Тому мерзавцу дали семь лет строгого режима. На последнем слушании дела его адвокат сказал:
– Ну что же ты его не прирезала? Сейчас не тратили бы время на глупости.
Как только дело закрыли, я уволилась с работы, перевелась на заочную форму обучения и наконец-то рассталась с Пермью.
Глава 2. Комната «666»
До встречи с будущим мужем оставалась пара дней. Новый год вот-вот собирался прийти. Дело о нападении и попытке изнасилования ещё не было закрыто. Игнат, к тому моменту ставший востребованным дизайнером молодёжной одежды в рамках города, ни разу не поддержал меня, не сопроводил ни на судмедэкспертизу, ни в СИЗО, ни куда-либо ещё. К тому моменту он уже выдал ключевую фразу:
– Если бы сейчас мне пришлось выбирать между швейной машинкой и тобой, я бы выбрал первое.
Я чувствовала себя ходячим мешком с костями, которому за невыплату прошлых кармических долгов отключили краски мира. Однажды я пришла к Игнату в последний раз, чтобы вернуть какие-то его безделушки и забрать свои, но это был всего лишь повод. Нам всегда было трудно выразить словами то, что было важнее всего, хотя он писал речитативы, а я работала на радио. Помню, когда он чувствовал себя виноватым, но боялся в этом признаться, он просто покупал мне яблоки. Отдавал их мне в руки, и это значило безмолвное: «Ты мне нужна». В тот вечер я не нашла нужных слов, но много говорила об уважении, о том, что достойна большего, и уж следующий мужчина точно сможет позаботиться обо мне и будет честным. Да уж… Он молчал. Я в сердцах выпалила свою тираду, быстро собралась и ушла, в последний раз попрощавшись с его родителями.
– Анечка, уже уходишь?
Да, и в этот раз навсегда. Огромный добрый чёрный терьер вышел проводить меня и уткнулся носом в ладошку. Я вышла из подъезда и у мусорных баков оглянулась, посмотрела на окно девятого этажа, где тускло горела старая красная настольная лампа над ещё крепкой советской швейной машинкой. Потом обернулась ещё, уже поворачивая за угол дома. Всё это в последний раз. Мысленно поцеловала этого маленького мальчика, чьё отношение к себе так и не смогла понять до конца. Вместе с ним я росла. Мы воспитывали друг друга, и без него не было бы такой меня, какой я уходила прочь. Пусть у него получится всё, что он задумал. Его творчество достойно похвалы. Спасибо тебе за всё, что было. Конец.
Чтобы не сдохнуть от тоски и сделать себе подарок на Новый год, я придумала отправиться в любимый Петербург и напиться шампанским в привычном одиночестве под фейерверки и чужое веселье на берегу Финского залива. В то время в длинной квартире на Карповке жил мой старый друг Макс.
Мы познакомились с Максом случайно, на перекрёстке около центрального универмага в Перми. Таких заметных типов в городе на тот момент было немного. С целью выделиться он высветлил себе пергидрольную звезду на самой макушке. С детства Макс был ярым спортивным болельщиком и часто ходил в символике выбранного клуба. В то время он болел за пермскую хоккейную команду, почти всегда носил майку и шарф с её логотипом. Он был невысоким, коренастым, бородатым и по этой причине выглядел намного старше, чем иные школьники старших классов. Учился Макс, как и я, в одной из престижных школ города, тоже с углублённым изучением английского языка. Но если мы в своих застенках отдавали предпочтение преимущественно хип-хопу, то их бастион из красного кирпича предпочитал гранж, рок и хард-кор.
Макса всегда привлекали умствующие девушки. Именно умствующие, то есть умеющие накапливать информацию, обрабатывать её и выдавать, но ещё не значит, что умные. Его привлекал интеллект, и поэтому он нередко западал на евреек. Всего еврейского во мне была лишь часть настоящей фамилии (не радийного псевдонима) и нос горбинкой, который случайно получился в результате сплавления родительских матриц. Мы пересеклись с общими знакомыми и зацепились друг за друга в разговоре о Пелевине. Он предложил мне прочитать очередную его книгу, а потом встретиться, чтобы обсудить её ключевые моменты, ну, или просто то, что покажется интересным.
Уже тогда было яснее ясного, что любое интеллектуальное общение с девушкой для Макса – это повод залезть ей в трусы. Прелюдия всегда начиналась с проникновения в ум, так как на свои физиологические данные он особо не делал ставку. Общение происходило в уютном месте за чашечкой чая, редко алкоголя. Перебирались темы, сканировался уровень собеседницы. Откровенно тупых Макс отсеивал сразу, но всегда был шанс у тех, кто обладал хоть какой-то изюминкой. С кандидатки снимался первый интеллектуальный покров, и если за ним обнаруживался действительно глубокий и богатый внутренний мир, то Максим сдавал все контролирующие механизмы и начинал свой бесконтрольный дрейф в увлекательную девичью душу. Он часто влюблялся. На первых парах превозносил свою пассию, начинал требовать от неё того же, старался со временем захватить всё её внимание, ждал безраздельной преданности себе и, наконец, разочаровывался. После этого он часто клеймил девушку беспросветной дурой, вне зависимости от того, какой в действительности была его уже опостылевшая героиня.
