен несколько дней пожил в настоящей коммунальной квартире.
Позвал его туда тоже заваливший ТММ Женя Кирпичкин. Он жил в одной комнате со своей мамой в коммуналке сталинского дома. В квартире обитало еще пять семей, и в туалет, и в ванную Вилен ходил по команде Жени. Пить чай на кухню они тоже ходили по команде. Чувствовалось, что постояльцы вынуждены жить дружно. За два дня, проведенных в коммуналке, вежливость, дружба и предупредительность так напрягли Вилена, что он дал зарок никогда не жить в коммунальной квартире и сдержал его. Женя, с которым они успешно готовились к пересдаче, сказал, что их квартира не худший вариант.
В теоретических основах электротехники механизмов не было, но было очень много электронов, и в курсовом проекте их число на выходе должно было совпадать с числом на входе. У Вилена это никак не получалось.
– Ты собираешься сдавать сессию? – спросил Вилена за пять дней до ее начала Серега Шевчук.
– Собираюсь, если курсовик сдам, – ответил Вилен.
– Как ты его сдашь, если ты десятый раз считаешь, а у тебя вход с выходом не сходятся и не сойдутся.
– Почему это не сойдутся? – обиделся Вилен.
– Потому что ты считаешь с начала, а нужно считать с конца. Раз ты знаешь, что посчитал неправильно, значит, ты знаешь, как должно быть правильно.
– Ну да, – сказал Вилен.
– Вот и пойди с правильного в обратную сторону и сразу найдешь, где ошибался, когда шел в прямую сторону.
Вилен так и сделал, быстро нашел ошибку, сдал курсовик и сессию. Все-таки Шевчук был не обычным студентом.
После ТОЭ уход в солдаты Вилену больше не грозил. К этому времени его группа уже была прорежена наполовину. Уволили за неуспеваемость даже старосту Толю Ефрейторова, но в армию его не взяли, потому что он уже там был, а два раза одним и тем же не наказывают. Поэтому в наказание его перевели в электротехнический институт и сделали там опять старостой и даже отличником. Последним из группы ушел в армию Игорь Трясинин. До института Игорь учился в закрытом интернате с углубленным изучением английского языка, а последние два года в знаменитой математической школе, которую окончил математический гений, доказавший теорему Ферма.