Узнав о том, что Ярослав прибежал в город пеший, без войска и разбитый наголову, тысяцкий почувствовал, что горе, которое нынче войдёт в каждый дом, захлестнёт город, — это ещё не всё. Он знал своего князя и потому, придя по зову к нему на двор, сразу был потрясён тем, что Ярослав — будто других забот сейчас не было — вспомнил о новгородских торговых людях. И так спросил о них, что у Петрила Степанковича сердце заледенело.
— Что молчишь, тысяцкий? Или непонятно спрашиваю? — процедил сквозь зубы Ярослав.
— Какие были — все целы, — ответил Петрил. — Полтораста человек их всего.
— И что? Хорошо ли живут на моих хлебах? — полюбопытствовал Ярослав.
— Содержим по твоему приказу, княже.
Лицо Ярослава Всеволодовича задёргалось. Он шагнул к тысяцкому и завопил, надувая на горле жилы:
— Собрать их! Всех собрать здесь, не медля! Да под стражей чтоб! Связанные чтоб были!
Князь поискал взглядом управителя.
— Душило! Верёвки, какие есть — все сюда! Там скажи, — он махнул в сторону дворца, — пусть выходят с оружием! Дело всем найдётся! Тысяцкий! — обернулся Ярослав к Петрилу Степанковичу. — Ещё тут? Не ушёл? Пошёл бегом, а то и тебя вместе с ними!
Вскоре во дворе никого не осталось. Ярослав знал, что сейчас начнут приводить купцов, и, значит, следует подготовиться к тому, что он затеял. Побежал вглубь двора — там, возле самой ограды, находился большой погреб, служивший когда-то хранилищем, потом — темницей. Это была длинная яма, укреплённая срубом, с крышей из дёрна. От времени сруб ушёл ещё глубже в землю, а крыша казалась просто холмом, поросшим травой. Много раз Ярослав хотел приказать, чтобы погреб засыпали, но почему-то так и не сделал этого.
Подойдя к плоскому холму, он осмотрел всё сооружение. Ступени, что когда-то вели в погреб, и низкая дверца засыпаны были землёй, и войти внутрь через старый ход было нельзя. Он решил, что надо разбирать крышу. Подбежал к краю, ухватил дерновый пласт за высохшие травяные стебли, потянул. Дёрн не поддавался: успел врасти, укорениться. Тогда Ярослав вытянул меч из ножен и принялся вырубать кусок поменьше.
Пошло на лад. Ему удалось выдернуть кусок земли. Отбросил его и начал резать следующий. Под вторым куском показалась полусгнившая деревянная плаха. Ярослав ткнул её мечом — меч легко прошёл насквозь, обнаружив под плахой пустоту. Внизу, под крышей, много было пустого пространства.
Двор тем временем понемногу оживал — приводили купцов, у которых, чтобы князь не гневался лишнего, были уже связаны руки за спиной. Дружинники, первыми зашедшие во двор, поначалу князя не заметили, и Ярославу пришлось позвать их. Купцов подводили к погребу, выстраивали вдоль ограды.
Велев разобрать дыру в крыше пошире, он стал пристально разглядывать новгородцев. Ух, ненавистные рожи! Стоят, как будто они тут хозяева положения.
Они и вправду держались довольно свободно, хоть и были связаны. Подводили и подводили новых, и чем больше их оказывалось здесь, у стены, тем веселее им становилось. Видимо, толпой чувствовали себя ещё увереннее. И, конечно, уже знали о полном поражении Ярослава.
Он стоял и смотрел на них. Был соблазн: взять в руку меч поудобнее, подойти к толпе и начать с краю. Но Ярослав поборол этот соблазн. Он знал, что муки, которые он приготовил новгородцам, во много раз страшнее, чем быстрая и милосердная смерть от его меча.
Купцы уже справились с первым волнением, понемногу развеселились, начали переговариваться. Один, неласково поглядывающий из-под шапки светлых прямых волос, вдруг обратился к самому Ярославу:
— Что, князь? Расскажи про войну нам. Повыдергали тебе перья из хвоста?
Новгородцы грохнули согласным хохотом. Но Ярослав остался на вид спокоен и не стал бросаться на дерзкого. Он взглянул — достаточно ли уже разобрана крыша погреба. А вслед за первым новгородцем и другие начали подавать голоса:
— Ты князя нашего не встречал ли? Мстислава Мстиславича?
