Улицы
I. Я люблю бродить по старым улицам…
Я люблю бродить по старым улицам,
люблю смотреть на дряхлые домики
с перекосившимися глазницами окон,
на неровные заборы, игрушечные калитки
и одинокие вывески всегда пустых магазинов.
Я люблю эту тихую часть города,
где нет тротуаров, где люди и дома
живут какой-то своей, таинственной жизнью
и где невольно вспоминается
все, когда-либо слышанное о чудесном и загадочном.
II. Был в Амстердаме…
Был в Амстердаме и не зашел в музей Ван Гога.
Зато посетил Красный квартал.
Накрапывал дождь.
Девушки отсыпались после ночи,
некоторые завтракали.
Я долго кружил по узким улочкам,
рассматривая их через стекло,
как мертвых бабочек в музее природоведения.
Спасибо, что не пришла…
Спасибо, что не пришла,
спасибо, что разлюбила,
спасибо, что письма сожгла —
спасибо, что не забыла.
Спасибо, что ты была,
за боль и за радость спасибо…
Но пряди отбросив со лба,
ты в комнатах свет погасила.
И в узких своих сапогах,
прижав к подбородку колени,
сидишь с папиросой в зубах
и ждешь, чтоб тебя пожалели.
Жизнь проходит за разговорами…
Жизнь проходит за разговорами.
Разбазариваем себя.
Снова осень идет по городу
легкой поступью сентября.
Мы не тех, кого надо встречаем,
нас укачивает судьба.
Напои меня, мама, чаем —
я смертельно устал от себя.
Это скоро выступят зонтики,
это сумерки сентября,
это мы сумасшедшие зодчие
разбазариваем себя.
Вот и некуда стало идти…
Вот и некуда стало идти,
не с кем слова промолвить.
Что ж ты стал посредине пути?
До средины дошёл ведь.
Что ж ты замер с тоскою в глазах,
с нежным грузом в груди – оттого ли,
что в душе твоей вечность и страх?
Сотни клятв – только грезишь о воле…
Нам остается только старость…
Нам остается только старость.
О молодости не скорбя,
всё чаще мы приходим в ярость,
увидев в зеркале себя.
Всё чаще, недовольным взглядом
отмерив предстоящий путь,
нащупываем склянку с ядом,
чтобы навеки отдохнуть.
И если жизнь – лишь сон, который
нам снится в пасмурную ночь,
не лучше ли отдернуть шторы
и тяжкий сон свой превозмочь?
Времена года
1
Подслушать исповедь сверчка,
исподтишка нарвать сирени
и написать стихотворенье
опять про белого бычка.
2
Капризы осени, пирог
с грибами, горечь пораженья…
И лист преподает урок
искусства самовыраженья.
3
Спешит состариться декабрь,
и ждет гостей на новоселье
лес, неподвижный, как дикарь,
подкрадывающийся к цели.
4
Дома продрогли до квартир,
до крыш, до крошечных заслонок,
но все слышней – едва с пеленок —
капели солнечный пунктир.
Мой доверчивый палисад…
Мой доверчивый палисад,
разговорчивый мой подоконник,
может впрямь всё, что я написал
не нуждается в посторонних?
Пусть пишу не так, не о том,
что с того, мы ведь не на параде…
Я-то знаю, каким трудом
достаются эти тетради.
Не тревожься, моя душа!
Нам ли думать с тобой о славе?
Только как это – не дышать?
Только кто же меня заставит?
Я твоей тоски не понимаю…
А. А.
Я твоей тоски не понимаю,
только слышу, слышу каждый день:
зацветет в последних числах мая
под окном душистая сирень.
И припомнится проклятый остров,
где погибло столько кораблей…
Души мореплавателей воском
исцелял отважный Одиссей,
чтобы слабых духом не смущали
песни похитительниц-сирен…
– Что молчишь? Что горбишься в печали?
Ничего не дам тебе взамен.
Берег
1
Улыбнись – жизнь ушла безвозвратно.
Чуть помедли над тихой рекой.
Посмотри: разноцветные пятна
загораются сами собой.
Эта ночь, как и ты – ниоткуда.
Этот млечный, чуть брезжащий свет
от звезды – разве это не чудо?
Через тысячи, тысячи лет.
2
И нежность в сердце утвердилась.
Откуда этот легкий шум?
Душа ль от тела отделилась?
Освободилась ли от дум?
Или нетрезвою походкой
уходит к западу луна?
Под перевернутою лодкой
песок, покой и тишина.
