Вспомнив об отце, Юрий в который раз уже поймал себя на том, что невольно сравнивает, и, как всегда, не в свою пользу. В душе всколыхнулась привычная злоба, неизвестно на кого направленная. Не на себя же злиться ему? Чтобы дать злобе выход, хорошо было бы сейчас осердиться на кого-либо из приближённых — да хоть на кравчего: почему ужин не готов? Да по зубам бы ему! Сразу полегчает, дело проверенное.
Но, рассудив, Юрий решил гнева не выказывать. Всё-таки не во дворе княжеском дело происходило, а на войне. Перед битвой на своих зло срывать — примета плохая. Да и ужин, скорее всего, у кравчего давно готов.
Так и оказалось.
Великий князь велел подавать себе ужин в шатёр, объявив, что потом ляжет спать. И все чтоб готовились отходить ко сну, ибо завтра сил много понадобится.
Перед тем как окончательно удалиться в свой шатёр, он с удовлетворением осмотрелся по сторонам, оглядел необъятный стан, разбитый для его войска. Не без гордости подумал: «Да, у отца, великого князя Всеволода, и двор был пышнее, и слуги расторопней, но такую рать огромную — созывал ли он когда?» С невысокого холмика над речкой Кзой ополчению Владимирскому и Суздальскому не было видно ни конца ни края. На душе сразу стало спокойно и даже весело. В тот вечер, отужинав, Юрий Всеволодович заснул легко и быстро.
...Утром разбудил его шум снаружи и лёгкое покашливание возле самого входа в шатёр. Слуга всегда так делал: сначала кашлял, дожидаясь приказа войти и доложить, а потом либо входил, либо удалялся, чтобы через некоторое время начать кашлять снова. Смотря по обстоятельствам.
Великий князь поморгал глазами и почувствовал, что отлично выспался. Что там? И так пора было подниматься.
— Что там? — отозвался он на кашель.
Слуга тотчас возник, отодвинув полог.
— Прости, государь. С хорошим утром тебя. Там от супостатов гонец прибыл, к тебе просится. Борис Юрятич с ним разговаривает.
— Одеваться, — кивнул великий князь. И, пока слуга надевал на него тёплые порты, оборачивал ноги мягким сукном и натягивал сапоги, высказался: — А что мне с гонцом этим говорить? Пусть Борис придёт, доложит, как и что.
Борис Юрятич был боярин, приближённый великого князя. Состоял при Юрии с детских лет его. Великий князь Бориса Юрятича любил.
— Он тебе велел передать, Борис-то, чтобы ты сам вышел, государь, — отвечал старый слуга. — Тот гонец-то непростой, он от самого князя Мстислава к тебе со словом.
— От са-мо-го!.. — Юрий Всеволодович мгновенно разгневался. — Какого такого са-мо-го? Ты, пёс, одного князя знать должен — меня! Самого! Ещё раз услышу — шкуру спущу! Пошёл! Скажи Борису — сейчас выйду.
Слуга исчез.
Выйдя из полстницы, где располагалась его постель, в собственно шатёр, великий князь присел к столу, на котором, пока он почивал, были расставлены утренние закуски: ломтики вяленого говяжьего мяса, хлебцы белые, варёный белужий бок, тонко нарезанный, крутые яйца, крашеные, ещё от Пасхи, языки копчёные, сладкая репа, сваренная в мёду с душистыми травами. Юрий Всеволодович любил, проснувшись, сразу чего-нибудь пожевать. Он ел и собирался с мыслями.
Хотелось встретить Мстиславова гонца так, чтобы он уехал униженный и испуганный, да чтоб испуг его передался Мстиславу Мстиславичу. Ничего не придумывалось, кроме как наорать, ногами топая и хватаясь за меч. Но это вроде бы недостойно великого князя! Ладно, сам напугается гонец, когда увидит огромное Суздальское ополчение. Уже, поди, испугался. Да и князь Мстислав — тоже. Иначе зачем гонца послал?
Великий князь вышел из шатра, в толпе приближённых сразу выделив Бориса Юрятича. Тот, заметив внимание государя, склонился в почтительном полупоклоне — всегда так кланялся. Прочие же переломились пополам, до земли, словно выставляясь перед Мстиславовым гонцом своею преданностью великому князю.
Кроме одного, незнакомого, который, стоя рядом с Борисом, повторил его поклон. Ага, стало быть, это и есть гонец. По виду — воин и, наверное, умелый, не из простых.
