Декабрь порадовал новой музыкальной кинокомедией Георгия Александрова «Веселые ребята», в которой главные роли сыграли звезды советского кинематографа – лучший голос Ленинградского мюзик-холла Леонид Утесов и «самая красивая женщина СССР» Любовь Орлова. В зимнем клубе эта кинолента демонстрировалась под новый 1935 год четыре дня к ряду, что было крайне редко. Зрители попросту не вмещались в зале и стояли в проходах, усаживались на пол между экраном и первыми рядами. Посмотреть фильм, слава о котором молниеносно распространилась в городе, шли целыми улицами. Песню из кинофильма «Сердце тебе не хочется покоя» запели повсеместно, она стала любимой, как и сама кинокомедия.
Именно после просмотра музыкальной кинокомедии Марфуша предложила Михаилу имя их первенца. Она говорила, что если у них родится сын, они назовут его Леонидом в честь Утесова, а если дочь – Любовью, как Орлову. Михаил пошутил по этому поводу, но возражать не стал, и решение об имени первенца принадлежало Марфуше.
– Если мы будем своих детей называть в честь артистов, – шутил Михаил, – то у нас с тобой сил не хватит родить такое количество детей. Знаешь, сколько в СССР артистов? Первенца назовем в честь Утесова или Орловой, а следующих – Жарова или Мясниковой, Крючкова или Кузьминой…. Но фильмы будут рождаться быстрей, чем наши дети и нам все равно не удастся назвать их именами всех артистов….
– Ну и что, Мишенька? – улыбалась в ответ Марфуша, – сколько родим, все наши!
– Тогда остальные артисты, – шутил Михаил, – которые не удостоятся, чтобы в их честь мы назвали своих детей, обидятся и перестанут сниматься в кино….
– Почему? – удивилась Марфуша.
– Потому, что они для того и красуются на экране, чтобы в их честь называли новорожденных, а не партийных вождей! – шутил Михаил, – вот у нас на шахте один такой случай недавно был, муж с женой назвали дочь в честь Иосифа Виссарионовича – СталИной. А при выдаче свидетельства о рождении, их загребли в НКВД.
– Измените немедленно имя свой дочери, – потребовал начальник НКВД.
– Почему? – спрашивают супруги.
– Потому, что вы будете в ее раннем возрасте возмущаться: «Сталина обкакалась, не продохнуть!», – рассуждал начальник, – а когда подрастет, то шлепать по попе и приговаривать: «Вот тебе Сталина, получай по заднице!»
Живот у Марфушеньки рос, как на дрожжах, уже к концу января стал большим шаром, и она походила на «неуклюжего медвежонка», как ласково называл ее Михаил. Он взял всю тяжелую работу по дому на себя, купил и установил в кухне большую дубовую бочку, в которую носил воду из колодца, находившегося у них во дворе. А на печи постоянно подогревалась выварка с горячей водой. У Кати, жены Грини, живот тоже быстро рос, и когда друзья встречались семьями, мужчины в шутку сравнивали, у кого из них животик больше. Обе беременные женщины ходили на работу, Марфушу еще не перевели на легкий труд, а Кате, как продавцу он и не полагался. Но женщине приходилось ежедневно преодолевать длинный путь до магазина на улице Колхозной в поселке Поповка.
В конце февраля Михаил пошел к заведующему шахтой Андропе требовать перевода жены на легкий труд. Он угрожал «написать куда следует», что на шахте имени Красина нещадно эксплуатируют беременных женщин. Андропа всячески пытался объяснить Михаилу, что нет на шахте легкого труда, можно перевести уборщицей, но это тоже нелегкая работа. Михаил требовал перевести Марфушу в горный буфет посудомойкой, Андропа снова возражал, аргументируя, что ему общепит не подчиняется, и перевести Марфушу в его штат он не имеет права. В конце концов, Андропа пообещал в течение трех дней найти легкий труд для Марфуши. И действительно спустя два дня она была переведена счетчиком вагонеток на погрузку. Там работала женщина Варя, теперь они вдвоем с Марфушей считали вагонетки с углем, которые выгружались в бункер-накопитель погрузочного пункта железнодорожных вагонов. Работу одной теперь выполняли двое, но вопрос о легком труде был решен и никто не беспокоился, что одна из них лишняя.
Шахта Красина с самого ее пуска работала больше пяти лет без смертельных случаев. Травматизм, конечно, имел место, но по шахтерским меркам переломы рук, ног, рёбер считались «не страшными для здоровья». После отработки бремсберговых лав, добыча перешла на уклоны и оба участка отрабатывали лавы на восточном и западном крыле. Вплоть до весны лавы работали, не встречая горно-геологических нарушений. Непосредственная кровля была хорошая, прочный песчаник и только иногда «выскакивал ложняк» из легко обрушающегося аргиллита. Новые, аккумуляторные светильники обеспечивали хорошую освещенность в забое, а значит, приемлемую безопасность. В случае обрушения кровли, можно быстро покинуть забой, туда, где есть крепь и не попасть под обвал.
Но уже в апреле на втором участке произошел первый несчастный случай со смертельным исходом, погиб навалоотбойщик Потапов, работавший в бригаде Пискунова. Произошло это в ночную смену, парня завалило с головой, и шансов остаться в живых не было. Пискунова к тому дню уже наградили Орденом Трудового Красного Знамени РСФСР, случись это до награждения, об ордене пришлось бы забыть. Главный инженер Желтобрюхов и заведующий Андропа ночью были вызваны на шахту, а к утру приехали инспектора горного надзора и технический труда ВЦСПС.
Желтобрюхов и Андропа руководили работой по извлечению трупа Потапова из-под завала. Этого долго не получалось сделать, потому что кровля продолжала валиться, как только шахтеры начинали убирать породу. Желтобрюхов оценил ситуацию просто – лава вошла в зону горно-геологических нарушений. А поскольку они приходились почти на середину лавы, то обойти их можно было, оставив целики с обеих сторон. Это значило, что лава укорачивалась вдвое и за время прохождения этой зоны, нормальной зарплаты не жди, план участку никто не снизит!
– Нужно переводить нас на другой участок, – паниковал Пискунов, – бригада передовая и нам нужен другой фронт работ…. Иначе без хорошей зарплаты никого не заставишь....
– У тебя человек погиб! – громко вспылил технический инспектор труда, – а ты о зарплате печешься! Постыдился бы товарищей….
– Это не у меня погиб Потапов, я такой же навалоотбойщик, как и он, – протестовал Пискунов, – это у него погиб – он указал рукой на Желтобрюхова.
– Ты ведь кавалер Ордена Трудового Красного Знамени, – возмутился Желтобрюхов, – кто будет дорабатывать твою лаву? Тебе, дай другой участок, а здесь кто должен заканчивать?
Инспекторы осмотрели, насколько это было возможно место обрушения породы, и выехали из шахты с Андропой и Желтобрюховым. Написали предписание на восьми страницах и уехали. А через несколько дней главного инженера Желтобрюхова арестовали прямо на утреннем наряде. Это было сделано демонстративно с целью устрашения – как только начался наряд, в помещение вошли трое вооруженных энкэвэдэшников. Их старший подошел к главному инженеру и с ухмылкой посмотрел ему в глаза.
– Вы главный инженер? – спросил старший, – Желтобрюхов Аким Сергеевич?
– Да-а, – отвечал тот – а в чем дело?
– Вы арестованы, как враг народа! – отчеканил энкэвэдэшник, – прошу следовать за мной!
Больше Желтобрюхова на шахте не видели, а вскоре стало известно, что это Пискунов сочинил заявление в НКВД, подписал его членами своей бригады и лично отвез начальнику. Его сразу же проводили к нему в кабинет, потому что на рубашке Пискунова красовался Орден Трудового Красного Знамени РСФСР. О чем шел разговор в кабинете начальника НКВД никому неизвестно, но Желтобрюхова арестовали на следующий день. После этого Пискунова стали побаиваться и Андропа, и парторг Цыплаков и председатель шахткома Самопалов. Но бригаду кавалера ордена все равно не перевели на другой участок, и ему пришлось долго «быть в прорыве», обходя зону горно-геологических нарушений.
Расходы на похороны погибшего Потапова взяла на себя шахта. Именно с этого дня установился никем не прописанный порядок, в случае смерти погибшего горняка, заведующий, парторг и председатель шахткома обязаны были сообщать эту скорбную весть семье. Они должны были лично явиться по адресу, где проживал погибший и сообщить об этом. Язык не поворачивался говорить о том, что не уберегли от гибели человека, но еще приходилось смотреть в глаза его жене, матери, детям.
В клубе поставили гроб с телом покойного Потапова, и народ шел, чтобы проститься с ним. Духовой оркестр исполнял траурный марш, и от этих звуков кожа покрывалась мурашками. К гробу несли венки и первые полевые цветы, клали их, произносили шепотом «царствие ему небесное». Каждый пытался успокоить мать, вдову, облаченных в траур и плачущих детей, размазывающих слезы по щекам. Люди искренне жалели их и обещали свою помощь, ведь остаться без кормильца во времена строительства социализма было не просто, назначаемые пенсии по потере кормильца были незаслуженно низкими по сравнению с зарплатой навалоотбойщика.
Недалеко от входа в клуб курили шахтеры, все те, кто свободен был в это время от работы. Здесь же стоял и Пискунов со своим десятником Митрохой, который хотя и по должности был старше передовика, но оставался в тени его славы. Было решено, что прощание с погибшим товарищем будет длиться весь день, чтобы каждая бригада смогла прийти в клуб, а уже на следующий день, траурная церемония должна проследовать до кладбища Поповки, расположенного на возвышенности за бывшим хутором.
– Ну, признайся Пискун, – допытывались шахтеры, – ты «накапал» на Желтобрюхова?
– Не «накапал», а сообщил в органы, как учит товарищ Сталин, – парировал тот, – наш парторг об этом ясно говорил – в случае обнаружения замаскировавшегося врага народа, нужно писать заявление в НКВД.
– А кто определил, что он враг народа? – спрашивали у Пискунова, – ты что ли?
– Да, я! – отвечал тот, – кто должен еженедельно опускаться в шахту и осматривать все забои? Главный инженер! А почему он не делал этого?
– Да потому что до смертельного случая, кровля была везде исключительно прочной, – отвечали ему.
– Нет, он не делал этого, потому что был замаскированным врагом, – настаивал Пискунов, – и если бы не смерть Потапова, то еще долго бы пришлось разоблачать этого вредителя….
– Ты сукин сын форменный! – вмешался в разговор Михаил, – ты же отомстить ему хотел за то, что тебя заставили «догрызать» лаву с нарушениями….
– Это ты от зависти так говоришь, – ухмылялся Пискунов, – не можешь обойти меня по выработке, вот и злишься! …Арестован Аким, ну, и хрен с ним, чего вы так переживаете? Другого пришлют, без главного инженера не останемся….
– Да ты падла настоящая, – возмущался Михаил, – Желтобрюх был хорошим мужиком, не тебе ровней! За что его так? Кому он навредил? Тебе? Но ты же не весь народ и даже мужики, которых твой десятник Митроха заставил подписать донос, ненавидят тебя…. Да, это его упущение, что он не контролировал, как главный инженер, состояние вмещающих пород и особенно кровли. А ты лично все делаешь, как предписано правилами безопасности? Хрена лысого, иначе бы не было у тебя большой выработки на смену….
Перепалка вскоре закончилась, но было очевидно, что кроме Михаила заступиться за Желтобрюхова открыто побоялись, кто знает, на кого еще может написать донос этот кавалер-орденоносец? В шахтерской общественности с недавнего времени появился страх. Складывалась ситуация, что если нацепить орден, то можно кого угодно упечь в застенки НКВД, поверят ордену, а не человеку. А если выступить в защиту арестованного «врага народа», то можно стать его «пособником» и составить компанию в каком-нибудь лагере для политзаключенных.
На второй день похорон состоялись поминки. Столы установили в зале клуба, убрав из него скамейки для зрителей. Повара горного буфета наливали всем пришедшим борщ, на второе порцию котлет с гарниром, затем компот, булочку, ну и, конечно же, сто грамм водки. Все расходы были оплачены шахткомом, поэтому никто не контролировал их. Многие любители спиртного по третьему разу садились за стол, чтобы выпить еще сто грамм, больше на одного поминающего не наливали.
Но кто удержит ненасытную утробу любителя выпить? Шахтеры выходили с поминок, складывались, посылали гонца в магазин и уже сидя на зеленевшей лужайке недалеко от клуба, продолжали поминки. О погибшем Потапове говорили только хорошее, а Пискунов уверял, что был ему лучшим другом. Горняки его бригады знали, что тот врет, он часто ругался с Потаповым и ненавидел его за откровенность, когда тот в глаза высказывал передовику, что Пискунов заносчив и слишком любит себя. Михаил, который очень редко участвовал в коллективных пьянках, тоже подошел к общему кругу, Гриня уговорил его помянуть «погибшего как следует» По легенде о Прохоре, который валит лавы, это было необходимо, иначе призрак может заявиться снова и жди очередной смерти.
– Я с падлой пить не буду! – громко заявил Михаил, увидев в общем кругу Пискунова, – с падлой пить – падлой быть! Пусть с ним зебра полосатая пьет….
– Да на хрен он тебе нужен? – успокаивал его Гриня, – ты близко к нему не садись и не заразишься….
Мужики дружно гоготнули, но тут же прекратили смех, с опаской поглядывая на Пискунова. Тот уже хорошо выпил, и как бывало в подобных случаях, не знал меры в бахвальстве и самолюбовании. Пискунов важно насупившись, не отреагировал на подколку Михаила. Мало кто из шахтеров знал, что такое зебра, Михаил вычитал о полосатой лошадке в книге о животных.
– А кто это зебра? – раздался из круга вопрос.
– Это лошадь такая полосатая, в Африке живет, – охотно отвечал Михаил, – …конь в полоску и держит попой папироску!
На этот раз громыхнул дружный хохот, что окончательно вывело Пискунова из равновесия. Он поднялся и подошел к еще стоявшему Михаилу, Гриня в этот момент уже сел на корточки и ему наливали в стакан водки.
– Ты хочешь, чтобы тебе кавалер ордена Трудового Красного Знамени в рыло заехал? – заносчиво спросил Пискунов у Михаила.
– Будьте так добры, – ехидно отвечал Михаил, – товарищ орденопросец!
Пискунов успел только замахнуться, Михаил не стал ждать, пока тот нанесет первым удар, он, сгруппировавшись, врезал Пискунову снизу в челюсть. Тот, споткнувшись о сидящего на корточках Гриню, завалился на полянку, где стояли бутылки с водкой и разложена закуска. Падая Пискунов, рассек себе бровь о бутылку водки и к его носу прилип кусок колбасы, кем-то мелко порезанной. Поднявшись и топча закуску ногами, он выглядел смешно и нелепо. Шахтеры дружно хохотали с орденопросца, как его в шутку назвал Михаил, а он покинул компанию с угрозой: «Вы сейчас все у меня попляшете!».
Поминки на поляне продолжились, а спустя час к шахтерам подъехал «черный воронок» НКВД. Оказалось, что Пискунов ушел из компании на шахту, откуда позвонил начальнику НКВД и тот прислал наряд к клубу. Когда милиционеры представились и задали вопрос, кто избил орденоносца, то все дружно, предварительно не сговариваясь, показали, что Пискунов сам упал «мордой на бутылку» и поранился. Старший наряда составил протокол, а в нем по требованию Михаила, который был трезв, записал, что этот орденоносец злоупотребляет спиртным и верить ему нельзя. Милиционеры, поблагодарив шахтеров за дачу показаний, уехали.
А через несколько дней Андропа пригласил в кабинет Михаила и поблагодарил его за свое спасение. Он рассказал, что Пискунов написал еще одно заявление в НКВД, но уже на него, заведующего шахтой. И если бы не протокол, составленный милиционером, выезжавшим к клубу во время поминок, то Андропу могли бы арестовать на днях. Этот документ, где записали коллективные показания с поправкой Михаила, что Пискунов злоупотребляет спиртным и верить его словам нельзя, повлиял на решение начальника НКВД. У него сложилось отрицательное мнение о Пискунове, а таким людям лучше не потакать!
Михаил был уверен, что арест Желтобрюхова являлся ошибкой и злоупотреблением властью на местах. Товарищ Сталин не мог всего знать, как в случае сплошной коллективизации. Вспомнилась статья Иосифа Виссарионовича «Головокружение от успехов» в «Правде» в 1930 году, где вождь трудового народа называл это, как «перегибы на местах», которые объявлялись плодом самодеятельности излишне ретивых исполнителей, трактовавших таким образом «генеральную линию партии». Михаил предложил Андропе написать Иосифу Виссарионовичу, но тот почему-то категорически отказался, заявив, что «это меня не касается»