- Это какой? - поинтересовался дед Сизов.
- С которым они на фронт уходили. "Прощание славянки" называется, - Петр Алексеевич с удовольствием похрумкал капустой. - Раньше, конечно, у нас технологические простои были. А сейчас лучше дела идут. Случается, сегодня ему марш "Славянки" на юбилее играешь, а через день уже идешь вслед за его гробом и Шопена выдаешь. Да и молодые сейчас мрут, как мухи. С одной стороны, конечно, в масть, учитывая, что гонорары растут, а с другой - хочется взять и крикнуть: "Не умирайте, люди!".
- А я подзабыл эту мелодию, - сказал Сизов и брови свел, пытаясь припомнить.
- Какую мелодию?
- Ну, марш, с которым ты меня на фронт провожал.
- Да то не я провожал; меня тогда еще в проект не занесли. Но если хочешь, сейчас надудю.
И Петр, подражая своей валторне, прогудел одними губами марш "Прощание славянки". При этом разохотился и стал дирижировать себе вилкой. Хозяин слушал молча, внимательно, вспоминая. Седые брови сошлись у него на переносице. И хозяйка, шустрая, сухая старушка, присела за стол и заслушалась, успокоив на коленях руки. Она смотрела на мужа, должно быть, представляя его бравым парнем в восемнадцать лет отправляющимся в последний год войны... А он послушал и встряхнулся.
- Ну, посидели, подудели, пора и честь знать.
Гости поднялись из-за стола и раскланялись.
- Дед, последний вопрос, - пристал Мишка. - А сам ты славянин?
- А кто ж еще.
- А жена?
- Чей-то ты все выпытываешь?
- Я так думаю, ваша внучка тоже славянка, хоть в промежутке и Бюль-бюль оглы затесался.
- Дак оно как? - сказал мудрый старик. - Чей бы бычок не прыгал, а теля-то все одно наше.
- Тогда я пойду с вашей телочкой попрощаюсь, - решился Мишка. - Хотя, правда, не на фронт ухожу, но все-таки. И на наших улицах не совсем мирно.
Он опять подошел к комнате, в которой уже был. Подергал дверь. Закрыта. Аккуратно постучал согнутым указательным пальцем. Нет ответа.
- Ладно, не буду больше беспокоить, - сказал дипломатично, повернувшись к хозяевам. - Но если что, зовите. Сразу приду.
Хозяин возвратил гостям каравай с солонкой и проводил.
- Ну вот, и похмелились, - опять со странной смесью удручения и радости шепнул на улице Сорокин другу Сашке.
- Не понял, - расслабленно отозвался тот. - Твоя мамка, выходит, правду сказала? Это был спектакль?
- Пожалуй, - ответил Мишка. - Только почему-то занавес не подняли и зрителей в зал забыли впустить.
Он вдруг, как знал, оглянулся, посмотрев на знакомое окно. Карина появилась между занавесок. Подняла руку и своей узкой, прохладной ладошкой то ли хотела прическу поправить, то ли попрощаться с ним неуверенным, несмелым жестом.
Кто-то из соседей варил кофе. В воздухе пахло маем и цикорием. Зеленели листики золотого шара, впитывая от солнца энергию для будущих цветов. Брат Петр Алексеевич с грустным видом нес перед собой невостребованный каравай. Мать вышла на крыльцо, нетерпеливо дожидаясь их возвращения. И сразу все поняла.
- Выставили? - посмотрела вопросительно и, еще не дождавшись ответа, вздохнула тяжко.
- Да, объявили о моей несостоятельности. Но ты не горюй, мама, - подбодрил ее "младшенький". - Еще не вечер.
К концу мая он завербовался в Якутию. Вербовщик принимал в одной из пустующих комнат Дворца Культуры. Это был элегантно одетый мужчина с безукоризненной стрижкой. Он говорил убедительно, обещал высокую зарплату и бесплатную доставку к месту работы. Оказалась востребованной и Мишкина профессия. Все устраивало, особенно то, что добираться самолетом.
