Именно такой была Ирка Левова – костюмер нашего театра. Яркая женщина, влюбленная в меня.
Не исключено, правда, что она делала вид, что прям так жутко влюблена. Но это не важно. Если она и играла роль, то талантливо.
Итак, Ирка, как водится, вошла без стука, заперла дверь и поздоровалась со мной долгим поцелуем.
Три года назад… Или четыре? А может, два… Не важно.
В общем, однажды, когда мы выпили по поводу очередной премьеры… или праздника… или без повода…
В общем, однажды, когда мы выпили, мы вошли вместе ко мне в студию, Ирка рухнула на диван и сказала со вздохом:
– Серый, ты – лучший мужик из всех, кого я знаю. Я хочу быть твоей. Возьмешь?
Так у нас все началось.
Любовь ли это? А кто ж его знает…
Сначала любовь – это невозможность прожить без другого.
Потом – необходимость прикоснуться.
Еще потом – это желание свить гнездышко, черт бы его побрал. Нашел дуру, которая готова делить с тобой один унитаз всю жизнь, – значит, все, любовь.
А потом знаете что? Знаете, во что превращаются со временем размышления мужчины о сути любви?
В простое понимание того, что любви никакой нет. И страсти никакой нет. А есть только привычка. Ты привык, что в твоей жизни должна быть баба. Вот и все.
И прожить ты без нее можешь. И прям чтобы все время хотелось к ней прикасаться, – тоже нет. И унитаз, как и кровать, всю жизнь делить с ней – не так чтоб прям очень хочется.
Юная любовь строится на трех словах: «Я тебя люблю».
Любовь немолодого человека – на двух: «Пусть остается».
Сама явилась. Вот и хорошо. Вот и славно. Пусть, значит, и будет.
Зачем?
Для утех всяких, которые почему-то мне нужны по-прежнему. Да и вообще для увеселения жизни.
Мало разве?
Да! По молодости любовь нужна для жизни. А по старости – для увеселения жизни.
Ирка отстранилась от меня и сказала:
– Помнишь, что у нас премьера послезавтра?
Я удивился:
– Так не моя ж…
Ирка потрепала меня по голове – у нее это означало признак нежности:
– Ну ты, Серый, даешь, дурья твой башка. Премьера, сечешь? Банкет, сечешь? А кто-то хотел певицу записать…
Вот умница какая! Как же я сам с ходу не сообразил?
Гениально!
_______________________________________________
Я вынул Лягу из ляговоза и поставил на стол.
Я готов поклясться чем угодно, что Ляга смотрела на меня изучающе.
Наверное, это противоречит каким-нибудь законам биологии и еще чему-нибудь… Я заметил: самое интересное на свете обязательно чему-нибудь да противоречит… Не важно.
Противоречит или нет, но Ляга сидела на столе, никуда не скакала и смотрела на меня.
С интересом смотрела. Так мне кажется. Изучающе.
Я попытался представить, каким эта кроха видит мир.
Люди кажутся ей огромными и страшными типа монстрами, способными в любой момент сделать с ней что угодно…
Я увидел, как надо мной опускается гигантская рука, хватает меня и куда-нибудь переносит. Ужас!
Мне стало ужасно жаль мою Лягу…
Я четко врубился, что почему-то привязался к этому глазастому существу. Она совсем не казалась мне скользкой и противной.
Если бы она погибла в диванных пружинах, я бы сильно расстроился…
С кухни доносился вкусный запах блинов.
Я осторожно взял Лягу. Она не сопротивлялась. Удивительное дело: почему-то она не сопротивлялась никогда, словно не ожидала от меня ничего плохого.
Так же осторожно опустил ее в аквариум и пошел на кухню: хотелось пожрать.
В дыму и чаду стояла мама и жарила блины сразу на трех сковородках.
– Мам, зачем столько? – ахнул я.
– А как же! Класс ваш – целая орава. Да еще ваши американские друзья. Надо же, чтобы всем хватило!
Я поцеловал маму в макушку.
Мне стало неловко за свою шутку, но отступать было некуда. Придется завтра потрясти одноклассников. Надо еще придумать, как объяснить, чего это я вдруг приперся с блинами.
