«Везде по морю…»
Везде по морю
С самого утра
Снуют
Прогулочные катера.
А рядом лодки,
Прорезая зной,
Как яркий снег
На глади голубой.
И целый день,
Слегка глаза прикрыв,
Так весело
Нащупывать мотив,
Улавливая,
Как он сам идет
Легко навстречу
По свеченью вод.
Смотря в морскую даль
Сквозь этот свет,
Поверить просто
В то, что смерти нет.
Ведь лишь об этом
У прибрежных плит
Сейчас волна
Так ласково шуршит.
Лишь это в ветре,
Что со всех сторон
Летит сквозь мреющий
Слепящий сон.
И катер,
Волны расшибая влет,
О том же
В ослеплении поет.
Все это новый
Повторит рассвет.
Пусть – ложь, обман, —
Прочнее правды нет.
И потому,
Ее бессменный страж,
Об этом же —
Поспешный карандаш.
«По своей, чужой ли воле…»
Илье Левину
По своей, чужой ли воле —
Дом с окном на Капитолий,
И давно со всех сторон
Влажный важный Вашингтон.
И, надетые с размаху,
Дни совсем иных широт,
Будто новая рубаха
Впору, только ворот жмет.
Он не весь из прежних убыл.
Вдалеке хрустальный купол
(Не Исакий, боже мой!..)
Четко виден в час ночной.
– Каторжная жизнь, – вздыхает.
За окном совсем светает,
Но бессонно факс шуршит
И компьютер порошит.
В зарослях аппаратуры
Не заснуть и не проспать.
Складки штор за креслом хмуры,
Буквы аббревиатуры
Расплываются опять.
Я случайно не нарушу
Этой жизни колею.
Разгадать чужую душу
Так же трудно, как свою.
На каких-то пару суток,
За собой спалив мосты,
В вашингтонский промежуток
Я с судьбой его на ты.
Сердце-устрицу не сложно
Занавесить скорлупой,
Очень скрытной, осторожной,
Слишком хрупкой, но глухой.
Там под ней чужая рана,
Разъедающая грусть.
Я ее ломать не стану,
Даже и не прикоснусь.
Бережно ее не трону.
Буду так же потаенно
Дней плести слепую вязь,
Лишь улыбкой заслонясь.
Через пропасти влекома
Случаем или судьбой
От родимого Содома,
Так любимого и мной,
Принимая все как милость,
Без надежды и мечты,
Я сама сюда вломилась
С пепелища темноты.
И, везенью неудачи
Отдавая все на слом,
Бьюсь, как бабочка, незряче,
В этом городе чужом.
Влажным жаром щеки студит,
Льющимся из тьмы в окно,
И теперь что дальше будет,
В общем как-то все равно.
Может быть, в судьбе помарка,
Может, новая межа.
В медленных и пышных парках
Летняя трава свежа.
К этой жизни прикоснувшись,
Ухожу своим путем,
Мимолетно улыбнувшись,
Потому что ни при чем.
Впрочем, я нечаянно знаю,
Что и горе – не беда.
Не прощаюсь, исчезаю,
Растворяюсь без следа.
«Мы – в вражьих станах. И наш с тобой…»
Мы – в вражьих станах. И наш с тобой
Сражений путь предрешен.
И ты – возлюбленный недруг мой
Длины веков испокон.
Иным ты вовсе не должен быть
В извечной этой войне.
И целей разных нам не избыть, —
Таким лишь нравишься мне.
В согласье только с самим собой,
В лукавстве прежних дорог,
С бессмертной, как и твоя, душой
Лишь так обойтись ты мог.
«И все равно тебя я вспоминаю…»
И все равно тебя я вспоминаю.
Но ты – как бы уже за пеленой.
И время, безутешный след смывая,
Забвенье шлет возвратною волной.
И часто отзвук дней прошедших слыша,
Уже и сердце вовсе не теснит.
Но все-таки, хоть стала глуше, тише,
Вдали опять мелодия болит.
Она минувшим не переболела,
И память ей не стала тяжела.
И то пылала музыка, то тлела,
Но все же не остыла, как зола.
И, созданный тоской воображенья,
Пролитое мечтою через край
Мучительно-пустое наважденье,
Не приближайся и не исчезай!..
«Вечером тихим, дорогой лесной…»
Вечером тихим, дорогой лесной,
В сумерках, наугад.
Что там за шорохи за спиной?
Кажется, лыжи твои шуршат…
Сердце в груди на мгновенье замрет
И оборвется полетом листа.