— Что так войска у тебя мало, князь?
— Князь! Князь Ярослав! Вели нам по чарке поднести! А мы за тебя попросим.
— Не горюй, князь! Иди ко мне в помощники! Я тебя торговать научу. Не пропадёшь!
— Ха-ха-ха! Иди, иди к Вавилу, князь! У него не заворуешься?
А новых всё подводили — удивлённо улыбающихся, когда обнаруживали тут этакое веселье. Скоро стало тесно в этом конце двора. Наконец, кажется, привели последних.
— Тысяцкий! Петрила! — позвал Ярослав. — Ты где?
Тысяцкого почему-то рядом не оказалось. Наверное, ещё не всех привёл. Ладно. Не ждать же его. Пора начинать, а то совсем стемнеет скоро.
Ярослав повёл плечами, и на лице его появилась улыбка. И вот странно — завидев эту улыбку в свете факелов, поднесённых слугами, купцы новгородские сразу стихли и насторожились.
Недоумённо переглядывались и некоторые из дружинников. «Ещё жалеть начнут, — подумал Ярослав. — Были бы в том сражении, небось не пожалели бы никого из этих. Ну, если хоть один мне слово поперёк скажет — зарублю на месте».
Он посмотрел на дыру в земле.
— Бросай их! Всех туда! Всех!
Толпа купцов ахнула, колыхнулась. Видно, не верили, что князь может с ними сделать такое. А теперь сразу поверили.
Двое дружинников уже схватили одного, близко стоящего к дыре. Новгородец — это был тот, с прямыми светлыми волосами — упирался, но его подвели к краю и толкнули. Он провалился вниз. Кажется — удачно, потому что сразу из дыры послышался глухой, но весёлый его голос:
— Ничего, братцы! Здесь жить можно! Места на всех хватит!
Он и ещё что-нибудь кричал бы товарищам по несчастью, но тут на него сверху сбросили второго, потом — третьего. Больше того новгородца слышно не было. Зато те, кто дожидался своей очереди, молчать не стали:
— Кровопиец! Не наелся ещё крови?
— Погоди! Всё тебе припомнится!
— Ярослав! С безоружными да связанными легче воевать? Собака ты!
— Мы не безымянные! Про нас знают! За каждого ответишь!
Они кричали, плевались, и у Ярослава задёргалось лицо. Кричавших оставалось всё меньше, а из-под земли, становясь всё громче, доносился приглушённый многоголосый стон. Некоторые из новгородцев не давали себя вести — шли сами. Возле края дыры, плюнув в князя, прыгали вниз. Связанных людей было уже навалено высоко, под крышу. Дружинники, стоявшие у дыры, покрикивали:
— Отползай давай! Освобождай место!
Наконец сбросили последнего. Он уже поместился с трудом. Стон из ямы теперь звучал слаженно и ровно — Ярослав был доволен. Проводив последнего новгородца взглядом, он повернулся к дружине:
— Досками заложите. А сверху — дёрном. Вдруг ночью дождик пойдёт? Их и не замочит.
Только двое, кажется, и засмеялись над княжеской шуткой. Остальные не засмеялись. Но не стали и возражать — тут же были принесены и доски, и яму закрыли, как велел Ярослав.
День завершился, ночь стояла. Начался этот день, правда, неудачей, но закончился хорошо. Ярослав Всеволодович чувствовал, что на душе немного полегчало.
Стон из погреба раздавался всю ночь. Но князь его не слышал. Он сходил-таки в баню, помылся, напарился и ушёл на женскую половину, где жили его девки. А эта часть дворца находилась от погреба достаточно далеко.
И следующим днём стон ещё был слышен, но уже слабее. Ярослав нарочно ходил туда, стоял возле погреба, прислушивался. Несколько раз ходил. Вечером ему даже показалось, что кто-то под землёй ещё жив. Но, может быть, только показалось — почудившийся звук был невнятен и непонятно откуда шёл. Возможно, и не из ямы вовсе.
Впрочем, у Ярослава появились и другие заботы, помимо расправ над ещё уцелевшими в других городах пленными новгородскими купцами. Со дня на день приходилось ожидать прихода князей-победителей и надо было придумать какую-то хитрость, какой-то ловкий ход, чтобы сохранить своё положение.
Глава 13
Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович убежал с поля битвы, бросив всё и всех, как только увидел, что братьев нет рядом — ни Ярослава, ни Святослава. То, что Ярослав, ради которого и была затеяна эта война, спасался первым, возмутило великого князя едва ли не больше, чем разгром всего войска и даже собственной княжеской дружины.
С Юрием увязалось несколько человек из тех, кто находился с ним рядом в то время, когда лавина новгородской черни хлынула с холма и пошла сминать и теснить отборную суздальскую и владимирскую конницу — лучших из лучших. Уже порядочно отъехав от места побоища, великий князь опомнился и заметил попутчиков. Пришёл в гнев! Хотел было наброситься на них — гнать обратно, пусть там умирают с остальными! Но, на их счастье, догадались они захватить с собою запасных коней для великого князя. Сменные кони должны были ему понадобиться — а как управишься с ними без помощников? Он махнул рукой и позволил себя сопровождать.
Вспышка гнева вытеснила из головы дурной страх и прояснила ум. А когда шум и вопль проигранной битвы остался далеко позади и перестал быть слышен, вернулась способность размышлять.
Лучше бы она не возвращалась! Чем дальше отъезжал от поля своего позора Юрий Всеволодович, тем отчётливее понимал, какое случилось непоправимое несчастье. Всё, всё пропало!
Всё потеряно в один миг — власть, могущество, честь, сила, слава! Неужели всего этого можно так сразу лишиться? Всё это казалось ему неотделимой частью его самого, навечно принадлежащей, как телу человеческому принадлежат члены и душа. Но вот что получается: достаточно сделать один неверный шаг — и всё исчезает, словно ты шёл по жизни не как по широкой и прямой дороге, а словно по тоненькой ненадёжной жёрдочке над пропастью — и сам о том не ведал.
Теплился в душе лишь крохотный уголёк надежды: добраться бы до своего города, до Владимира, а там будет видно. Он ещё великий князь! Он не пустит никого в свой город, а потом что-нибудь придумает, всё образуется, грозу как-нибудь пронесёт мимо. И то, что сейчас леденит душу, пройдёт, забудется, как страшный сон, который снился в детстве.
Никуда не денешься — виноваты в случившемся были многие люди и разные обстоятельства, но самым главным виновником Юрию Всеволодовичу приходилось признавать себя. Константин был прав в споре за отцовский стол. Ему и Бог помогает. С самых пелёнок старший брат был преемником великого князя, готовил себя к Великому княжению. И не только он — вся земля знала: Константин станет ею править. И хотела этого! Отнять стол владимирский у старшего брата — значило отнять у него основу жизни.
Упиваясь своим положением, Юрий Всеволодович в глубине души всегда помнил, что торжество его словно имеет привкус неправедности, и, как ни скрывай этого за пышностью золотых одежд, всё равно этот привкус ощутим и понятен каждому — от крестьянина-смерда, что поклонится великому князю в ноги, а потом вслед ему хитро прищурится, до самого близкого человека, боярина Бориса Юрятича, в глазах которого, полных любви, порой появится на миг странное выражение не то жалости, не то сочувствия.
Появится? Нет, теперь уж не появится никогда! Полк Бориса, стоявший в середине войска, принял на себя удар грозной Мстиславовой дружины, возглавляемой самим Удалым. И последнее, что помнил Юрий о своём боярине, было его замешательство, когда разъярённый боем Мстислав Мстиславич, работая смертоносным своим топором направо и налево, наскочил прямо на Бориса Юрятича. И через миг того не стало видно, и не было видно больше нигде. Как теперь жить без такого друга, который был лучше брата родного?
Вскоре в пути произошло ещё одно несчастье — пал под Юрием Всеволодовичем конь. Перешёл вдруг на неуверенный, ныряющий шаг, потом и вовсе остановился и, едва дождавшись, пока хозяин слезет с седла, повалился набок, выбросил изо рта несколько клочьев пены, похрипел, дыша боками, и затих. А добрый был конь! Случай этот привёл Юрия в такое сумрачное состояние, что, пересев на другого коня, он больше думать ни о чём не мог — не получалось, словно окостенел весь.
Второй конь начал выбиваться из сил, едва лишь Юрий приноровился к его ходу — левый повод ему надо было держать короче, чем правый, он тогда бежал ровно. А издох на ходу, с князем не посчитавшись. Подломил передние ноги — и Юрию Всеволодовичу пришлось прыгать и немного пробежаться на раскоряченных ногах, а то бы на брюхе проехался. И такая обида вдруг поднялась на этого коня, что подбежал и пнул животное по морде сапогом несколько раз.
Когда немножко отошёл, огляделся и заметил, что попутчики бросили его, оставив, правда, третьего коня. Наверное, испугались, что разгневанный князь вот так же и на них, бежавших с поля ратниках, может сорвать своё раздражение. Очень даже возможное дело. Доберутся до Владимира, тут-то великий князь перед всем народом и укажет на них пальцем: вот, мол, виновники позора моего и вашего! Лучше скрыться подальше от греха.
Впрочем, Юрий Всеволодович сразу забыл о бросивших его на полдороге людях. Третий конь оказался без седла и тоже, как и беглецы, был напуган вспышкой княжеского гнева. Пришлось за ним побегать, поуговаривать дрожащим от скрытой ненависти голосом, прежде чем тот позволил себя поймать.
Рассёдлывать дохлого коня не было ни времени, ни сил. Снял Юрий Всеволодович с себя железный нагрудник, поножи, тяжёлый пояс — забросил всё в кусты. Шлема на голове уж давно не было, потерял где-то. Ничего — коню легче будет, этот конь последний, другого не найти. Снял кафтан фрязевского[8] алого сукна, набросил на испуганного жеребца: седло не седло, а что-то вроде потника получилось. Намучился, пока на коня влез, — ни стремени, ни слуги, который животное подержал бы. Перед тем как поехать дальше, подумал, что надо бы заметить место, куда бросил доспех, а будет случай — вернуться и подобрать. И опять расстроился до невозможности — не будет такого случая! Не железо пропало, вся жизнь пропала!
И уж совсем вышел из себя Юрий Всеволодович, когда возле Боголюбова встретился ему по дороге обоз. Это по его приказу везли возчики пиво и мёд к Липице! Позавчера, во время пира, он, пьяный, послал в Боголюбове за хмельными напитками — войско своё угощать после сражения. И вот — на тебе! — и сражение проиграно, и войска того нет, а эти дурни тащатся себе полегоньку, мирно беседуют о чём-то и, уж конечно, то, что везут — за время пути не раз попробовали! То-то выпучили глаза, когда налетел на них великий князь на неосёдланном коне, без шапки, в исподней сорочке, без оружия и свиты! Он, наверное, страшен был — рассыпались возчики с дороги в разные стороны, как мелкая рыбёшка спасается от проплывающей мимо щуки. А он погнал коня дальше.
Боголюбове проскочил, не заезжая. Потом уж пожалел: надо было сделать крюк, заехать, переодеться, коня сменить. Но поздно стало возвращаться — завиднелись впереди знакомые купола владимирских церквей, отсвечивающие красным золотом заходящего солнца. И невыносимо потянуло домой.
Стража его на воротах не узнала, приняла за простолюдина, который привёз долгожданную весть о победе. Махали руками приветственно, а потом, конечно, остолбенели, даже на колени попадать не догадались. А заметили Юрия Всеволодовича издалека, и какой-то дурень распорядился в надвратный колокол радостно звонить — и по всему городу стали отзываться, славить победу владимирского оружия. Такое получилось унижение: над всем городом весёлый перезвон, а великий князь, раздетый и растрёпанный, ездит на взмыленном коне вдоль стен и кричит: «Укрепляйте город! Укрепляйте город!» На стенах суматоха, беготня, вопли жалобные, плач. Никого же не осталось в городе, кроме стариков немощных, монахов, ребятишек да баб. И все на стенах сидят целый день, ждут своих родных назад с победой и добычей воинской.
Ещё стыда хватил полной мерой, когда по городским улицам ехал к верхнему городу — во дворец. А дома жена, княгиня Агафья, едва увидев, заголосила, словно по мёртвому. Он даже подумал, оторопело глядя на жену: а может, и вправду я уже умер? Потому что живому вынести такой позор просто невозможно.