В Абилине было две школы, ученики которых несколько раз в год встречались на стадионе, чтобы посоревноваться в спортивных игрищах, а после этого разъехаться на машинах кто куда, напиться, откушать всевозможные наркотики, протрезветь и успеть развести друг друга по домам, пока родители не заподозрили неладное. Жизнь местных подростков не отличалась особым разнообразием. Большинство работало после школы, стараясь накопить на автомобиль или другие нужды. Те, кто мог себе позволить не работать, тусовались либо в супермаркете, либо в Интернете. Особо усердные посвящали большую часть времени спортивным тренировкам, а набожные коротали дни в богобоязненном служении при различных церквях. Для меня же во всём этом скудном разнообразии самым главным другом и помощником стал Интернет. Имея в России весьма ограниченное представление о компьютере, здесь я плавала по информационным волнам, как аквариумная рыбка, которую случайно выбросило в океан. Тоскуя по друзьям и Родине, львиную долю своей энергии я отдавала российским чатам и общению с такими родными, близкими и понятными людьми, делясь своими переживаниями на чужбине и наивно жалуясь на скучную американскую действительность.
В одну из бессонных ночей, когда взрослых почему-то не было дома, я забрела на порнографический сайт и не смогла вылезти оттуда в течение нескольких часов. Насмотревшись вволю на разнообразные позы, проникновения во все части тела, коллективные и единичные спаривания, намастурбировавшись от души, я отправилась спать. Но на следующий день после школы получила такой втык, что впервые за долгое время не знала, куда деть себя от стыда. Откуда ж мне было знать, что предательский браузер подло и одновременно хладнокровно сохранит в своей истории все ссылки и все страницы посещений, которые я насёрфила за прошедшую ночь. Мне было сделано серьёзное предупреждение, дополненное ещё одним требованием: из моей комнаты не должно больше раздаваться никакой богохульной музыки. Под этим подразумевался рэп, до которого я дорвалась в Штатах, первым делом накупив уйму кассет и дисков. Больше Тупак Шакур не имел морального права рассказывать мне о том, как непросто живётся темнокожим в их гетто. Зато Кэрри, чистая душа, тут же предложила мне альтернативу: принесла записи христианского рэпа, где стройным речитативом уже белые братья призывали каждого заблудившегося припасть к стопам Иисуса. По правде сказать, тексты были ладные, а музыка качественная, но посыл, который пытались донести эти талантливые христиане вместе с воспоминаниями о местном священнике, меня отталкивали, что не оставило этой записи ни единого шанса прижиться в моей фонотеке. С того дня для приёмной семьи я стала персоной нон грата. На вход в Интернет было поставлено ограничение, и мне дали испытательный срок в две недели на то, чтобы исправить своё поведение или же отправиться вон. Всё ещё грезя о Калифорнии и Нью-Йорке, я выбрала второе.
Было обычное субботнее утро. Я сидела в кресле за компьютером и ковырялась в какой-то программке. В этот день должен был приехать новый «член семьи», парень из Германии. В отличие от участников программы обмена из союзных республик, ребята из Европы должны были платить деньги за то, чтобы получить возможность пожить жизнью в американском стиле. Покупая такой шанс, они не должны были доказывать организаторам свои способности, за них это делали деньги. У меня не было никакого желания ехать в аэропорт, чтобы встретить там нового сожителя, поэтому я постаралась вежливо отказаться от этого предприятия. Через несколько минут мозолистые руки условного американского отца схватили офисное кресло, в котором я сидела, и потащили к выходу. Мне ничего не оставалось, как вцепиться в дверной проём, расставить конечности в форме морской звезды и оказывать сопротивление на полную катушку. Силы оказались неравными, подоспевшее подкрепление в лице Кэтрин пробило мою оборону, и вот меня уже тащат в машину, а я кричу благим русским матом на всю округу, выдёргивая неравномерно жиреющих соседей из своих типовых гнёздышек поглазеть на происходящее.
Чуть позже в аэропорт привезли все мои вещи. Вместе с ними меня сдали региональному куратору, седовласой маленькой старушке, водившей невероятно красивый и отлично сохранившийся «Линкольн» 81-го года, с салоном, обитым красной кожей. Я переехала в какую-то совсем уж техасскую глушь, но зато на целых две недели обрела прекрасную компанию в лице двух немецких парней, с которыми мы гоняли по округе, накуривались и смачно хаяли скуку и однообразие окружающей жизни. После этого я получила письмо из головного офиса организации, в котором объяснялось, что такой извращенке, как я, не место в культурном американском обществе, но, благодаря великодушию принимающей стороны, мне даётся второй шанс и несколько недель на реабилитацию, в течение которых за мной будет установлен постоянный контроль и бдительная слежка. Любой проступок будет расцениваться, как повод для срочного прекращения участия в программе и повлечёт за собой депортацию из страны. С глаз долой, из сердца вон. В качестве наказания меня поселили к немолодой женщине с повреждённым позвоночником, на берег так называемого озера, больше похожего на болото, откуда неделей раньше сбежала очередная немецкая студентка по обмену. По иронии судьбы, новая американская мамаша оказалась мне под стать: почти всё своё время она проводила в Интернете. Зато не лезла в мои дела и ненавидела церковь. Однако у неё были серьёзные проблемы с нервной системой, и не раз она срывалась и повышала на меня голос из-за какой-нибудь мелочи, типа не выключенного на ночь компьютера. Школа этого городка, в котором я жила теперь, была маленькой и неуютной. Похоже, что в своих застенках она собрала самых бездарных и неспособных детей со всей округи. Само собой, самыми популярными тут были спортсмены, накачанные и самовлюблённые дегенераты. Встречаться с ними было пределом мечтаний любой местной клуши, и одна из таких в свои четырнадцать лет уже носила под сердцем ребёнка от скуластого качка. На уроках она иногда жаловалась на своё самочувствие и на то, что ребёнок постоянно пинается, часто отпрашивалась в туалет и не была заинтересована ни в одном из преподаваемых предметов. В столовой подавали гамбургеры с беконом. Выбор напитков был ограничен лишь сильно газированными. Предметы, которые я выбирала, можно было щёлкать, как орешки, не прилагая никаких усилий. Спасали только баскетбольные тренировки. Я превращалась в колонну, подпирающую здание собственных неурядиц. Жизнь в американской глуши стала действительным наказанием, пока из этого болота меня не выдернула счастливая случайность.
Однажды, устав сидеть за своим навороченным компом, американская матушка ни с того ни с сего решила показать мне соседний городок в нескольких десятках километров от нашего болота. Мы испекли шоколадный торт, запихали его в целлофан и отправились в путь. Основным достоянием ближайшего городишки оказался огромных размеров торговый комплекс, где можно было прикупить новые носки по десять штук в одной пачке, дешёвые футболки и резиновую колбасу в вакууме. Слоняясь меж полок супермаркета, я разглядывала покупателей и откровенно скучала. Из-за очередного стеллажа лениво выплыл крупный молодой человек и неожиданно замер, уставившись на меня круглыми, как у совушки, глазами. «С кем не бывает», – подумала я и уже хотела пройти мимо, но вдруг узнала в этом грузном американском парнишке Вовку из соседнего класса! Может ли такое быть? Оказалось, что может.
Вову тоже распределили в Техас. Он очутился в семье Гриссонов, у которых уже не первый год жили русские ребята. Папа Гриссон, Майк, в прошлом был хиппи, но в настоящем всячески отнекивался от своей причастности к контркультуре и порицал психоделики. Мама Гриссон, Гейл, была мягкой и душевной домохозяйкой, но было очевидно, что её характер намного сложнее, чем тот, который она проявляла в быту. Это была статная женщина с еврейскими корнями, добрая, но одновременно жёсткая. Её жизнь давно была организована так, чтобы не требовалось никаких волевых решений, потому что все решения принимал заботливый муж. У Гриссонов было двое детей, старший сын служил в армии, а младшая дочь доучивалась в школе, показывала небывалые успехи в лёгкой атлетике и собиралась поступать в колледж. Гриссоны были дружной, весёлой и уважаемой семьёй в крохотном городке с населением в двести человек под названием Райс на юго-востоке от Далласа. Удивительно, но спустя годы, несмотря на его миниатюрные размеры, я смогла найти этот город в Гугле и чуть не расплакалась от сантиментов после виртуальной прогулки по улочкам этого американского захолустья.
Вовка ещё несколько секунд вглядывался в меня, пытаясь узнать. Это было непросто, ведь из тростиночки я превратилась в увесистого монстра, да и он растолстел значительно. На автомате мы начали говорить друг с другом по-английски, и это звучало нелепо, как, впрочем, и попытки перейти на русский. Электрический ток нейронных связей с трудом пробил наш заплывший жиром мозг, и мы наконец-то бросились обниматься и ощупывать друг друга на предмет реальности происходящего. Он познакомил меня со своей американской семьёй и осторожно попросил не называть его Вовой:
– Дело в том, понимаешь, для них «Вова» очень созвучно с одним словом, ну, как бы тебе сказать…
– Говори, как есть.
– Ну, вульва, в общем, вагина. Поэтому для них я Вован. Так надо мной хотя бы никто не смеётся.
Майк тут же насторожился, увидев, с кем я приехала в эту часть Техаса. Через неделю, в пятницу вечером, он примчался за мной, чтобы забрать в гости, внимательно осмотрел место, где я живу, задал несколько вопросов моей приёмной матери, потом, после пристальных наблюдений и живого общения, тоном, не принимающим возражений, сказал:
– Готовься переезжать, ты больше не будешь здесь жить.
Майк взял на себя ответственность, которая противоречила уставу всей организации. Он не имел права принимать никаких решений относительно меня, потому что не был моим куратором. Двое русских не могли находиться под одной крышей, и я всё ещё была в опале и под пристальным надзором. Но его не волновали мои детские похождения по порнографическим сайтам, ему было важно, чтобы я запомнила его страну доброй, а не полной ограничений и запретов. Благодаря семье Гриссонов последние несколько месяцев в Штатах действительно стали для меня добрым праздником. Мы путешествовали в Нью-Мексико, чтобы покататься на горных лыжах. Ездили в музеи и галереи. Все вместе нередко дурачились дома. Много разговаривали, рассказывали про Россию, и эти рассказы были особенно интересны Майку, он внимательно слушал, задавал вопросы и мечтал когда-нибудь прибыть в гости.
Однажды Вован решил подогнать автомобиль своей американской сестры поближе к входу перед тем, как всем нам предстояло отправиться в школу. Он включил зажигание, и красная спортивная тачка со всей силой ударилась задним бампером в столб. Забавно, на виртуальной карте даже этот столб оказался на месте. Вэнди выбежала с криком и заплакала от обиды, она была готова поколотить Вовку. Майк, казалось, был невозмутим:
– Разберёмся.
В итоге поломанную машину продали уже через пару дней сыну местного священника. Вовка отделался испугом и суровым укором, а Вэнди получила новую машину, о чём не могла и мечтать ранее. Родители собирались сделать ей этот подарок чуть позже, когда она окончит школу, но Вовка своей неаккуратностью значительно ускорил процесс.
Эта удивительно тёплая семья смогла даже примирить меня с местной церковью. Священник, сыну которого перепала побитая тачка, не носил дорогих часов и не одевался, как кокаиновый мафиози. Он был смешным и скромным, говорил о любви и взаимопомощи, всегда был приветлив, открыт и наивен. Он, его жена и дети были нередкими гостями в доме Гриссонов, и я быстро смирилась с необходимостью каждое воскресное утро отпевать в церкви разнообразные песенки, слова к которым выдавались тут же. Мне нравилось жить с этими людьми, но одновременно не нравилось непомерно толстеть.
Принимающей организации всё же удалось надавить на Майка, и он нашёл для меня новую семью. В ней капризная и ревнивая фифа, моя новая американская сестра (как же её звали?), с которой мы спали в одной кровати, сочла, что я положила глаз на её страшнейшего бойфренда. С его помощью она выжила меня из дома, однажды засорив всю историю поисковика в компьютере ссылками на порносайты:
– Мам, да она опять за своё, смотри!
В тот же самый момент глава семейства потерял работу, его уволили из регионального отделения телеканала «Fox», а мамаша заметила, что у неё систематически пропадают сигареты. Справедливости ради должна отметить, что порносайтами на тот момент я больше не интересовалась, а вот сигареты пару раз действительно подтаскивала. Но виновницей систематического воровства всё же была хищница-дочка. Сигареты подросткам никто не продавал. Нужно было найти того, кому уже есть восемнадцать, да ещё и накинуть сверху за услугу. Курить в Штатах было накладно. В общем, вместе с вещами мне вновь пришлось вернуться к Гриссонам, которые – святые люди – ещё и попросили прощение:
– Мы знали изначально, что это не лучшее место для тебя, но на тот момент иного выбора не было.