Никаких украшений…
Никаких украшений:
вензелей, позолот,
красота – неужели
только кровь,
только пот?
Неужели – так надо
и иначе – нельзя,
чтобы ткань снегопада
мне слепила глаза,
чтобы, падая оземь,
будто в этом их цель,
листья славили осень
целых восемь недель?
Чтобы время стояло,
как вода подо льдом…
Вдруг мелькнет, как бывало,
поманив рукавом.
Слагать стихи – нелепая забава…
Слагать стихи – нелепая забава,
когда душа заведомо черства,
но где предел и мера мастерства,
и кто нам дал таинственное право
плодить на свет слова, слова, слова?
Толпа не примет их, не крикнет: «браво!»,
их не коснется ветреная слава
и будет, к сожалению, права.
Мука и пыль – диктуют жернова.
Но, как Помпею выплакала лава,
так выгорит на пастбищах трава,
когда гортанно, дико и картаво,
ни грамма фальши – яд и тетива —
над миром выпрямится Слово величаво.
Ночь непробудна, бездонна, тиха…
Ночь непробудна, бездонна, тиха.
Так и живу – от стиха до стиха.
Так и дышу – невпопад и не в лад,
только и вижу – часов циферблат.
Стрелки бегут – не угонишься! – прочь.
Чуть зазевался и сразу же – ночь.
Чуть повернулся, и множество лет,
словно снежинки, просыпались вслед.
Ангелом белым – сквозь ночь – простыня…
Господи, ты не покинешь меня?
Я доволен жизнию своею…
Я доволен жизнию своею,
отберите все – не обеднею.
Листья с веток будут тихо падать,
заслоняя в небе птичью стаю…
Ничего не жаль мне, даже память
я готов отдать, – зачем не знаю.
Молодость моя, откликнись, где ты?
Что мне делать с жизнию своею?
Разве что стихи писать в газеты —
больше ничего я не умею.
Снова осень ходит вдоль аллеи…
Надоели дактили и ямбы, —
скоро встретимся у бакалеи,
или нет – у театральной рампы.
У меня со старостью и смертью
старые неконченые счеты, —
ведь не даром выбросил я перстень
азиатской вычурной работы.
…Потому что листья будут падать,
заслоняя в небе птичью стаю…
Ничего не жаль мне, даже память
я отдам тебе, – зачем не знаю.
Лорелея
Лодка плывет, берег зовет.
Что там вдали мне навстречу плывет?
Нет ничего – только светит луна,
только далекая песня слышна.
Лодка плывет, голос зовет.
Кто там вдали так тревожно поет?
Нет никого – только тонет весло,
только течением лодку снесло.
Откажи себе во всём…
Откажи себе во всём,
всё отдай другому:
выстрой для другого дом,
сам уйди из дома…
И пойди куда-нибудь —
путь звезда укажет…
Бесконечный Млечный путь
сам под ноги ляжет.
ИЗ СБОРНИКА «DUM SPIRO SPERO»
Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Придет выпрямительный вздох.
О. Мандельштам
Как громко мы, молчим, как тихо спорим…
Как громко мы, молчим, как тихо спорим,
как медленно горим, как горько пьем,
как гибнем врозь, как верим каждой ссоре, —
безропотно стоим под проливным дождем.
Как странно мы живем, как тупо, немо,
как страшно все, что окружает нас…
В последний раз заря придвинет небо,
и Млечный путь взойдет в последний раз.
В последний раз живем! Прощай, планета!
Лети сквозь ночь, скрипи, земная ось.
Я выброшу стихи, возьму в ладони лето
и медленно уйду, земли мгновенный гость…
Жизнь вывернута наизнанку…
Жизнь вывернута наизнанку.
У времени крутой разгон.
Я выйду в поле спозаранку
и обопрусь о горизонт.
И чту мне чьи-то неудачи,
и чту мне боль, и чей-то смех,
когда повалит наудачу
непоправимо чистый снег?
Когда метель, срывая петли,
мешая сроки, вне времен,
вдруг белые закружит кегли
лиц, памятников, дат, имен?
Я должен многое успеть…
Я должен многое успеть.
О, если бы я знал заране:
моя ребяческая спесь,
да томик Тютчева в кармане.
Я должен заживо сгореть,
чтобы из пепла возродиться,
я должен трижды умереть
и трижды в слове возвратиться.
Мне только двадцать восемь лет,
возьму и всё начну сначала…
В каком-нибудь глухом селе
у невозможного причала
в шалаш забраться к рыбаку
и ждать, пока не клюнет окунь…
Пока не подытожит осень
и жизнь, и каждую строку.