- Это у моего бати-то? - рассердился директор, задрал гладковыбритый подбородок. - Ты че гонишь? У него были настоящие казацкие усы. И борода - лопатой.
18. Прощание со славянкой
Иван шел домой темной улицей, на которой не горел ни один фонарь, и горестно мотал головой. Теперь он уже не сомневался, что тот мужик, которого он послал в нокаут, был его родственник, Александр Исаевич Борздун. И не только родственник! Он же его кандидатом в правозащитники выдвинул. И сам же, дурачина-простофиля, защитника упразднил.
И это еще не все. Сироту ведь обидел. Пусть хоть сирота уже в зрелом возрасте и шести пудов весу, но это статус на всю жизнь. Вот чего себе не простит! Навообразил, черт те что, Штирлиц долбанный. Бойцы невидимого фронта, явочная квартира... Ну, остановился человек в гостинице; при первом удобном случае в деревню собирался наведаться. Сейчас от стыда только на Север и рвать когти. Конечно, Петрович жук еще тот, но на этот раз правда на его стороне: не свои функции ты, Иван, на себя берешь. Что человека-то осуждать? Покойная мама бы сказала: "Не суди и не судим будешь". Сам как в ресторане себя повел. Как кобель за сучкой с цепи сорвался...
Галина, увидев его, переполошилась: "Ваня, тебя чего так перекосило?" Он нехотя объяснил про командировку. Про то, что Александра Исаевича в нокаут послал, смолчал.
Позднее зашел Пашка Тютюнник. Почти не сгибаясь, почесал колено длинной рукой и заговорил.
- Собираешься? Галка пирожков на дорогу напекла?
- Печет там что-то.
- Мы сейчас все под колпаком у нашего Мюллера-Мельникова. Вот он и заключил договор с этими вербовщиками, нас не спросивши. Ну, тут уж ничего не попишешь. Карточный долг - дело чести. Всегда так было и для всех слоев общества справедливо: что для царских особей, что для уголовников.
Иван молча слушал его рассуждения.
- Жаль только, что на Север посылают, - пожалел Паша.
- А чего жаль-то?
- Да я ведь на Севере уже бывал. Еще когда кубатуру для колхоза заготавливали. Мне бы на Юг, куда-нибудь в Африку.
- А там что забыл?
- Люблю бананы. И всю жизнь мечтал попробовать их прямо с дерева рвать. Поскакать бы с ветки на ветку, как в доисторическом детстве, и можно об вечном успокоении подумать. И вообще что ни делается, все к лучшему. Так или иначе, но уже сейчас ясно, что наше акционерное общество к весне благополучно развалится. А мы там на Севере сядем на нефтяную иглу. Подзаработаем, китайские тракторишки себе приобретем...
- Мечтать не вредно, - перебил Иван, поминая свои мечты про новую машину.
- А чего? Колхозная собственность у нас не катит, частная тоже. Станем единоличниками и все проблемы решим. Сам у себя ведь не будешь воровать. Это уже будет такое извращение, как будто сам себе в жопу вставишь. Но ведь не у кажного до жопы достанет.
Паша со значением примолк, чтобы Иван осмыслил сказанное.
- Токо заранее тебя, Ванек, предупреждаю: если даже очень богатым станешь, не нанимай сторожей. И вообще никого не нанимай. Даже меня, вечного пролетария, не нанимай. Вот хоть что со мной делай, хоть на куски режь - не нравится мне наемный труд. Не ты обдуришь, так тебя. Вот и ходишь вечно неудовлетворенным, - Тютюнник помолчал и, не услышав ответного слова, закончил. - А вообще-то трудиться я могу. На Севере, когда для сэбэ клюкву собирать будем, я вам покажу на что я горазд. Я уже придумал такую загребательную штуковину под вид совка.
- Ты лучше скажи мне, Пашка, - не выдержал Иван. - Как ты умудрился с моего москвича колеса поснимать? А еще другом меня считаешь!
- Вообще-то, врать не буду, я сразу понял, что машина твоя, - честно ответил Паша. - Но решил, что ты ее сам на свалку выбросил. Она ж у тебя вечно ломалась, а тут тебе новую пообещали. Да и колеса-то - лысые совсем. Никому они не нужны. Токо мне. Я тачку из них хотел сделать, кормовую свеклу с колхозного поля возить.
Иван хмуро слушал Пашкины оправдания и прикидывал, как тут семья без него, хозяина, останется. Галке будет в тяжесть. На нее много чего дополнительно свалится. Тютюнник еще немного потрындел и ушел - тоже готовиться к отъезду.