– Много не ешь, – буркнула мама, увидев, как я схватил блин. – Другим не достанется. Надо всегда думать о других.
Меня воспитывают все и всегда. Постоянно. Нет и не может быть такой ситуации в жизни, чтобы взрослые не использовали ее для воспитания подрастающих придурков, то есть нас. Я уже привык к этому, но все равно иногда жутко раздражает.
Какая же это жесть: утро!
Когда надо подняться, глядя в грязную утреннюю пустоту, и постепенно въехать в то, что, кроме пустоты, тебя в ближайшем будущем не ожидает ровно ничего.
Я поднялся, не открывая глаз. Подошел к аквариуму. Это теперь стало утренней привычкой.
Ляга сидела на островке и пялила на меня свои глазищи.
Не знаю, может, у лягушек есть какие-нибудь биологические часы, но мне приятно было думать, что Ляга специально ждет меня, чтобы поздороваться.
– Привет, Ляга! – сказал я и пошел на кухню.
Там стояли две кастрюли с блинами, накрытые пледом и одеялом.
Рядом лежала записка: «Блины постарайся согреть. Вот тебе деньги – купи обязательно сметаны, а то американские друзья не распознают вкус. Целую. Мама».
Мне опять стало стыдно. И мысль о том, что можно просто выкинуть блины на помойку, едва возникнув, тут же испарилась в моем мозгу.
Я взял два огромных пакета, положил в них кастрюли, и, грохоча всем этим, честно пошел в магазин за сметаной. Идея присвоить себе «сметанные» деньги, разумеется, возникла, но я ее отогнал.
Первым уроком была алгебра, и это облегчало дело.
Учительница алгебры Серафима Ильинична была еще совсем молодая девушка, которая изо всех сил старалась делать вид, будто любит нас. Видимо, она решила найти путь в наши сердца через любовь. Однако алгебра от этого интересней не становилась.
Серафима Ильинична честно старалась не быть злыдней, иногда, правда, срывалась. Те ребята, кто решил поступать в математические вузы, говорили, что она нормально врубается в предмет. Остальных это просто не касалось.
Я дождался, пока все, включая Серафиму, войдут в класс, решительно влетел, поставил обе кастрюли на учительский стол, произнес веско:
– Серафима Ильинична, разрешите? У меня важное сообщение, – и, не дожидаясь ее ответа, продолжил: – Уважаемая Серафима Ильинична! Дорогие френды, коллеги, дамы и господа!
Класс сидел тихо и настороженно. Никто даже не хихикнул.
Серафима Ильинична отошла к окну и смотрела на меня взглядом, полным тревоги и безнадежной тоски одновременно.
– Мы христианская страна, – заявил я авторитетно. – Все знают, что весной бывает Масленица, когда христиане едят блины. Но! Но! Но! Мы христианской страной были не всегда. Раньше мы были язычниками…
– Кем? – спросил со своего места лопоухий Сашка, который всегда занимался только тем, что продавал и покупал. И больше его не интересовало ничего.
На него зашикали. Всем было интересно, что случится дальше. Во всяком случае, куда более интересно, чем слушать какую-нибудь математическую ерунду.
– Язычниками. Людьми, которые поклонялись богу Солнца. И вот у них тоже был свой праздник, на который они пекли блины. Ведь что такое блин, если вдуматься? Это маленькое солнце! Вот они их и пекли.
С первой парты, конечно же, выступила отличница Ленка – как же без нее? Ленка никогда не упустит случая выпендриться и показать, что она круче всех.
– Где они муку-то брали, язычники эти? – язвительно спросила она.
Но если я начал – меня уже так просто не остановить.
И я сказал уверенно:
– На мельницах. – И повторил еще раз: – Да! Мельницы были изобретены при язычниках. Это известно всем. Но не суть. И вот сегодня как раз языческая Масленица, так сказать. Серафима Ильинична, сейчас, как известно, особое внимание уделяется патриотическому воспитанию молодежи, то есть нас. И я лично считаю, что в деле патриотического воспитания молодежи очень важно вспомнить праздники наших далеких предков. А потому я вместе со своей замечательной мамой испек этих блинов…
– Эти блины, – автоматически поправила меня Серафима Ильинична.