Юрий Всеволодович важно приблизился, стараясь глядеть на посла неотрывным взглядом. Смутить его, однако, великому князю не удалось: тот стоял без страха, но и без наглости, с достоинством. Приближённые уже распрямились и с любопытством смотрели, как вражеский гонец будет играть со смертью.
Однако посланец всё не начинал своей речи. Спокойно разглядывал Юрия, словно видеть великого князя для него было делом привычным: Великий князь даже скрипнул зубами от злости. Унизительно, конечно, начинать разговор первым, но стоять вот так, молчать, ожидая, кто кого перемолчит, означало в глазах окружения соревноваться в выдержке. Ему, великому князю, с каким-то смердом! И надо же — никому вокруг, даже Борису, в голову не приходит напомнить Мстиславову псу, перед кем он стоит! Ишь, выкатили глаза, забавляются. Ну ладно, он им это припомнит.
Не зря вчера отцов двор вспомнился. Отцовы бояре — будь они сейчас на месте Юрьевых — в один миг постелили бы гонца к государевым ножкам: не заносись-ка! Говори живо, с чем послан! Да за словами послеживай!
Приходилось глотать унижение, будто не заметил ничего. Иначе ещё большим дураком окажешься.
— Ты, что ли, от князя Мстислава гонец? — надменно спросил Юрий Всеволодович.
— Я к тебе, великий князь Юрий. Слово привёз от господина моего. Зовут меня Явольд, я при князе боярин.
— Как тебя зовут, про то пускай твой князь знает. А мне не надо. Своих бы запомнить — видишь, их у меня сколько?
Юрий показал рукой, но боярин на войско и не глянул.
— Мне чужих холопьев знать ни к чему! — озлился великий князь. — Говори, зачем пришёл, да проваливай, пока тебя собакам не кинули!
Сильно было сказано. Боярин Явольд, несмотря на свою выдержку, медленно начал наливаться красным. Тут и бояре спохватились, зашумели:
— Говори скорей! Перед кем стоишь?
— Дерзок больно! Не задерживай!
— Кланяться надо великому князю! В ноги кланяться!
Юрий Всеволодович дал приближённым знак: хватит. Бояре смолкли, стояли, сжигая гонца взглядами огненными. Один Борис Юрятич посмеивался, оглаживая свою короткую ухоженную бороду. Явольд справился с замешательством, расправил плечи и заговорил:
— Князь Мстислав Мстиславич велел сказать тебе, великий князь, такие слова. Шлёт он тебе свой поклон. От тебя ему обиды никакой не было. Обида ему от князя Ярослава. Помоги урядиться ему с Ярославом, чтобы крови зря не проливать. Вот такое слово велел сказать тебе Мстислав Мстиславич.
Юрий поднял руку, останавливая начавшийся шум.
— Иди обратно к своему князю. Передай ему, чтобы знал: мы с братом Ярославом — один человек! Пусть князь Мстислав знает: что ему Ярослав сделал, то и я сделал. Всё, пошёл!
И, круто повернувшись, великий князь удалился к себе в шатёр. Вслед за ним и Борис Юрятич: ему одному разрешалось вот так, запросто, входить в государевы покои. Сели за стол.
После короткого, но злого разговора с Мстиславовым гонцом Юрий Всеволодович почувствовал, что снова проголодался, хотя ел только что. Он поискал глазами на блюдах — что бы выбрать, и одновременно показал Борису: бери, дескать, поешь со мной. Какое-то время жевали молча. Юрий — жадно, торопливо, Борис — вяло, словно нехотя. Впрочем, он всегда так ел. Проглотив очередной кусок белужины, великий князь захотел немного поддразнить боярина.
— Борис, может, мириться будем, а?
— Твоя воля, государь. — Борис Юрятич дёрнул плечом. — А мои мысли тебе известны. Князю Мстиславу от брата твоего обида большая, ты ведь сам это знаешь. Не гневайся, а рассуди попробуй. — Боярин прижал руку к сердцу, зная, что это действует на Юрия Всеволодовича успокоительно. — Что он, Ярослав, с Новгородом сотворил — знаешь? Не по-божески это. А дочь Мстиславову, супругу свою, отдал на насмешки и глумление девкам своим паскудным, наложницам бесстыдным? И чего он, князь Ярослав, после такого хочет? Чтобы Удалой простил ему? Честью своей поступился? Да не может такого быть! Скорее... — Борис Юрятич подумал и нашёл сравнение: — Скорее солнце на закате встанет. И это про князя Удалого всей русской земле известно!
Юрий Всеволодович швырнул на стол недоеденный кусок.
— Не заговаривайся, Борис! Не слышал, что ли, как я сказал: мы с Ярославом один человек!
— Один да не один. Да не гневайся ты, государь, погоди. Что Ярослав сотворил — такого тебе никогда не сделать. У тебя всё же Бог в душе есть. А и про князя Мстислава никто плохого не скажет. Ярославу надо бы за всё отвечать, а тебе с Удалым договориться бы. По совести будет. Вот — что думал, то сказал. Ты ведь, государь, велел мне всю правду в глаза тебе говорить.
Великий князь промолчал, и разговор далее не продолжился. Чтобы скрыть возникшую у него неловкость от слов Бориса, Юрий встал и вышел из шатра, сделав знак и боярину: дескать, беседы беседами, но и делом надо заниматься.
До самого обеда так больше и не разговаривали друг с другом. Юрий Всеволодович обошёл стан, осмотрел войска, выслушал доклады воевод. Немного погневался, пошумел — как же без этого? К полку сбродной сволочи подходить не стал, удовлетворился тем, что посмотрел на них издалека. Те вели себя смирно, сидели кучками вокруг костров, готовя пищу. Из общего войскового котла кормить их было не велено.
Великий князь подозвал воеводу, который должен был распоряжаться бродниками в бою, и приказал:
— Объяви им... кто там у них старший... За ними пригляд будет. Если начнут своевольничать или — того хуже — с поля побегут, то рубить их беспощадно. У моих людей рука не дрогнет, так и скажи.
На этом осмотр войска закончился. К братьям Юрий Всеволодович не пошёл. Если что нужно будет — сами прибегут. Пора было обедать. Позвал Бориса, пошли в шатёр.
Погода, как назло, начинала портиться. То всё стояли яркие солнечные дни, а теперь небо стало заволакиваться серой пеленой, задул пронизывающий ветер. Сразу стало темнее. Чувствовалось, что вот-вот посыплет снежок, а то и ещё хуже, дождь. Жаль... Юрий Всеволодович предпочёл бы, чтобы победоносное сражение состоялось при свете солнца, когда хорошо всё просматривается. С какого-нибудь холма весело было бы глядеть, как побежит враг, преследуемый и избиваемый его полками.
Внутри шатра, стены которого вздрагивали и прогибались под порывами ветра, тоже стало холоднее и темнее. Великий князь распорядился зажечь светильники и принести нагретые в костре железные полосы — для обогрева. Когда слуги удалились, устроился за столом, молча кивнул Борису Юрятичу, чтобы тот присел напротив него, и, как будто не прерывались, продолжил разговор.
— Стало быть, Борис, я тебе всегда правду велел говорить, какой бы она ни была?
— Иначе и нельзя, княже, — отвечал Борис, слегка настораживаясь.
Похоже, Юрий никак не мог успокоиться. Начнёт сейчас жилы тянуть. Борис знал своего княжича с самых малых его лет — с того времени, когда Юрий принял княжеский постриг. И если он возвращается к спору, да ещё подъезжает издалека, то, значит, совесть его немного саднит, и ему нужно хотя бы наговориться всласть, чтобы потоками слов загасить внутри неприятно жгущий уголёк.
— Иначе нельзя, — повторил он. — А рассуди сам, государь, почему ты меня и спрашиваешь тогда? Сам же правду хочешь знать.
— Я её и так знаю, Борис!
— Не спорю, великий князь. У тебя своя правда, ты по своей воле её творишь. Другую правду от бояр своих знаешь. А есть ещё третья правда.
— Не много ли будет? — Юрий ухмыльнулся, как делал всегда, если чувствовал, что может одержать словесную победу над Борисом.
— Может, и многовато, а никуда не денешься, — невозмутимо продолжал боярин. — Да ты ведь не о том хотел меня спросить, государь. Спрашивай, чего хотел. Может, вдвоём и отыщем её, третью-то правду?
Юрий покусал губы. Потом хлопнул в ладоши, позвал:
— Эй! Кто там? Подавайте на стол.
Борис Юрятич, понимая, что великий князь раздражён и всю эту возню с накрыванием стола затеял, чтобы оттянуть неизбежный разговор, приготовился к неприятному. Вот чёрт дёрнул за язык, сокрушался он про себя, лицом, однако, ничего не выказывая. Не надо было сейчас, пред битвой, его дразнить. Всё равно ни в чём не убедишь. Только рассердится. Может и в голову чем-нибудь запустить.
Удалив слуг движением руки, Юрий впился взглядом в боярина, словно стараясь сквозь выражение безграничного терпения ещё что-то высмотреть в лице его. Наконец процедил:
— Ты, значит, думаешь, что я не прав?
— Помилуй, государь! — искренне удивился Борис Юрятич. — Да в чём же это?
— А вот — что руку, мол, поднял на князя Мстислава. Ты ж сам мне его хвалил всё время, чуть не в пример мне ставил. Ну-ка, говори свою правду!
— Эх, княже, — укоризненно произнёс Борис. — Я ведь не про то. Князь Мстислав сам сюда пришёл — свою правду искать. А хозяин здесь — ты, как решишь, так и будет по правде. Захочешь — помиришься, захочешь — побьёшь его. Никто тебе не судья, кроме Бога единого да тебя самого.
— Ну, а всё же, Борис? До конца договаривай! — велел Юрий, и боярин увидел, как за суровой надменностью на лице великого князя проглядывает желание услышать что-то невысказанное, о чём сам смутно догадываешься, но желаешь услышать подтверждение из чужих доверительных уст.
— До конца? — Борис вздохнул и растерянно улыбнулся. Юрию Всеволодовичу даже странно было видеть таким своего ближнего боярина, всегда уверенного в себе. — Скажу тебе до конца, государь. Князь Мстислав Мстиславич — хороший человек. Может быть, самый лучший во всей русской земле. Не подумай, княже, — Борис прижал руку к сердцу, — не ставлю его выше тебя. Против него в поле выйду и сражаться буду, как и против любого, кто руку на тебя поднимет. А только он — честный витязь, и добрая слава о нём не зря идёт. И хоть я, государь, завтра с ним лицом к лицу встречусь и смертью паду, может быть, а нет на него у меня злости. Мил он моему сердцу. Да ведь и ты, государь, — Борис, всё так же смущённо улыбаясь, поглядел на Юрия Всеволодовича, — ты ведь тоже его любишь?
Пришёл черёд великому князю прятать глаза. Помолчав, он тихо произнёс, как бы обращаясь к самому себе:
— Язва ты, Борис. Как я терплю твою наглость — понять не могу! Ладно. — Он поднял глаза. — Верно ты меня понимаешь. А раз понимаешь, то не береди душу.
Пусть Бог всё рассудит. Я же ничего теперь менять не буду, да и не могу ничего изменить. И не хочу. Это тебе ясно, Борис?
Борис Юрятич вылез из-за стола, встал и поклонился великому князю:
— Ясно, государь. Прости, если сказал что не так.
— Садись. Обедать будем.
Глава 10
Обед прошёл уже совсем спокойно, словно и не было ничего такого, что могло его омрачить. Юрий Всеволодович опять стал самим собой, много шутил, поддевал ближнего боярина своего, делал вид, что сомневается в его умении владеть оружием. Борис Юрятич не носил меча, как другие, к его поясу была пристёгнута кривая персидская сабля, которой он отдавал перед мечом предпочтение: дескать, сабля и поворотливее, и легче, и даёт возможность ловко рубить с оттягом. Он неплохо ею владел, а Юрий Всеволодович любил подразнить своего боярина, чтобы вынудить его показать сабельное искусство. Однако сейчас это не удалось — Борис только отшучивался.
Затем великому князю захотелось послушать песельников. Большой охотник до такого рода увеселений, он всегда держал при себе целую толпу разных забавников, умеющих и песню спеть, и сказку рассказать, и сплясать, и медведя на пчельнике представить.
На эту войну Юрий Всеволодович взял, чтобы битва проходила весело, сорок трубачей и сорок бубенщиков, чтоб подбадривали гудением и звоном войско, когда оно столкнётся с врагом. Борис Юрятич ушёл звать певцов сам — хотел отобрать тех, которые и ему нравились, чтобы самому послушать с приятностью.
Пока песельники входили в шатёр и выстраивались, напустили снаружи холода. (На улице уже временами принимался сыпать снежок.) От этого настроение великого князя упало, да так, что всех песельников выгнал и объявил, что ляжет спать. И действительно, удалился к себе в полстницу, лёг, накрывшись с головой, и не слышно его было до самого вечера. Разбудил его князь Ярослав Всеволодович, прибывший из своего стана с известиями.