Однажды он отчаянно влюбился в мою подругу, всё ту же Лилю, у которой тогда и в намётках ещё не было дочери, а Денис только-только маячил где-то на горизонте. Чтобы долго не ходить вокруг да около, Макс купил два билета в Москву, пришёл к Лиле, ошарашил её новостью об их совместной поездке, дал время на сборы и увлёк за собой в захватывающее приключение. Они провели вместе несколько беззаботных дней в столице, гуляя по её улицам и паркам, разговаривая обо всём на свете, веселясь и уплетая мороженое. Ночью, когда эксцентричные ухаживания, по логике Максима, должны были перейти в интим, Лиля смущённо отстранилась и отказала в долгожданном сближении. Макс был разочарован. Вернувшись в Пермь, он провёл ночь под дверью её квартиры, на подъездном балконе, в дождь, пытаясь уснуть, подстелив под себя спортивную газету. На следующий день он вручил ей конверт, в котором был пустой лист бумаги, и этим было сказано всё. С тех пор Лиля перешла в ранг «бывших», однако её красивой грудью, в отличие от ума, Максим восхищался до последнего. Хотя, на мой взгляд, и то, и то в ней всегда было одинаково прекрасно.
Макс рос с мамой, без отца, и был младшим братом при старшей сестре. Мать была строгой деловой женщиной с железной хваткой, управляла серьёзным бизнесом, была суха в общении и с друзьями сына, но последнего не обделяла ничем. Макс всегда получал то, что хотел. Иногда, будучи уже совсем взрослым бородатым дядькой, он мог вытребовать что-либо очень желанное для себя смешным инфантильным: «Ну ма-а-а!» Отец давно ушёл из семьи и жил где-то на восточном побережье Соединённых Штатов. Кем он был, почему родители расстались – об этом Макс говорил размыто, неконкретно, отмахиваясь, и в этом случае всегда употреблял резкое «мать». Друзья называли его Медведем, но, по своей сути, он был, скорее, Плюшевым Мишкой, чуть озлобленным и раздражительным, безуспешно ищущим свою Идеальную Медведицу в каждой встречавшейся ему девушке. Он так и не понял, к сожалению, что главная женщина, которую он когда-то потерял и которую пытался найти, была его собственная мама.
Его последним серьёзным романом, который переломил всю его судьбу, заставив окончательно разувериться во всепринимающей, дающей, заботливой женской природе, была красавица Дина, несколько лет до этого эмигрировавшая с родителями в Израиль. Их история любви была яркой и пламенной, и Дина, в отличие от многих подружек Макса, была действительно умной. Они любили друг друга на расстоянии, утопали в объятиях, когда Дина пару раз приезжала на короткое время в Пермь, и страдали от невозможности быть вместе, подменяя реальное общение чатами, электронными письмами и виртуальным сексом. Из них двоих больше всего страдал, конечно, Максим. Будучи отделённым от неё физически, он идеализировал Динин образ, превозносил до небывалых высот, подгонял любое её реальное проявление под рафинированную картинку своих фантазий, ждал соответствия, не дожидался, забирал у неё любые шансы быть самой собой, и, наконец, разочаровался так сильно, что уже не смог прийти в себя. А Дина жила в Израиле своей жизнью. Ей было сложно соответствовать всему тому, что придумывал за них обоих Макс. Как и любая молодая женщина на её месте, спустя время, она предпочла реальные отношения виртуальным. У неё случился роман с одним из музыкантов транс-проекта «Infected Mushroom», и вскоре она призналась в этом Максиму. Он проклял её в сердцах и был безутешен несколько последующих лет. Но всему этому ещё только предстояло случиться.
Мы встретились в кофейне, но к встрече я не подготовилась, так и не успела дочитать выбранный для обсуждения роман. Говорить о Пелевине мне было интересно и несложно даже без знания текста, поэтому больше часа мы упивались чаем и общим восхищением провидческими галлюцинациями героя нашего времени. В отношении меня у Макса не было ни единого шанса, потому что в этот вечер в баре через дорогу меня ждал тот самый партнёр по свободным отношениям. Тогда наш роман только-только начинался, и мы не искали ещё опыта за пределами друг друга, поэтому вибрации моего тела всецело посвящались ему одному. Максим расстроился, ему явно пришлись по душе мои умствования, и он рассчитывал на продолжение. Однако согласился и на то, что было отведено: отправился в бар через дорогу и познакомился с гипотетическим конкурентом. Они сошлись в общих интересах относительно музыки, фильмов, каких-то публичных персонажей, комиксов и прочего, чем жило сознание выросших мальчишек их возраста. В тот вечер у меня появился друг, который во многом определил течение моей дальнейшей судьбы и стал ключевым звеном в хитрой цепочке причинно-следственных связей.
***
Стихийно нас собиралась целая тусовка, молодых и необычных. Нам казалось, что мы сильно отличаемся от остальной серой городской массы, в первую очередь, своим внешним видом, а при ближайшем рассмотрении, и внутренним миром. Мы притягивались друг к другу, словно магниты, собирались в весёлые компании, играли в баскетбол на городском стадионе, обсиживали фонтаны в парках, гуляли, курили в недешёвых кофейнях, покупая одну кружку пива на шестерых, пробивались в клубы, устраивали домашние посиделки по ночам в пустых родительских квартирах. Все мы были примерно одного возраста, родились в начале восьмидесятых, с восхищением смотрели на уже основательно пустившие корни недавние зачатки западной культуры, радовались свободе выбора и были уверены, что так будет всегда. Мы были совсем мелкими, когда рушился Союз, от переломов нас защищал мощный родительский фильтр. Страна менялась, забирая у тех, кто был старше, одни ориентиры и не предлагая другие. Однако нас это не ломало. Мы упивались открывающейся некогда запредельной реальностью, примеряли её на себя без страха и упрёка, копировали западную моду, даже не подозревая, что когда-то за это могли жестоко покарать. Тогда, в детстве, вседозволенность и вседоступность ещё не приелись настолько, чтобы обесценить искреннюю радость от таких простых материальных благ, как жвачка с вкладышем или целый «Сникерс». Бутылка «Пепси» могла стать достойным подарком, фильм на видеокассете – поводом для гордости и хвастовства, а игровая приставка – серьёзным повышением статуса в глазах сверстников.
Сначала нас вдохновляли герои из индийских и китайских фильмов, потом появились «Звёздные войны», «Мортал комбат», «Чужой», «Черепашки-ниндзя» и жуткие, но очень притягательные своей инфернальностью «Восставшие из ада». На большинство из этих фильмов меня водил в кинотеатр папа. Дома, вместо двух-трёх кнопок на телевизоре, появилось больше десятка, и одна из них принесла в жизнь действительную радость. Пока пульт управления был в наших, а не родительских руках, телеканал MTV не выключался никогда. Неограниченный доступ к музыке на всевозможных носителях стал своеобразным символом моего поколения. Больше не нужно было прятать пластинки, с трудом доставать редкие аудиозаписи на кассетах или бережно относиться к только что купленному компакт-диску. Мало-помалу стал появляться Интернет, а вместе с ним возможность наконец-то быть полноценной частью глобального мира со всеми его возможностями и многообразием.
В пятнадцать лет я уехала в Штаты. Сбылась моя мечта, которой я грезила несколько лет. Пройдя ряд серьёзных тестов и одно собеседование, доказав свои способности в английском языке и недюжинную пассионарность, я оказалась в одном из самых радикальных уголков этой страны, Техасе. В конце девяностых Техас всё ещё грезил о своей независимости. А мечта, которую лелеяла я, трещала по швам. Ведь я представляла себя то на побережье Тихого океана, где-нибудь в Санта-Барбаре, то на шумных авеню Нью-Йорка, то, на худой конец, в прохладном Сиэтле, откуда папа несколько лет назад привёз самые хорошие впечатления. Но никак не среди рэд-неков, в городке с населением в сто тысяч, с обязательными походами в церковь каждые выходные.
Программа так называемого обмена, организованная Конгрессом США со всеми бывшими советскими республиками, предполагала, что школьник едет учиться в страну на год, погружаться в культуру, жить в семье и напитываться новыми навыками и знаниями, чтобы успешно реализовать всё это по возвращении в своё государство. По факту же подавляющее большинство тех, кто так же, как и я, уехал в Штаты по этой программе, либо оставалось там, либо каким-то образом связывало свою дальнейшую судьбу с этой страной. Кто-то умудрялся прикрепиться к американской семье, в которой жил, настолько плотно, что она обеспечивала ему дальнейшее образование, уже в колледже. Кто-то возвращался в Россию, но через несколько лет вновь улетал назад, продолжал обучение, выходил замуж, либо же находил работу в местной компании. Американский образ жизни глубоко пропечатывался в неокрепшем сознании подростков, которые часто прибывали из своих разграбленных, неблагополучных стран и регионов и видели совсем иную, комфортную и обеспеченную жизнь. Мало кто хотел возвращаться к своим убогим условиям. Истинная сущность всей этой программы культурного обмена со временем стала мне предельно очевидна. Главной задачей была откачка лучших мозгов из бывших союзных республик. Они должны были стать ресурсом, обогащающим американскую экономику. Но со мной приключилось нечто совсем иное.
Мы с мамой выбирали подарки будущей американской семье, в которой мне предстояло провести ближайшие одиннадцать месяцев. Смеялись очень, разглядывая симпатичную кружевную кофточку без рукавов:
– Представляешь, как будет забавно, если девочка, с которой ты будешь жить, окажется страшной, рыжей и прыщавой толстухой? Кому тогда достанется этот подарок?
Он так и не достался никому. Кэрри только что перенесла операцию по уменьшению груди. До хирургического вмешательства грудь была настолько огромной, что мешала ей ходить, смещая центр тяжести. Её лицо было усеяно маленькими красными язвочками. Сальный пучок рыжих волос торчал в разные стороны, как осенняя солома. Она была низенькой, толстой, ходила в футболках с изображением разных фруктов и персонажей из мультфильмов. Она была на год старше меня. В душе Кэрри была добрейшим ребёнком, ангелом без каких-либо тёмных мыслей и даже, казалось бы, комплексов.
Когда я вошла в зал аэропорта и увидела табличку со своим именем, урчащий поток надежды, который ещё булькал в моём сознании после диагноза «Техас», перекрыло окончательно. Горячий июльский воздух обжигал ноздри. В районе городка Абилин, да и в других частях Техаса, стояла адская жара. Я шла к автостоянке в сопровождении маленькой рыжей девочки и её безразмерной мамаши Кэтрин, чьи бёдра с трудом уместились на водительское сидение. Кожа на лицах обеих была обильно смазана тональным кремом, который местами облупливался, как старая штукатурка. Когда через четыре месяца на гамбургерах и кока-коле я сама потолстела на пятнадцать килограммов и на моих щеках вылезли бурые прыщики, я точно так же начала замазывать их косметической побелкой.
Эта семья жила в типичном спальном районе, расчерченном прямоугольными участками с невзрачными одноэтажными домами. На полную мощность работал кондиционер, входя в дом, никто не снимал обувь. Основным развлечением этой семьи была разнообразная еда и вылазки в церковь по несколько раз в неделю. С церковью была связана большая часть их социальной активности, и именно это стало основным поводом для моего с ними непримиримого конфликта. В то воскресное утро, когда меня привезли в огромный крытый зал с высоким белым крестом на крыше, я в первый и последний раз пересекла порог протестантской церкви города Абилин. Затяжная проповедь священника была мне неинтересна, но вот его внешний вид притягивал внимание своим явным противоречием, которое не укладывалось у меня в голове. Раньше я посещала церковь от силы два раза в год, когда мы с родителями (больше в качестве развлечения, чем действительно в угоду истинной вере) отправлялись на крестный ход. Меня крестили в детстве, с моего собственного согласия, но о вопросах веры в нашей семье никто никогда не задумывался всерьёз. Чёрные рясы православных священников были частью моего коллективного бессознательного, но священник в этой техасской церкви выглядел совсем иначе. На нём был дорогой костюм из лоснящегося синего материала, большие блестящие запонки, широкий жёлтый с красным галстук, лакированные туфли с острым носом, вычищенные до блеска, и идеально белая рубашка, застёгнутая под воротничок. Он выглядел преуспевающим бизнесменом, знающим себе цену и желающим выставить напоказ своё недавно заработанное состояние, но никак не рабом Божьим или его верным слугой. Он громко и убедительно вещал со сцены в микрофон, а под конец своей речи вынес огромное посеребрённое блюдо и отправил его в зал. Все сидящие там триста человек дружно поднялись со своих мест, вскинули руки, закричали «Аллилуйя!» и начали покрывать блюдо слой за слоем купюрами с американскими президентами. Когда блюдо вновь вернулось в руки священника, денег на нём было столько, что количество их, наверное, позволило бы поднять экономику какого-нибудь маленького африканского государства. Божий делец ловко спрятал выручку, поблагодарил зал и объявил следующий день и время сходки. Мы вышли из церкви, у меня в горле застряло столько невысказанного возмущения, будто я только что проглотила мышь. Как мог такой неприкрытый бизнес называться служением Всевышнему? Даже при всей моей атрофированной религиозности мне было очевидно, что в этом здании целых триста человек только что развели на деньги, прикрываясь именем Бога. С того дня я наотрез отказалась посещать эту богадельню, чем создала в семье молчаливое напряжение. Мне старались не перечить до того момента, пока я своими действиями не явила пример сатанинского поведения и не оказалась изгнанной из рая в ад неопределённости и прочих мучений.