- Если даже полетим в ясную погоду и в иллюминатор я замечу внизу пивной ларек, - разъяснил он Сашке, - то с высоты десять кэмэ ведь без парашюта не выпрыгнешь. А парашют мне, знамо дело, не дадут.
Да и прежний вариант - с путешествием к брату на Камчатку с проверкой себя на морскую болезнь - отпал сам собой. Судно, на котором Павел прокладывал маршруты, сдали на металлолом, а брата списали на берег. И в последнем поздравлении, он сообщил, что подумывает, не вернуться ли ему в отчий дом. Наверно, забыл, что отчим домом для него являлся шахтерский барак.
Мерно гудел мотор. Сидя у борта и глядя в иллюминатор, парень припомнил разговор с братом Петром, когда тот хотел его "сослать" куда-нибудь на Крайний Север, в Якутию. Так оно и вышло. Почти святой Петр оказался провидцем. Мишка летел с легким сердцем и по собственному почину. Теперь-то все получится, был уверен.
Два года, без отпуска, вкалывал он на обустройстве вновь открытого нефтяного месторождения. Даже "начальником" - как, дурачась, предполагал в разговоре с братом - поставили. Ну, не таким великим: бригадиром, без освобождения от основной работы. А прищуривать глаза и ломать речь не пришлось. Бригада подобралась интернациональная, язык общения - русский.
Мать изредка присылала письма и каждый раз упоминала, что при встречах с ней "Аришка" уважительно здоровается. Но не очень-то она разговорчива. Не делится своими девичьими мечтами. Ну, ясно. Мать - хлебом не корми - дай поболтать.
Эти коротенькие письма-сообщения его согревали. На третий год, к осени, когда монтажникам следовало перебираться еще дальше на север, он решил, что с него хватит и пора возвращаться. "Как раз поспею, чтобы диплом обмыть".
В Якутске, ожидая самолет и томясь, дал телеграмму. Правда, сначала хотел сюрпризом ввалиться домой, но потом подумал, что, пожалуй, для матери хватит уже сюрпризов, пусть знает о его возвращении.
По прибытии никто не встретил. Подвести до родного дома навязались сразу двое бомбил - томились без дела. И оба были настолько вежливы, что Мишке не захотелось отказывать ни одному.
- Ладно, - решил он и повернулся к первому. - С тобой поеду. Ну, а ты, - повернулся ко второму, - шляпу мою повезешь. Смотри, отвечаешь головой.
Разумеется, дорожную сумку, не отпуская, держал на коленях. Там, помимо пары рубашек и полотенца, в обыкновенной наволочке лежали заработанные им деньги. Так уж получилось, что когда он надумал ехать домой, в сберкассе поселка валюты не оказалось. Пришлось подождать, когда инкассаторы привезут дневную выручку из магазинов. Его сбережения состояли из залапанных, захватанных червонцев, полтинников и стольников, которые труженики нефтянки тратили на приобретение харчей и водки.
И вот он дома. Телеграмму доставили, его ждали мать и Сашок. Друг обнял и, как бы оправдываясь, разъяснил, что они ожидали с раннего утра, названивали в аэропорт, а рейс все откладывался да откладывался. Про шляпу Мишка забыл, но второй таксист оказался добросовестным и сам занес ее.
Сели за стол. Мать всего наготовила. Она радовалась, что на этот раз сын вернулся домой целым и невредимым. В кои-то веки - ни одной царапины, даже старый шрам над бровью стал едва заметен.
- Ну, рассказывай! - не отрываясь, смотрела на него.
- Все нормально, - он открыл сумку и вытащил наволочку с деньгами. - Вот. Шубу наконец-то тебе куплю.
Сашок заглянул в наволочку и, как бы не веря глазам, что там находится, пошуршал внутри рукой.
- Ну, Мишель, ты в своем амплуа.
Опять назвал женским именем. Но Мишка не стал поправлять. Смотрел на мать. Почему-то она необычно сдержана. И как будто порывается что-то сказать, однако все никак не решится. И тогда сам наехал с вопросами:
- Ну, а вы тут как? Какие новости?
- Да какие уж там новости. Твой брат Павлик домой вернулся, купил себе квартиру, ремонт делает. Обещал прийти. И Петя скоро придет...
Остальные новости выложил Сашок:
- Да, у нас тут мало что изменилось. Ну, корейцев и китайцев добавилось. Даже негр, по имени Вася, появился. А вообще, убывает народ. И невесты твои разбежались. Изабелка улетела в Питер с тем доктором, которому ты авторские права передал. У него там родители живут. А она, вишь ли, в нашем городе уже засветилась, как легкодоступная девочка. Так что тут ей никак не стать гранд-опера дамой. Вот и уехали. И эта девица, которую мы сватать ходили, тоже тебя не дождалась. За молодого прокурора из Уссурийска замуж выскочила.
Мишка перевел недоумевающий взгляд на мать.
- Да, не дождалась тебя Арина, - печально подтвердила Мария Сергеевна.
- Что? Вот фраер я, а? Бумажными червонцами хотел купить... - глаза у него остекленели. Дальше забормотал отрывочно, вскочил из-за стола, схватил наволочку с деньгами, вывалил содержимое на пол и стал топтать. Движения его становились все более судорожными. Беспорядочно задергалось тело, ноги заплелись, и он рухнул на пол, корчась в припадке.
- Ой, боже ж ты, мой! - запричитала мать. - Саша, сынок, придержи его, а то он всего себя переломает.
Парень не растерялся. Навалился, прижал к полу. Мишка ослаб и затих. Лицо сделалось мертвенно бледным. Сашок с трудом поднял друга и положил на кушетку. Мать присела рядом и стала гладить сына по влажным волосам.
- Успокоился, спит, - тихо заговорила. - Он же родился с черепной травмой. И лет до десяти его припадки били. Потом подрос, и они прекратились. Я так рада была. И на тебе - опять.
- Рецидив, - вымолвил Сашка иностранное слово.
- Ведь я сама виновата, что он вырос таким разгильдяем, - повинилась Мария Сергеевна. - Сильно жалела из-за болезни.
- Нормальным вырос. Правильный пацан, - защитил друга Сашок и оценивающе оглядел разбросанные бумажки. - Деньги собрать?
- Собери, сынок. Жить-то на что-то надо. Я позже утюгом проглажу.
Сашок стал собирать и, когда это делал, глянул на Марию Сергеевну. Та сидела рядом с сыном. Так что у парня возникла мысль: а не сунуть ли в карман пару купюр покрупнее. Да легко! Тетя Маша по-прежнему не обращала на него внимания. Но это и остановило. Не мог он при таком, беспардонном доверии, стырить. "Лучше попрошу у Мишки потом взаймы", - подумал, складывая деньги в наволочку.
Мишка через часик проснулся спокойным, безмятежным, как будто забыл, о чем ему сообщили. И с того дня стал намного молчаливей, сдержаннее. Он все больше походил на брата Петра. Однажды Сашок явился в гости с подругами - со своей Светой и еще одной девчонкой, которая предназначалась для Мишки. Эта оказалась с хитрецой. Она подольстилась к Марии Сергеевне, во всем ее слушалась и исполняла. Как-то засиделась допоздна и, Мария Сергеевна, раньше не допускавшая, чтобы кто-нибудь "из этих" оставались на ночь, сама же разрешила:
- Да ладно, оставайся, Лизавета.
И она осталась у них навсегда. Через год родила девочку. Мишка с роддома, не уступая никому, нес дочь на руках. Насчет имени заранее не подумали, уже дома, на небольшом семейном совете стали прикидывать, как назвать, перебирали имена. И Сашок шепнул:
- Может, Изабелкой? Я так понимаю, это имя у те6я в фаворитах?