Поразмыслив немного и написав объяснительное письмо в головной офис всей этой пирамиды по обмену культурным опытом, я приняла решение самостоятельно прервать своё участие в программе и вернуться в Россию. Я так соскучилась по родным просторам, нормальной еде, друзьям и, наконец, возможности свободно перемещаться в пределах города на своих двоих, не боясь, что кто-нибудь сочтёт меня проституткой. Да-да, однажды было и такое. Я шла с тренировки домой, пешком, и меня нагнал автомобиль, из которого – нет, не маньяк – вышла всего лишь одна из мамочек, заставила сесть к себе в машину и довезла до самой двери:
– Ты молодая, а вдоль трассы из молодых ходят только шлюхи.
Аргументы о том, что скоро моя попа начнёт рвать своими размерами даже самые просторные джинсы, а пешие прогулки полезны для здоровья, её не убедили. Пешком я больше не ходила и продолжала полнеть.
Самолет приземлился в пермском аэропорту в середине апреля. Моя мама, истощавшая после недавно перенесённой операции, не узнала меня в зале прилётов. Когда она поняла, что этот огромных размеров прыщавый исполин и есть её дочь, на глазах её выступили слёзы. Две недели я сидела на строгой диете, но в нормальную форму вернулась лишь через несколько месяцев. С тех пор на моём теле мелкие растяжки в районе ягодиц и бёдер – ноги и пятая точка толстели стремительнее всего. Я была счастлива оказаться среди пусть и немного раздражительных, но прямых и понятных русских людей. Друзья и бывшие одноклассники тоже шарахались от меня первое время, но постепенно габариты мои растаяли, наступило лето, и молодая жизнь вновь забурлила своим разнообразием.
***
Дело было вечером, делать было нечего. Я, Макс и Игнат сидели на девятом этаже в квартире его родителей, театральных актёров, уехавших со спектаклями в ежегодное турне по городам России. Летние дни неуклонно таяли в наших бурных беседах, частых спорах ни о чём, шумных коллективных прогулках и нередких пьянках по клубам. Зазвонил телефон. Игнат снял трубку. Сказал: «Алло». Тут же замолчал и изменился в лице. Закончив разговор, он повернулся к нам бледный и сказал фразу, которая не могла бы родиться даже в самом дурном кошмаре:
– Руслан умер. Покончил жизнь самоубийством.
В этот момент я стала старше на целую чужую жизнь. Смерть впервые подошла ко мне так неожиданно близко. По телу пробежал холодный и очень сильный импульс, как будто к внутреннему софту некогда беззаботной жизни подгрузили программу неотвратимых страданий. Этот импульс всколыхнул в памяти всю боль, которая за короткую жизнь уже успела отпечататься в уме своим разрушительным прикосновением.
Руслан был миловидным тонким высоким светловолосым очкариком. Он любил носить глубокую панаму на глаза и неизменную куртку ярко-жёлтого цвета. Его улыбка с маленькой ямочкой на щеке очаровывала, но сам он хотел казаться, скорее, циником, чем романтиком. Руслан вырос в суровом микрорайоне, расползавшемся вокруг Камской ГЭС. Грязно, серо, промозгло. Здесь жили зомби-трудоголики, укушенные безликим советским режимом и заливавшие водкой свою бесцельно уходящую в камскую пучину жизнь. Каким образом Руслану удалось превзойти гнетущий магнетизм этого места и стать иным и одновременно чуждым этой мрачной среде обитания, для меня оставалось загадкой. Он мечтал рисовать комиксы, писать музыку и тексты, то есть быть таким, каким его не хотели видеть и знать уставшие от въедливого пролетарского быта родители. Мы никогда не были с ним действительно близки. Я не могу вспомнить ни одного задушевного разговора, в котором открылась бы ему в своих переживаниях, а он поделился бы чем-то важным из своего внутреннего мира. Однако мы постоянно находились в одной компании, смеялись и шутили, бродили по одним и тем же заведениям и выпивали там – в общем, были в одном и том же потоке. Игнат и Максим, напротив, в разных пропорциях были с Русланом близки. Однако, когда с момента его смерти прошло уже несколько лет, друг детства Руслика (так мы все его называли), выросший с ним всё в том же пролетарском микрорайоне, не скрывая своей злости, сказал: