Юха подошёл к Ивану за поковкой — и не выдернул из рук, а уважительно подставил свою широкую тёмную ладонь. В эту ладонь Иван снисходительно опустил исправленный ножик.
Юха отошёл к своим, его окружили, начали обсуждать.
— Чего говорят, дедушка? — спросил Иван старика, который до этого работал мехами, а теперь бросил до следующей работы.
Старик повернул к толпе ухо.
— Говорят, что за тебя в городе много заплатят, — перевёл он. И, видно, поняв, что, переведя, невольно разрушил в душе Ивана какую-то, ему самому неясную надежду, растерянно улыбнувшись, добавил: — Ты уж прости меня, милок. И не печалься. Бог даст — в хорошие руки попадёшь. Бог, он милостив. А пока, может, ещё покуём?
...Старик оказался прав. Когда всё, что смог, Иван починил, как раз чухонцам подоспело время везти обоз в город — торговать добытыми за зиму звериными шкурами, всяким бабьим шитьём и поделками. С этим обозом повезли и Ивана, как самый ценный товар. Приодели, чтобы не выглядел оборванцем: отыскали среди бабских тряпок разные ношеные-вытертые лохмотья, шапку с облезлыми ушами по колено Ивану и даже на сапоги старые расщедрились. Те, в которых Иван сюда пришёл, и то лучше были, новгородской работы всё-таки. Одевшись, Иван стал выглядеть как обычный бедняк-чухонец, горе луковое, вечный бедолага.
На прощанье старик, обнимая его, прослезился.
— Прощай, милый, больше уж не свидимся. Если когда во Плесков-город попадёшь, то помолись там в церкви Осипа святого, что у самого Торга. Я к тому сроку уж помру, так за упокоение и помолись.
Иван, ощущая странную щемящую жалость к этому старику, бывшему, по сути, гораздо более несчастным, чем он сам, только кивнул головой. Но тут на старика прикрикнули, кони обозные тронулись — поехали.
Когда деревня чухонская скрылась из виду, Иван вдруг вспомнил, что, прося помолиться за него, дедушка не сказал, как его имя христианское. Наверное, за долгие годы неволи забыл, как его зовут.
Глава 9
Князья Всеволодовичи, хоть и родные братья, с виду были все разные. Юрий среди них выделялся статностью и красотой смуглого лица, ладностью сложения, которую доспех не только не скрывал, но даже подчёркивал. Ярослав был слегка приземист, широкоплеч, черты его лица, и так не очень привлекательные, сильно портило какое-то застывшее выражение презрения ко всему, не исчезавшее, даже когда он смеялся. Святослав из троих был самым высоким, ещё по-юношески долговязым, нескладным, юное лицо его казалось неспособным затуманиваться от дурных и мрачных мыслей. И при этом все три брата были неуловимо чем-то похожи друг на друга. Словно отец их, покойный великий князь Всеволод Большое Гнездо, обладавший способностью выглядеть по-разному при разных обстоятельствах, как ему было нужнее и выгоднее — от глуповато-простодушного, изнеженного баловня судьбы до грозного правителя и хладнокровного убийцы, — свою многоликость разделил между сыновьями, ни в ком не повторившись полностью и никому не отдав предпочтения.
В большом княжеском шатре, сделанном нарочно для войны и пиров на вольном воздухе, за длинным столом три брата вели разговоры о начинающихся событиях, о своей неизбежной победе над знаменитым князем Мстиславом Удалым, который, несмотря на всю свою воинскую славу, оказался столь недальновиден и глуп, что осмелился так далеко зайти в чужую землю, не обладая и десятой частью сил, потребных для её завоевания.
Победа над Мстиславом Мстиславичем открывала перед братьями такие возможности, о которых даже их великий отец мог лишь мечтать. Вся русская земля в скором времени должна лечь к их ногам — и рассуждать об этом было сладко, и прекращать не хотелось, словно пьёшь хорошее вино.
Больше всех, как старший по положению и по возрасту, говорил Юрий Всеволодович, великий князь Владимирский. В душе он был рад, что ввязался в эту войну, которую, по справедливости, должен был вести один Ярослав. Ведь это же он повздорил с Мстиславом Мстиславичем из-за Новгорода и дочери!
Поначалу Юрий и вмешиваться не хотел. И даже про себя злорадствовал, будучи уверен, что князь Мстислав обязательно братца побьёт — а битый Ярослав, ослабленный и униженный, был великому князю более выгоден для личного спокойствия.
Но поскольку дело повернулось таким образом, и Удалой сам пришёл к ним в руки, то выгоднее стал военный союз с братом, тем более, что в союзе этом Юрию отводилось положение главного.
— А брату Святославу Киев дадим и все городки днепровские, — говорил Юрий. — Хочешь на Киевском столе сидеть, князь Святослав?
— Можно и в Киеве сидеть. Чего ж!
Святослав не возражал. Но и особого желания, казалось, не испытывал.
— А что? — вдруг оживился он. — В Киеве, сказывают, бабы очень хороши. Хочу Киев!
И засмеялся, откидывая назад свою небольшую голову.
— Бабы... — проворчал Ярослав, будто с укоризной. — Ты, братец, не о бабах подумал бы. Великим князем станешь, как Юрий. — И он косо глянул на брата: понравится ли тому последнее замечание.
Юрий не обиделся, улыбка его стала даже шире.
— Вот именно. Кому же возобновить Великое княжение Киевское, как не тебе, князь Святослав? Высоко вознесёшься главою. Нас, смотри, потом не забывай, братьев своих единокровных.
Святослав мечтательно уставился взглядом в какую-то ему одному видимую точку. Ярослав же встрепенулся.
— А я что возьму? Новгород, что ли?
— Возьми Новгород. А мало покажется — бери хоть Галич. Хочешь Галич?
— Не откажусь. — Ярослав выглядел довольным, что ещё больше развеселило Юрия.
— Что, братья? Никак мы всю русскую землю поделили? Не рано ли? Враг-то ещё живой, грозится.
— Грозится-то он не со страху ли? — презрительно произнёс Ярослав. — В Торжок ко мне присылал когда попа своего, так любовь предлагал. Ему бы, князю Мстиславу, меня тогда и осадить бы в Торжке. Может, и вышла бы у нас с ним любовь. А нынче, как он к нам прямо в руки пришёл, любви искать ему гордость не позволяет. Вот он и грозится.
— Не испугаемся! — громко произнёс Святослав, на время прервав мечтания о золотом Киевском столе.
Но, произнеся это, сразу смутился, вспомнив о недавнем своём постыдном бегстве от Мстислава Мстиславича. Чтобы оправдаться перед братьями, он наплёл им, что там, под Ржевкой, на него напало войско неисчислимое, поэтому-де и не смог он выстоять. Юрий и Ярослав, однако, знали уже об истинной численности противника. И Святослав знал, что они об этом знают.
— У нас поболее силы, чем у князя Мстислава. Правда ведь? — сказал Святослав, чтобы замять возникшую неловкость. Поглядел на старших братьев искательно.
Те на смущение брата не обратили внимания.
— Силы-то больше, — брезгливо проговорил Ярослав. — Да ведь сила разная бывает. Мужиков из всех сёл пригнали — это ладно. Но зачем ты, Юрий, со сволочью хочешь дело иметь? С подонцами? Толку от неё не будет, помяни моё слово. Лучше бы поганых побольше назвать, а сволочной полк гнать отсюдова.
Ярослав прищурился и посмотрел на Юрия.
— Моя бы воля, брат, так я бы им всем камень на шею да и в воду! Люди негодящие, им жить вовсе незачем.
Из сволочи или бродников, обитателей нижнего Подонья, был составлен в войске Юрия целый полк. Бродники эти были сущим наказанием русской земли. Крестьяне, убежавшие от владетелей своих, воры и убийцы, вовремя не схваченные, а также и те, кто не хотел трудиться, а желал жить разбоем, сбивались в шайки и промышляли по лесам и степям, там, где проходили торговые пути. Численность таких шаек доходила иногда до нескольких сотен человек, конных и оружных, и редко какой купеческий обоз мог от них отбиться. Нападали они и на сёла, никем не защищаемые, и даже на небольшие городки. Не брезговали никакой добычей.
Бороться с ними было весьма затруднительно. Отряды их умели быстро передвигаться и исчезать среди лесов, уходя от погони по своим тайным тропам. А ещё наверняка в тех городах, где стояла засада княжеская, имелись у них свои люди — наушники. Как только становилось известно, что против сволочи готовится поход, те тут же об этом узнавали и на время скрывались.
Но сейчас, узнав, что на севере князья собирают большое ополчение, для которого сгоняют народ даже из поселений, бродники решили предложить свои услуги. Смекнув, что раз Юрий Всеволодович ставит в своё войско лапотников, умеющих только землю ковырять да за скотиной ходить, то с радостью примет несколько сотен отчаянных, битых-перебитых мужиков со своими конями и оружием. Так и вышло, Юрий их принял.
Уверенность в победе внушало великому князю и то, что в объединённом суздальском войске находилось и много тех, кому стоять бы за Мстислава Мстиславича.
Целый полк, состоявший из жителей Торжка и даже новгородцев, под знамёнами Юрия Всеволодовича! Это тоже кое-что значило. Свои шли против своих! Сын на отца, брат на брата. Такого никогда ещё не было. Бывало, поднимались, конечно, новгородцы друг на друга, но то были свои, внутренние дела. А так, чтобы против родной земли идти...
Однако не только новгородцы и новоторжцы шли на своих. Неожиданно на стороне Мстислава Мстиславича выступил князь ростовский Константин! Старший против младших братьев — каково?
Давно уже ростовцы с суздальцами не воевали, давно. В последний раз — сорок лет назад это случилось. Здесь же, возле Юрьева Польского. Князь Всеволод, одержав на Юрьевском поле победу, потом за тридцать пять лет своего правления сделал одним народом и владимирцев, и суздальцев, и ростовцев. Кто знает — если бы дал старшинство Константину, то и осталось бы так?
То, что Константин передался Мстиславу Мстиславичу, и злило братьев, и смущало их. Больше всех беспокоился Юрий: несмотря на давние споры с братом, он не мог относиться к нему просто как к врагу, которого следует уничтожить. Если Юрий и не жаловал теперь Константина, то помнил свою любовь к нему. И воспоминания эти были Юрию чем-то приятны.
Константин был старше Юрия на пять лет, и в детстве они были очень дружны. А когда Юрий подрос, стали даже неразлучны. Он восхищался старшим братом, завидовал его способности к учению, его вдумчивой рассудительности, умению быть взрослым. В двенадцать лет у Константина уже был свой, небольшой, но настоящий полк, и многие боярские дети почитали за честь служить в том полку дружинниками. Отец в Константине души не чаял — тот был долго ожидаемым первенцем великого князя и несомненным преемником всех его дел и свершений. Константина первого стал Всеволод Юрьевич брать с собою на войну, началось это с того славного похода на половцев, после которого поганым ещё и до сих пор оправиться не удалось. И в этом Юрий тоже завидовал старшему брату, любя его и желая ни в чём не отставать.
И не помнил уже, как получилось, что от всей зависти к достоинствам брата осталась лишь зависть к его первородству, к тому, что наследует он Великое княжение. Со временем мысли Юрия о какой-то несправедливости судьбы по отношению к нему, стали неотвязчивыми. Юрий мучил себя вопросом: отчего не повезло родиться первым ему? Разве из него не получился бы великий князь? Он считал себя великим князем в душе. В то время их отношения с Константином стали заметно холоднее, это замечалось всеми. Юрий подозревал, что старшего брата против него настраивают, грешил на бояр Константиновых. Потом — и, наверное, не без оснований, — стал про себя винить в том отца. Стареющий великий князь (Юрий однажды отчётливо понял это), всё меньше заботясь о преемничестве, вдруг стал видеть в детях, Константине и Юрии, не столько преемников, сколько соперников себе. Всеволод Большое Гнездо так любил власть и величие своё, что ревновал, как старый муж ревнует молодую жену ко всякому.
Он, кстати, и был тогда таким старым мужем. За два года до смерти, шестидесятилетним стариком, вдовцом многодетным, взял за себя красавицу — полоцкую княжну шестнадцати лет от роду. И сразу же приревновал её к Юрию, может быть, и не без оснований, потому что молоденькая мачеха очень понравилась пасынку. Услал тогда отец Юрия в Суздаль, подальше от соблазна. Там, в Суздале, погрустив, Юрий навсегда похоронил надежды на то, что Всеволод Юрьевич проявит к нему благосклонность большую, чем к Константину.
И вдруг через два года — как гром с ясного неба! Почувствовав приближение кончины, отец отчего-то взъелся на Константина и лишил его права на Великое княжение! И отдал его Юрию! Призвал второго сына к себе во Владимир и всё боярство, и всех выборных от разных концов своей земли заставил принести клятву в верности Юрию и целовать крест святой.
Юрий, конечно, понимал, что брата это должно обидеть. Но Константин и сам был хорош! Горд слишком — не захотел отцу простить какую-то малозначащую обиду, а ведь отец за ним в Ростов несколько раз посылал! Нет уж, хочешь быть великим князем — переломи себя, поклонись в ноги родителю, покажи ему сыновнюю любовь. Старый — он ведь как малый: с ним поласковее — и он к тебе ласков станет. Так что Константин сам был виноват в том, что лишился Владимирского стола.
А обвинять во всём стал, конечно, Юрия! Требовал даже, чтобы тот уступил ему Великое княжение — по старшинству! Но и сам, поди, не верил, что такое возможно. Так-то братец! Не проси и не требуй, а силой отними. Маловато силы? Тогда тихо сиди у себя в Ростове и будь доволен, что тебя не трогают.
Всё равно как-то не по себе от мысли, что с братом придётся сражаться как с врагом. Константин теперь был всё равно что покойник; а терять братьев всегда огорчительно. Даже если и ссорился с ними при жизни. Собственно говоря, сюда, в свой шатёр, установленный в поле возле готовой к паводку тихой речки Кзы, великий князь позвал братьев Ярослава и Святослава обсудить не столько грядущее сражение и раздел земель, сколько участь Константина. Ах, глупец! Самое лучшее для него будет, если погибнет в бою.
Но как-то не получилось самому завести разговор о Константине. Увлеклись с братьями дележом великих и знаменитых уделов, словно дети малые, когда им на праздник достаётся большой сладкий пирог.
— Ну а что с книжником-то делать будем? — спросил Юрий, когда вроде бы уже обо всём переговорили и братья собирались разъезжаться по своим станам.
Во всё время беседы великий князь ждал, что который-нибудь из братьев вспомнит про Константина. Ни один не вспомнил. Святослав удивлённо вскинул круглые глаза на Юрия. Ярослав же понимающе прищурился:
— Ты о нём не печалься, великий князь.
Называя так брата, что делал чрезвычайно редко, Ярослав как бы помогал ему: переводил вопрос о Константине из области личных и родственных отношений в область государственную. А здесь жалости, и любви места не бывает.
— Жив останется Константин — его счастье, — продолжал Ярослав. — Но лучше бы ему смерть принять с честью. А то куда его потом девать-то? Ростов ему оставить — жирно будет. Сельцо какое дать для кормления? Или в темнице держать до скончания дней? Так тоже нехорошо будет. Хлопот не оберёшься, великий князь. У него много заступников найдётся. Донимать станут.
Великий князь Юрий Всеволодович почувствовал, что возразить нечего.
— Ну и ладно, братья, — заключил он с некоторым душевным облегчением. — Как Бог рассудит, так тому и быть. Он, Константин-то, в бою не крепок, как помнится. Слаб, тщедушен. Болеет, говорят. Может случиться, что и погибнет.
После такого хорошего разговора не хотелось больше расстраиваться и думать о неприятном. Братья на слова Юрия ничего отвечать не стали.
Посидев ещё немного, Ярослав и Святослав ушли — каждый к своему войску. Юрий вышел из шатра — полюбоваться весенним закатом, подышать, нагулять перед ужином лёгкого голоду. Стражники княжеские, рассевшиеся вокруг костров, повскакали на ноги: не нужно ли чего государю? Как водится — возникла суета, понабежали все разом — и воевода, и мечники, и кравчий[6], и конюший. Не поймёшь: то ли услужить великому князю торопятся, то ли просить о чём-нибудь станут.
Если вдуматься, то бестолковый двор у него, у Юрия Всеволодовича. Нет, каждый своё дело, конечно, справляет, задержки не бывает ни в чём — ни в еде, ни в услугах, ни в устройстве забав и развлечений. Но как-то делается всё не так, как должно делаться! Незаметно всё должно быть исполняемо! Будто само собой. А для этих главное не так князю услужить, как выставиться, чтоб князь заметил, с какой истовостью они ему служат. Юрий сам довёл до такого. Учить надо своих приближённых, учить каждый день! Натаскивать. Но Юрию жалко было тратить на это время, да, впрочем, он и привык к некоторой назойливости услужающих. Иногда только сердился, когда злость хотелось сорвать на ком-нибудь. Вот у отца был двор! Это да. По одному шевелению его брови всё возникало и исчезало. И никакой толкотни.