Она явно находилась в состоянии ужаса.
Я продолжал:
– И, с точки зрения патриотического воспитания, мы должны их немедленно съесть, чтобы запомнить, как праздновали языческую Масленицу наши далекие предки.
– Петров, вы срываете мне у… – начала Серафима.
Но было, конечно, поздно: все бросились есть блины.
– Стойте! – крикнул я. – Стойте, подлые!
Все замерли.
– Одну секунду подождите, голодные люди, – попросил я.
После чего вынул из рюкзака тетрадку, положил на нее аккуратно три блина и преподнес их Серафиме Ильиничне со словами:
– Серафима Ильинична, вы напрасно расстраиваетесь. Мы сейчас все съедим и с утроенной энергией примемся за математику.
– Ага… – Подтвердили все. – Мы быстро!
И бросились на блины.
Серафима Ильинична взяла блин и произнесла задумчиво:
– То, что ты все это придумал, Петров, я понимаю – не дура. Но зачем? Это ж какой труд – столько блинов испечь!
– Патриотическое воспитание, Серафима Ильинична. Чего не сделаешь…
Серафима посмотрела на меня зло. К сожалению, она была умной женщиной.
– Вы понимаете, Петров, что я должна буду доложить об этом случае директору?
Я улыбнулся:
– Еще блинчик не хотите? Моя мама очень вкусно печет блины, не правда ли? А сказать – конечно. Обязательно. Это ж патриотическое дело… Правда, учительница, которая не смогла предотвратить срыв урока, выглядит не очень хорошо. Тем более молодой специалист… Скоро вся школа – да что там – весь район! – заговорит о том, как дети на уроке алгебры ели блины вместе с учительницей… Вы угощайтесь, Серафима Ильинична, угощайтесь. И обязательно скажите.
Я достал телефон и щелкнул, как Серафима ест блины.
– На память, – улыбнулся я.
Все тоже достали свои телефоны, но я остановил порыв:
– Ребят, не надо. Социальные сети должны остаться в неведении об этом событии, а то мы поставим нашу учительницу в неловкое положение.
Я посмотрел на Серафиму.
Сметана стекала у нее по подбородку тонкой струйкой.
Я понял, что она никому ничего не скажет.
Все получилось. Я победил.
– Классно ты все придумал, – Ира как бы случайно дотронулась до моего рукава.
Обожаю такие случайности!
Я посмотрел ей прямо в глаза:
– Мне очень хотелось, чтобы тебе понравилось. Очень.
Ира не отвела взгляд:
– А с любовью всей жизни когда будешь знакомить?
– Завтра. Я за базар отвечаю.
Ира резко отвернулась и села на свое место.
Ее реакция мне очень понравилась.
Все шло хорошо. Правильно все шло.
Как и должно идти у победителя.
_______________________________________________
Мы сидели с Ольгой на кухне и делали вид, что ужинаем вместе.
Я думал про свое.
Оля доказывала мне необходимость покупки аквариума, потому что, видишь ли, кто-то, кому она доверяет абсолютно, объяснил ей, что аквариум… какая-то там энергия… что-то там еще…
В общем, бабский бред, как всегда. И ладно. Не спорить же!
Я кивал, вроде как соглашался. И даже что-то такое говорил, думая при этом про свое.
Я научился так говорить с Олей.
Должен сказать: это умение – думать про свое, но при этом согласно кивать, – очень облегчает семейную жизнь.
А думал я, надо сказать, про абстрактное, но почему-то для меня интересное.
Вот все бегают, ищут национальную идею. Придурки.
Русская национальная идея выражена в произведении Гоголя «Мертвые души». Или в произведении Пушкина «Пиковая дама». Или в произведении Достоевского «Игрок». И даже в произведении Булгакова «Мастер и Маргарита», если захотеть ее найти. Да, в сущности, во всех великих произведениях русской литературы идея эта выражена, если вчитаться и вдуматься.
Идея незамысловата, но действенна. Звучит примерно так: обмани (интеллигентно говоря, материться не люблю) другого, чтобы заработать самому. Вот и все.
Так и живет страна много-много лет, даже веков.
Не заработать, не создать, не придумать мы стремимся, а именно – как же трудно не использовать здесь матерное слово! – обмануть.
И «Мертвые души» про это. И «Пиковая дама». И все эти критики дебильные в «Мастере» – они почему хорошо живут? Потому что удалось обмануть всех, их фигню печатают – они процветают.
Самый богатый человек в мире, Билл Гейтс, придумал Майкрософт. Самый богатый человек в России – кто сейчас, не важно, – обманув всех, первым подбежал к нефтяной трубе.
Я видел кино про Стива Джобса, который даже Билла Гейтса обошел по деньгам. Как он там пробивал свою идею. Хороший фильм. Там про государство вообще ничего не сказано.
Придумал человек и – вперед! Государство не помогает, но и не мешает… Точнее, помогает тем, что не мешает.
А у нас? Все эти чиновники, которые были всегда, при всех режимах – они зачем? Случайно, что ли, над ними все время насмехаются, а победить не могут? Никто. Ни царь, ни советская власть, ни нынешние правители…
Случайно они так живучи?
Да нет, конечно.
Просто, если есть идея – то должен быть и ее символ. Это чиновник, который по законам этой самой идеи и живет: не надо ничего придумывать и строить, обмани других – тогда разбогатеешь.
Чиновники – это не зло, а естественная часть России. Как снег и гололед. Тоже ведь – неприятно, а куда это все денешь?
Вот я почему обрадовался, что у нас премьера завтра?
Потому что премьера – это такой театральный праздник, на котором все заняты. И директор наш в том числе. Почти наверняка ко мне в студию не зайдет.
К тому же у нас так поставлено дело, что провести человека в театр – если ты, конечно, не артист народный, а простой звукорежиссер, – ты можешь, только заказав пропуск в приемной директора. А там – надо объяснять, кто да зачем.
А вот когда премьера – ничего объяснять не надо, да тебя даже никто спрашивать не будет – премьера ведь!
Это все что означает? Что закажу я пропуск Ирине Стук и ее директору Валовой.
А потом в студии театра сделаю запись этой никому не нужной певицы и заработаю деньги лично. Оборудование театральное, а деньги мои. Так вот я реализую национальную идею.
Театр не обеднеет – я разбогатею. Так мы, русские, и живем. И всем хорошо.
Ну, а если даже – что вряд ли – директор все-таки ко мне заглянет, например, чтобы показать своим гостям, как у нас ладно все устроено в звуковой студии, так я объясню ему: вот, мол, гости пришли на премьеру, показываю, как у нас в театре все чудесно и по-современному.
В разгар Олиного монолога и моих радостных размышлений пришел Сережка, сказал:
– Мам, американцам очень понравились твои блины.
Поцеловал ее, пожал мне руку и пошел к себе в комнату слушать свои дурацкие гаджеты.
Какие американцы? Какие блины?
Не важно.
– Так купим аквариум? У Сережки вон стоит – он говорит, помогает.
– Обязательно купим, – ответил я. – Вот подзаработаю чуток и купим.
Оля подошла и поцеловала меня. Как ей казалось, нежно.
Для того ли я заработаю эти Стукины деньги, чтобы покупать какой-то дурацкий аквариум?
Да нет, конечно.
Я не стану аквариум покупать.
Ольга про него скоро забудет, как уже бывало не раз. Просто забудет и все.
Я знаю, что будет именно так.
И Ольга знает, что никак по-другому не будет.
И Ольга целует меня, как ей кажется, нежно.
И я улыбаюсь ей, как ей кажется, по-доброму.
И мы оба понимаем, что мы врем.
И она идет к своему любимому дивану.
А я включаю телевизор, где на каком-нибудь ток-шоу будут врать про национальную идею, потому что правду никто не хочет говорить. Или боится.
Так и идет наша семейная жизнь.
Кому плохо?
Всем хорошо. И мне, и Ольге, и Сережке.
Семья – это маленькое государство.
Разве счастлива та страна, в которой властвует правда? Ничего подобного.
Счастлива та страна, в которой властвует гармония. А на правде она построена или на лжи – никого не волнует.