Я, когда увидел эту куртку, ещё несколько дней назад гревшую работягу, пусть и конченного забулдона (Потап был некодированный, но три раза лечился от алкоголизма в ЛТП ещё при советской власти), а теперь как ни в чём не бывало висевшую в углу этого крохобора, острая как бритва мысль резанула меня: будь я на месте электрика, и меня бы шарахнуло током, или убила бы ударом ноги озверевшая охранница, либо я погиб бы под высоким напряжением, не успев проскочить в проход, или отравился бы некачественным спиртом от безысходности, – за мной никто не приедет из родственников за отсутствием таковых: эти канальи меня отвезут на тележке в яму с гашёной известью? Как две недели назад отвезли Николая – рабочего с конвейера основного производства: зазевался, и его задавило вагонеткой с готовым кирпичом. Когда я отчётливо представил, как меня, одинокого парня, никому не нужного в этом дрянцово-лакированном мире, придуманном слугами дьявола на пороге ночи Сварога, жлобы-санитары отвезут по причине внезапной смерти в яму в дальний конец территории завода, а директор в это время, вполне вероятно, будет пихать свою сучку-секретутку у себя в кабинете, а в бухгалтерии всё так же толстые коровы будут пить чай и жрать печенье с пирожными, разъедая и без того необъёмные задницы, то такая злость во мне проснулась, особенно после всплывшей в голове сценки с лежащей на столе у легара-дидроера секретаршей с задранной до пупа, кожаной юбкой. От внезапно вспыхнувшего агрессивного импульса я начал бессознательно нажимать кнопку шокера, даже ещё не вынув его из кармана куртки.
Этот ублюдок, копавшийся в бумагах, хотел мне всучить очередную падлёнку[20] поэтому и пригласил в кабинет. Услыхав потрескивание, он поднял голову от стола и увидел тонкую струйку дыма, тянувшуюся из кармана моей спецовки; мини-молния, придя в контакт с материалом, вызвала естественную тепловую реакцию.
– Что это такое? – встревоженно спросил он, прикованный взглядом к необычному явлению физики в кармане моей куртки, словно я был фокусником на сцене.
– А вот чего! – крикнул я, подскочив к столу, выхватил электрошокер и сунул его в упитанную гладковыбритую до синевы физиономию, спрыснутую дешёвым вонючим одеколоном типа «Шипр».
Ш-ш-ш-ш! – зашипело палёное мясо, когда пластины электрошокера впились в щёку прозелита априоровых штолен нового века.
Начальника, как футбольный мяч, отбросило на стену. От удара массивного туловища со стены посыпалась штукатурка (заводские маляры покрасили абы как, тоже халтурщики), календарь с пейзажем берёзового леса и производственные графики. От волнения я не заметил, как сдвинул кнопку на самый мощный – 1200 вольт – заряд.
– Что, бычара! – наклонившись, мстительно заорал я в ухо субъекту, – зацвели в горах эдельвейсы! Больше не будешь обманывать доверчивых людей, пучина ненасытная!
Волосы от удара «электрокувалды» у бедняги встали дыбом и дымились, распространяя удушливый запах.
– Где твоя грёбаная премия, гнилые бонусы и про
кисшее молоко на завтрак!
Начальник цеха издал звук, похожий на кваканье, изо рта выдавились пузыри. Вылезшие из орбит глаза, затекая белесоватой плёнкой, закрылись. Физиономия на глазах меняла цвет с нахально-жизнерадостной на депрессивно-фиолетовую. «Приплыли, сэр, на землю обетованную!» – как сказал Френсису Дрейку боцман, перед тем, как их вздёрнули на рее.
Удостоверившись в эффективной работе шокера, сунув его на место, я пошарил в ящиках стола и нашёл полкилограмма белого порошка в целлофановом пакете, пачку зелёных денег (не зря, значит, про начальника говорили, что он мало того, что барахольщик, так ещё и фанат иностранной бумаги) и пистолет, по всей вероятности выточенный на тульском оружейном заводе. Всю эту убойно-стрёмную лабуду я рассовал по карманам и покинул кабинет, а за ним и ненавистное с первого дня, как сюда устроился на рабби, здание.
По дороге в цех, вспомнив, что произошло в кабинете начальника, я испытал необычное и не сказать что неприятное, – скорее, наоборот, – чувство, словно во мне уже давно зрело желание бунта, пусть и в таком виде. Опять вспомнил секретаршу с задранными на плечи патрона ногами, как она бесстыдно лежала на столе, как нахально качалась её туфля, как она курила и закатывала глаза, фальшиво охая, а главное, как потом посмотрела на меня, будто ножом полоснула по сердцу, и понял, что сегодня ещё сотворю какой-нибудь экстраодинарный поступок, – лиха беда начало! К тому же пакет с порошком, бабло, ствол и шокер придавали мне силы и уверенности, и толкали к активным действиям дерзкого свойства, и уже рисовали в голове самые отчаянные картины: как я вернусь обратно в кабинет, после того как переоденусь, легара-дидроера завалю, а секретаршу оттрахаю, – чтобы дым пошёл коромыслом! Но сначала надо всё-таки переодеться и… нюхнуть порошку для храбрости, посмотреть, какой расклад, а там видно будет!
В теплопункте я увидел такую картину: Санька-слесарь очухался и как ни в чём не бывало сидит за столом с Игорьком – напарником погибшего Потапа, тоже электриком, и, кажется, оба уже похмелились.
– О, Рома! – мусоля изжёванную «Приму», чему-то обрадовался слесарь, увидев меня. – Здорово! – И, привстав, потянулся через стол с рукопожатием. Полы его спецовки поползли по столу, сметая на своём пути хлебные крошки, рассыпавшийся пепел и табак. – У тебя там на линии опять у двадцать третьей вагонетки колёса лопнули! Мультик с Вованом начали «варить». Мастер сказал, как сварят, – прокати её пару раз пустую, как пойдёт – ему доложишь.
– Меня это больше не интересует, – ответил я, стараясь казаться хладнокровным, пожав его протянутую руку. Уже и мастер успел здесь побывать? Это он, что ли, разбудил Саньку? Потом я пожал протянутую руку Игорька – парня лет двадцати пяти, ходившего в вязаной шерстяной шапочке, надвинутой на самые брови, и поэтому всегда выглядящего насупившимся, задумчивым и чего-то пытающимся вспомнить. При моём появлении он как бы находился в ступоре, но очнулся, когда заговорил слесарь.
– Что такое? – Александра как будто озадачил мой ответ.
– На «болту» я видел твоего мастера и рабочее место! – Меня зло взяло: мне в конторе приходится «очко подставлять»[21] за чьи-то «косяки»[22], нервничать, выкручиваться, юлить, формируя в себе новую невротическую концепцию (кажется, у слесарей-психотерапевтов их десять видов, а я взращивал одиннадцатую, ещё не имеющую названия), а кому-то на всё плевать с колокольни, лишь бы выжрать спиртяги с утра и радоваться жизни, как не радовался ей автор «мира, как представления о воле».
Слесарь с электриком переглянулись. Игорёк машинально ещё глубже надвинул на брови шапку, словно собирался спрятаться в ней от жизни. Я всё думал, почему он постоянно ходит в этой шапке, не снимая её даже во время работы. А потом понял, когда стал случайным свидетелем, когда он утром выпил и глазом не моргнул стакан разбавленного спирта, похмелился, слесаря налили. Эта шапочка для него, постоянно находящегося в неадеквате по отношению к действительности, грубо говоря, или с похмелья, или уже принявшим на грудь, по всей вероятности, была, как шапка-невидимка из русской сказки, в ней ему казалось, что никто не видит, не догадывается, в каком он находится состоянии. Он, наверное, и спать ложился, не снимая её.
– Ну и правильно, – вдруг согласился Александр и потянулся за пластмассовой бутылкой, это её утром, когда пришёл на смену, я убрал со стола, они допивали, плеснул в кружку спиртосодержащей дряни, протянул мне: – Помяни, Рома, безвременно ушедшего от нас Потапа!
– Да, – поддакнул Игорёк.
– Нет, ребята-пролетариаты! – я достал из кармана кулёк с порошком. – Я вот этим помяну!
– Ё-моё! – Игорёк вытаращил глаза и даже слегка привстал со скамьи. – Откуда столько надыбал?
– От верблюда. – Я присел к столу, взял засаленный газетный лист, насыпал по уму, сделал ножом, используемым слесарями как рабочий инструмент, с грубым топорной работы лезвием, с насаженной на рукоять куском резины вместо ручки, аккуратную линию и втянул порошок левой ноздрей. (Правая была забита с последнего ледникового периода, даже нафтизин не помогал.) Слесарь украдкой посмотрел на дверь. У меня в голову пошёл лёгкий изысканный кайфер[23]. Перед мысленным взором мелькнули три прекрасные гурии, исполняющие то ли танец живота, то ли брейк данс: ещё не хватало музыки.
– А мне можно? – оживился Игорёк.
– Без базара. Только много не сыпь, а то мозги спалишь! Ты, вообще, когда-нибудь его нюхал?
– В натуре, Ром, ни разу! – честно признался электрик. – Только спирт и водку пью! Насыпь сам, а то и в самом деле ещё ласты склею!
Я ему сделал дозу, как новичку, с поправкой на то, что в нём уже сидел спирт, – приблизительно на треть меньше, чем себе, подумав, что и этого, наверное, будет много, но чёрт с ним, – электрика-то администрация найдёт, с электриками не проблема, с биржи пришлют, если чего, объяснил, как употребить, и пошёл переодеваться прямо с розовым туманом в голове, хотя баядерки больше в мозгах не мелькали.
Когда я открыл свой шкафчик, на верхней полке, где у меня лежало полотенце, мыло и книжка про Чингачгука Большого Змея (Фенимор написал, по нему ещё кино в гэдээр сняли – Гойко Митич там рулит), играли на крошечных гитарках миниатюрные «битлы» в разноцветных костюмчиках.
«Help! I need somebody…» – начал исполнять свою партию Джон, а Пол с Джорджем подхватили.
– Good Morning, чуваки! – сказал я битлам: – How are you? Лучше слабайте чего-нибудь для души, а то «хелп» что-то сейчас не катит!
– О'кей, командир! – оборвали песню ливерпульские парни и начали петь «Let it Be».
– Пойдёт? – спросил басист.
– О'кей!
– Рома, – ударил мне в затылок как будто знакомый голос, – ты чего там бормочешь?
Я обернулся. Александр смотрел на меня вопросительно. Игорёк сидел истуканом, и глаза у него блестели, как у нашего пса после вылазок к местным собачьим дамам на предмет романтических отношений – повыть дуэтом на Луну.
– Да тут битлы классную песню играют!
– А-а! – хмыкнул слесарь. – А мне больше футбол нравится! – В руке он держал кружку: может, с того момента, как предложил мне выпить, а я отказался, а может, налил следующую и добавил: – Ну, за взятие Лондона и Вашингтона! Берлин мы уже взяли в 45 м – И собрался выпить.
В этот момент я вспомнил приказ директора. Он у меня отчётливо прозвучал в левом полушарии мозга, а в правом продолжали петь «жучки-битлачки».
– Погоди пить, – тормознул я слесаря и вкратце пересказал, что произошло перед началом рабочего дня, за исключением лопаты и противопожарного шланга: следы от их воздействия ещё не прошли на лице и одежде Александра.
– И ты не мог меня разбудить!? – работяга недоверчиво посмотрел на меня.
– Я пытался… – я красноречиво посмотрел на лопату в углу, около умывальника, где слесаря разбавляли спирт, и на шланг, висящий на стене, может, догадаешься, мол, сам, а я снимаю с себя всю ответственность, как снял её с себя один римский прокуратор в Иерусалиме, когда отдал добродушного мечтателя, не обидевшего мухи в своей жизни, на съедение шакалам.
– Бляха-муха! – влез в разговор Игорёк. – Как хорошо-то, ребята! – Его взгляд блуждал в тесном пространстве теплопункта. Он начал раскачиваться на стуле. – Я плыву на фрегате, ребята! Я – капитан Дрейк – атаман отчаянных морских парней! Сейчас будем грабить вон ту каравеллу, – чтоб её шарахнуло бомбой! – Он показал рукой на приямок за шкафчиками, где стояли цилиндрический бак с конденсатом и водяной насос, при работе разбрасывающий воду фонтаном. (Хоть Яковлевич и хвалится, когда пьяный, что классный спец по насосам, а так и не может сделать водяной, чтобы из него не текло.) – Свистать всех наверх! Полный вперёд! Заходи справа! Готовь абордажные крючья! Сейчас мы покажем этим парижским гомосекам, кто на лесопилке ест древесную стружку! (Видимо, парень в школе начитался книжек про пиратов.) Молодой корсар-электрик начал раскачиваться сильнее, не удержал равновесия и упал на спину. В воздухе мелькнули ноги в стоптанных кроссовках, отнюдь не новомодной фирмы «адидас». (А так бы ему любая девчонка дала.)
На падение электрика мы почти не отреагировали. Словно это произошло в чёрно-белом кино чаплинского разлива.
Слесарь посерьёзнел после моего рассказа, как может оценивать складывающуюся не в свою пользу ситуацию человек, сгоревший по-взрослому, и которому хочешь не хочешь, идти на ковёр к главному, и что там может произойти. Даже его рука с зажатой в ладони кружкой, с выбитым на боку номером (кружку в теплопункт принёс кто-то из сидевших парней) замерла в воздухе, на полпути к пункту назначения – рту, – так озадачила информация Саньку, но ненадолго: мозг, пропитанный спиртом, уже был не в силах дать руке команду «отбой», и рука машинально, как конечность автомата, продолжила свой путь. Когда алюминиевая ёмкость вошла в контакт со ртом фаната огненной воды, то последний всосал спиртовой суррогат, как поливочный шланг воду. Выпив дозу – грамм сто пятьдесят этилового яда, сложив лицо в страдальческую гримасу после выпитого, Александр взял со стола корку хлеба и занюхал ей, а закусывать не стал, и когда первая волна омерзения от спиртовой химии схлынула, закурил сигарету.
– Давай поднимем его, – сказал слесарь, когда пришёл в себя окончательно, заметив лежавшего на спине, на земляном полу электрика, словно забыл про свою проблему.
– Тогда давай сразу и оттащим за котёл, – предложил я, когда переоделся. Пистолет, электрошокер и деньги я рассовал по карманам джинсовой куртки и опять ощутил прилив уверенности в себе. Пока я был отвлечён разговором со слесарем, битлы исчезли, и их музыка перестала звучать у меня в голове, так что я даже испытал некоторую долю разочарования. На их место пришли неприятные болезненные звуки и шумы теплопункта, временами сливающиеся в ровный гул, а потом распадающиеся на сто разнообразных звуков. Кроме усилившихся негативных шумов, усилились и негативные запахи промышленного толка.
– Ага, – согласился Александр, с трудом поднимаясь из-за стола.
Мы взяли Игорька: я – за одну руку, слесарь – за другую, и волоком, с грехом пополам, поднимая клубы густой, зашлакованной пыли, транспортировали за котёл, на кожаный диван.
Потом опять присели за стол передохнуть.
Сердце у меня сильно колотилось от этой утренней чехарды, я приложил руку к груди, чтобы успокоиться, и наткнулся на пакет с порошком: он лежал во внутреннем кармане. Движимый смутным влечением, я вынул его, отсыпал на газету новую дозу, сделал линию, как нас учили в Пажеском корпусе, и не мудрствуя лукаво втянул уже правой ноздрёй: за это время с предыдущего внюха её пробило рикошетом из левой, – даже лучше чем капли из аптеки, и она у меня задышала, как новая. Опять в голову пошла приятная волна, на гребне которой замельтешили неясные силуэты, и я робко, прилегая душой к новым ощущениям, гадал, услышу я опять хорошую музыку и, если услышу, кто будет играть: битлы, роллинги, цепеллины или кто-то из новомодных клубных исполнителей? Но пока только был непонятный фон, как у рок-группы, настраивающей аппаратуру. Всё это время, пока я шаманил с коксом, Александр наблюдал за мной, попыхивая сигаретой. Порошок я ему не предлагал, потому что он всё равно бы отказался по идеологическим причинам, будучи воспитанным в советских традициях пития алкогольных напитков. Докурив сигарету, он опять потянулся к бутыли, где ещё оставалось примерно со стакан.
Я посмотрел, как он отвинчивает пластмассовую крышку и готовит кружку, и сказал ему, отвлекаясь от своих переживаний:
– Не хочешь идти к легару-дидроеру? Как хочешь. Мне всё равно. Только ты, надеюсь, понимаешь, чем это чревато… Лучше его не злить понапрасну… Сапоги-то в шкафу стоят, ждут своего часа… А если сейчас сразу пойдёшь, может, пронесёт. Когда я у него был, кстати, вздрючку чуть не получил из-за тебя, мне показалось, что настроение у него не совсем паршивое… – Про эпизод с секретаршей я распространяться не стал.
– Думаешь? – Санька посмотрел на меня исподлобья и как будто размышлял, лить в кружку спирт или не лить, а сначала сходить, уладить проблему.
– Иди, не меньжуйся, – заверил я слесаря, видя что он в затруднении, – а то не дай Бог сейчас придёт мастер или энергетик, и застукает тебя в таком состоянии, продолжающем бухать, настучат директору, тогда он реально придёт в ярость, особенно после такого нагляка, что ты ему устроил утром, продолжаешь и дальше наглеть, игнорируя его приказы, тогда точно сапоги он наденет на ноги и начистит ими тебе физиономию… Я ещё чего-то хотел ему сказать, но в этот момент у меня перед глазами всплыли разноцветные геометрические фигуры, как в мультфильме, и стали проявляться прямо в воздухе сложные алгебраические формулы. Я дунул на них: формулы начали стираться, а фигуры лопаться, как мыльные пузыри. С сухим треском, один за другим. Когда остался последний синий треугольник, из него вылез Ринго в колпаке, погрозил мне пальцем и прыгнул вниз на крохотном парашютике, после чего лопнул и треугольник.