Иван стал растолковывать жене, за что в первую очередь следует уплатить, а что может и подождать. Она слушала подавленно. Вообще в математике всегда была слаба. И еще, когда в школе учились, списывала с его тетрадки. А сейчас ей совсем не до математики. Они надолго расставались только один раз: когда он, будучи оккупантом, оказывал в Афгане интернациональную помощь.
Иван погладил ее по плечу и дал последнее указание:
- Слышь, Галь. Если Алекс... Александр Исаевич без меня заявится, ты уж с ним будь поприветливей. Угощение, то да се, не пожалей поросенка на шашлыки. Соседа Гешу попроси, он заколет. В общем, чтобы как в лучших домах.
- Ну, о чем ты говоришь! - откликнулась она.
Действительно, зря он. Это само собой разумелось. По-другому она и не могла.
Затем он зашел в комнату к дочери. Надо и с ней поговорить. Но когда зашел, попал в ступор и не знал, с чего начать. Наконец, и ей объявил, что уезжает в командировку.
- Да, я уже в курсе, мама сказала, - откликнулась Катя.
- Маме тут тяжело будет. Ты ей помогай, - он припомнил, что дочь собралась уезжать и пришпорил себя: "Что я говорю? Новые нагрузки и подстегнут ее к отъезду". - В общем, живите дружно. А я с первой же получки куплю тебе компьютер.
- Ой, правда? А спутниковую тарелку?
- Всё куплю! И спутниковую тарелку, и спутниковую сковородку, только не уезжай из дому, ладно?
- С чего ты взял, папа?.. Я никуда и не собираюсь.
- Но мечтаешь же?
Катя-Анжелка промолчала. Ее личная тайна, в которую никто не вправе проникнуть. Через окно Иван увидел, что в сарае зажегся свет. Понятно, тихим сапом туда внедрился сын - отбывать свою провинность. Он закончил разговор с дочерью и вышел в сарай. Сначала оба молчали. Ванька, не отвлекаясь, склонив голову, шуровал лопатой. Задумчиво жевала корова, пучил коричневый глаз бычок; аппетитно хрумкали оставшиеся в живых поросятки, не подозревая о существовании приемщиков, сдаточных цен и рыночной экономики.
- Что ж ты, сын, у своего отца машину своровал? - наконец сказал Иван.
Ванька застыл. Сказал, не поднимая головы:
- Папа, теперь ты меня в тюрьму посадишь?
Так жалко стало его, признавшего свою вину, покоренного и сломленного.
- Ты че, Иван Иваныч?
Сын подался к нему. Иван прижал парня головой к груди и стоял так с минуту. Когда отстранился, то увидел, что у Ваньки на глазах слезы, а корова повернула голову, перестала жевать и недоуменно смотрит на них. Отмяк сын, оттаял и позже, когда Иван со своей "Изаурой" упаковывал чемодан, подошел и попросил: "Батя, а ты возьми меня с собой". Галина только беспомощно всплеснула руками, а Иван взъерошил сыну волосы и отказал: "Рано тебе в рабство-то". Хотя и тут ему не сладко будет. За мужика в доме остается. Да и дочке, придется отлипать от учебников, больше в хозяйство внедряться, чтобы мать разгрузить.
Последней в тот вечер к ним заглянула соседка Зина - та самая, что нагадала ему дальнюю дорогу и казенный дом. Хорошо, что "казенный дом", по всей видимости, общежитие, в котором ему предстоит жить, а не тюрьма. Не вовремя соседка заявилась. Встала на пути в коридоре, а он в майке, с полотенцем в руках, шел в растопленную баньку, ополоснуться перед дорогой.
- Слышала, отправляют вас, - сказала она, колыхнула полными плечами. - М-м, как сладко ты потом пахнешь. Видать, давно не мылся.
- Некогда мне.
- Может, и меня с собой возьмешь, - она томно повела глазами. Он в курсе был, что ее муж так и не вернулся из Турции.
- В баню, что ли? - недоумевающе спросил, удивляясь ее наглости.
- Да нет... - Она посмотрела вперед по коридору, определяя, где Галина. - На вахту. Поварихой или хоть прачкой.
- Я не отдел кадров.
- А хочешь, на дорожку погадаю? - не отлипала Зина.
- Да иди ты! - отмахнулся он с внезапной яростью и отстранил со своего пути.
Не пожелал о будущем ничего знать. Что будет, то и будет. Парился по страшному, хлестал себя веником. Вышел чуть живой; Галина стол приготовила.
- Ну, утром некогда будет. Давай посидим, Ваня.
Сели, она налила ему самогонки. Но он отказался.
- Че-то мне не хочется. Да и вставать рано.
- А я выпью, - отчаянно сказала она и выпила. И запела. Давненько он не слышал, чтобы она пела. И песня была о странствиях.
По Муромской дорожке
Стояли три сосны.
Со мной прощался милый
До будущей весны.