Мишка притих и задумался. Вообще-то в памяти у него навсегда сохранился образ той девочки в белой шубке, к которой впервые в жизни он испытал новое, непонятно тревожащее чувство...
- Нет, пущай будет Марией. Назовем, как бабушку.
Больше он никуда не ездил. Устроился на постоянную работу в городе и, опять же, благодаря стараниям матери. Однажды она подсунула ему визитную карточку.
- И кто ж это у нас Анатолий Витальевич? - спросил он, повертев картонку. - Не зря ведь я предполагал, что не всех твоих мужиков знаю.
- Молчи, дурень, - обиделась мать. - Это твой кровный брат. Когда я санитаркой в больнице работала, много своей крови ему передала. Ни от кого ему не подошла, даже от близких родственников. Только моя почему-то сгодилась. Врач сказал, что у меня очень ценная кровь - всем подходит.
Анатолий Витальевич оказался совладельцем нового крупного магазина. Он принял Мишку в личном кабинете. Степенный и объемный, как сейф, стоявший в углу.
- Кем же тебя взять, Сорокин? - задумался он. - Может, торговым агентом?
- Ни в коем случае, Анатоль, - Мишка с самого начала заговорил с ним запросто. - У меня аллергия на эту профессию.
- Может, охранником?
- Пустить козла в огород? - Мишка пожал плечами.
- Ну, тогда даже не знаю, - встал в тупик "кровник". - Сантехнику обслуживать сможешь?
- Запросто.
* * *
Прошло еще три года. Сантехник Сорокин обслуживал супермаркет и еще ряд торговых точек. Маша росла крепкой и здоровой девочкой. В свободное время отец частенько сидел с ней на крыльце. К июлю раскрылись бутоны золотых шаров. Они через перильца тянулись к крыльцу, и дочь подтягивала их к лицу, нюхала и сладко зажмуривалась.
Сверху улицы, с подножия сопки, послышались звуки торжественной и печальной мелодии. Это брат Петр со своей дружиной кого-то опять хоронил. А через полчаса и сам он появился во дворе дома. В руках нес валторну без футляра. Маша выпросила у "дедушки" поблескивающую медную трубу с витой улиткой и широким раструбом, поиграла с ней, нажимая на клавиши, даже пыталась дуть, но ничего не вышло.
- Нет, дедушка Петя, у меня воздухов не хватает. Ты сам поиграй, ладно?
Он послушно взял валторну.
- Ну, траурное меню на сегодня закончилось, - пробасил, протирая платком мундштук от Машкиных слюней. - Что-нибудь повеселее выдам.
И заиграл, повернув раструб к небу. Заслышав музыку, вышла на крыльцо Лиза, взяла на руки потянувшуюся к ней дочь. А Мария Сергеевна, не отрываясь от дел, выглянула из открытого кухонного окна и замерла, слушая старшего сына.
- Погоди, а что это было? - с удивлением спросил Мишка, когда брат, передыхая, опустил валторну.
- Вальс "Синие сопки". Наш композитор написал.
- Ай, стервец, Гера! - вскрикнул Мишка. - Закончил все-таки и не сообщил мне. Наверно, решил, что я в Италию умотал, за "Сампдорию" выступать. А я передумал. И на кой хрен мне Италия сдалась?.. Хороша страна Италия, а Россия лучше всех! - он припомнил, что в последний приезд сильно постаревший и сдавший Серафим Иванович склонял переезжать в Подмосковию, и добавил: - А в самоей России лучше всех наша золотая долина... Давай, Петро, на бис, а? А то ж мне ведь рецензию еще Герасиму писать. Надо как следует прочувствовать.
Петр Алексеевич отдышался, опять приложил трубу к губам и, взгромоздив густые брови на лоб, выдул волшебные звуки. Все слушали. Соседи повыглядывали из своих ячеек. И синие сопки вокруг тоже слушали вальс о себе, но не могли закружиться под эти звуки по причине полной неподвижности. Они только молча, столетиями, наблюдали за потугами людей...