Но золотая догадка блеснет,
А за спиной – темнота.
Только от искры, как вздрогнувший конь,
Льдистой поземкой покроется пруд.
Только глаза, словно вялый огонь,
Воспоминаньем цветут.
Случайный гость
Я знаю, что дверь приоткроется вдруг
(Вновь скрип ее станет певуч),
Беззвучно засветится воздух вокруг —
И он проскользнет, словно луч.
Подъездом, где тусклая лампа горит,
Украдкой пройдет, точно вор,
И легкой беспечностью заполонит,
Как ветром, сквозной коридор.
Играет на флейте кудрявый Апрель,
Пославший гонца своего.
Тот движется так, будто узкая щель
Слегка прищемила его.
Он в комнату, как дуновенье, проник —
И сразу освоился тут.
На старом саксонском фарфоре в тот миг
Левкоев стручки расцветут.
В пространство иное шутя уведет
Беседы искрящейся нить.
Внезапно он тяжесть вещей украдет
И время заставит забыть.
Он яви с мечтой перепутал напев,
Попробуй ему не поверь.
За все это, как-то хитро посмотрев,
Он просит прощенья теперь.
В тесных улочках Тифлиса…
Лали Шиукашвили-Конлан
Утоли мои печали,
Мой прекрасный ангел Лали.
Позвони мне в выходной,
Бережный куратор мой.
Ты по зову прилетаешь
И легко отодвигаешь
Все сомненья этих дней
Силой властною своей.
Колхидянка, танцовщица,
Мечется горох по ситцу,
И беспечность бытия —
Мудрость вечная твоя.
Ты сошла на землю прямо
С фресок мреющего храма,
И повадок танец твой
Легкокрыло-неземной.
Здесь, в американских штатах,
Сердце трепетное в латах, —
Нежную газелью прыть
Надо чем-то заслонить…
Посади в свою машину,
Выпрями стальною спину.
И в слепящем зное дней
Нас опять умчит хайвей.
Мы прикатим в быт укромный,
В приозерный дом огромный,
Где высоких окон ряд,
И за ним холма накат.
Разложи свои модели,
Что мечту твою пропели,
Уведи на вернисаж
В их немыслимый мираж.
За бокалом «Цинандали»
Приоткрой свои печали.
Сигарет глотая дым,
На балконе посидим.
Чтоб в себе не заблудиться,
Надо с кем-то поделиться.
Вспомни все, в одно свяжи,
Жизнь свою мне расскажи.
Вечно до всего мне дело,
Слушать я всегда умела.
А волненья прошлых лет —
Просто приозерный свет.
В Кении убитый мужем
Тигр распластанный, и ужин
Между делом, между слов
На плите почти готов.
Сумеречный свет непрочен.
Грез и снов театр окончен.
И пора уже домой,
Истекает выходной.
В тесных улочках Тифлиса
Мгла такая же повисла…
Может, в городе родном
Ты под старость купишь дом.
Там зимы сырая слякоть…
Улыбнись, чтоб не заплакать.
Но об этом – не сейчас.
Поздний час торопит нас.
Мчится темная дорога.
Тем у нас еще так много.
Их порожиста река.
До свиданья. До звонка.
О балете
Резкий голос, под вальсы
Отдающий приказ.
Этот зал назывался
По-балетному – класс.
В перерывах недолгих
Помогала слегка
Апельсинная долька,
И воды – ни глотка.
Шаг особой походки
Прочим – не передать.
Повелительней плетки
Вечный окрик – «Держать!», —
Застывают батманы —
Взмах натруженных ног.
Здесь не нужны румяна.
Середина. Станок.
За окном отключенно
Кто-то долго стоял.
Отжимали хитоны.
Сторож свет выключал.
И походкою той же
Через мир городской
Вечерами всех позже
Возвращались домой.
Ныло тело ночами,
Привыкало с трудом.
Было трудно вначале,
И не легче потом.
Помню узкие лица,
В звуках тонущий свет,
Воздух тех репетиций,
Тот жестокий паркет.
За пределами воли,
Где – не тело, а дух,
Нет страданья и боли,
Лишь – движенье и звук.
Там улыбкою славы
Окупались вполне
Пол сухой и шершавый,
Зеркала по стене.
Она
Он попридерживал ее
На всякий случай до поры,
Привыкший круто брать свое
Сквозь темный пыл глухой игры.
На всякий случай, случай злой
Порвать с ней прямо не спешил.
Но начал флирт с её сестрой
И, наконец, совсем отшил.
Во всем он снова взял свое.
Но пусто в жизни без нее.