Он клялся и божился
Со мной одною быть.
На дальней на сторонке
Меня не позабыть.
Галина налила себе еще с полстакана и опять выпила. Совсем напоследок очумела баба. И, неотрывно глядя на него, продолжила петь. Не хуже цыганки Лолы из ресторана. Она будто предсказывала будущее:
Наутро он уехал,
Умчался милый вдаль.
На сердце мне оставил
Тоску лишь, да печаль.
А ночью мне приснился
Ужасный страшный сон,
Что милый мой женился,
Нарушил клятву он...
Она пела с таким протяжным надрывом, что он не выдержал и погладил ее по голове, как маленькую девочку.
- Да ладно ты, успокойся. - Она не успокаивалась. - Тише ты, детей разбудишь.
И была Галина в ту прощальную ночь отчаянно страстной, как двадцать лет назад при первых встречах. На кухне горел свет, и в сарае забыли выключить. Но она про колесико на счетчике не вспоминала.
19. Мечты сбываются
Прошло пять лет. "Колосок" влачил жалкое существование, и все больше сельчан устремлялись на Север, в Муромцево и в другие места, желая подсесть на нефтяную иглу. Но не у всех получилось. Некоторых не приняли; другие устроились и весьма неплохо, но пустились во все тяжкие и потом возвращались до дому до хаты - без копейки, упитые и ухлестанные. И в целом по деревне стало заметно разделение на устроившихся и не устроенных, на успешных и неуспешных, на голытьбу и с достатком. Распадались семьи. Прибавилось число безмужних матерей.
Иван, всегда помнил, что у него семья, и голову не потерял. Ну, был случай, один раз получку в карты проиграл, да и, чего греха таить, надолго задружил с буфетчицей Людой, работавшей в столовой при месторождении. Она и сейчас с нетерпением дожидается его приезда. Но это для земляков - тайна великая есть. А вот друга, свата Пашку Тютюнника незавидная участь постигла. Он держался, пока рядом был Иван. Потом попал в другую вахту, расслабился и... полетели клочки по закоулочкам. Теперь он постоянно дома и, когда Иван приезжает с вахты, заходит и просит дать какую-нибуть работенку. И еще таких, как он, с десяток по деревне бродят. Но их редко где принимают. А если и принимают и дают работу, то в дом не пускают: перекусить и выпить выносят в сарай. Пожалуй, один Иван, сохранил прежние привычки и поддерживает отношения с голытьбой. Он даже собственноручно копал могилу для Генриха Карлыча. И в школу ходил, кинул клич, чтобы сбросились на мраморный памятник бывшему директору. А пока заказал деревянный крест сельскому краснодеревщику Салькову, а также насел на художника Сашку Кураева и заставил его написать табличку. Правда, Сашка был поддатый и перепутал имя с отчеством. Теперь на временном кресте значится: КАРЛ ГЕНРИХОВИЧ. Женни, вдова, только головой покачала, узрев крест с табличкой, и совсем тихо сказала, что ее муж вообще-то был не верующий.
Скотину Ходорковы перестали держать, так только - курочек, да и в огороде сажали самую малость. "Что я не смогу себе купить свежей свинины или, там, баранины на шашлык? - объяснял Иван свое поведение. - Да и меня подолгу дома не бывает. Пущай Галина отдыхает!" Тем паче, что насчет овощей проблема вообще была снята. За селом расставили свои теплицы предприимчивые китайцы, у которых все получалось - при любых погодных условиях. Они завалили окрестные села и поселки дешевыми огурцами и помидорами. И вот, что удивительно, еще и прибыль сумели поиметь. Правда, злые языки поговаривали, что овощи они выращивают на собственном дерьме. Но это вряд ли правда. Где они его, дерьма, столько наберут? Сами ведь мелкие, худощавые, кушают мало. Но работают, да, много.
И, конечно же, Иван уже через пару лет осуществил свою давнюю мечту: приобрел приличную машину, "Тойоту Камри" - ту самую марку, которую выставлял, как суперприз, бизнесмен Прохарев. Умный, видать, мужик. Понял, что нефть и газ со временем, так или иначе, кончатся и решил на землю глаз напучить. Поэтому и влез в сельские будни. А может, так высокое начальство - губернатор и его свита - велели. Но все равно, значит, умный: с политиками не спорит.
Машину Иван приобрел, конечно, не новую. На новье - кишка была тонка. Однако и эта, приобретенная с рук, тачка была хороша. Когда пригнал её, красавицу цвета спелой ржи, - все домочадцы высыпали. Пополневшая Галина, повзрослевший Иван Иваныч, ростом почти догнавший батьку, Катюха-Анжелка. Дочь даже захлопала в ладоши и первой поздравила отца с покупкой: