<p>
Она сама открыла нам дверь и тихо запричитала: </p>
<p>
- Во-от, ребята, нету больше Яшеньки... Во-от, нету его...</p>
<p>
От этих слов мне стало не по себе. Нестерпимая жалость к этой несчастной женщине, которую прежде никогда не видел, овладела мною. Даже слезы навернулись.</p>
<p>
Я никогда не был плаксой. Стерпел даже, когда однажды меня, вратаря, взрослый парень мячом сбил с ног во время игры в футбол. А удар в голову был – ой-ой-ой! Нет, ни слезинки не проронил тогда. И до Яши плакал только однажды, дочитав до конца повесть «Дети подземелья», когда умерла четырехлетняя девочка Маруся. Бедная, совсем маленькая, без дома и нормального жилья... и ушла. В тот день я никому из домашних не показывал своих переживаний. Всплакнул в ванной, вытер полотенцем лицо и незаметно отправился спать. Раньше обычного.</p>
<p>
Яшину маму было очень жалко.</p>
<p>
Дом Яши меня поразил своей бедностью. В нашем классе все жили скромно – ни завмагов, ни партийных работников, ни директоров среди наших родителей не водилось. Но вся скудная обстановка жилища Гамазовых просто ошарашила. Мама Яши, поговаривали, «крутилась сутками», на трех работах работала. Да что толку – уборщицам везде мало платят. Вот и жили они вечно в нужде. Как же Яша себе готовил после школы, что он ел вообще? У Гамазовых была очень бедная обстановка, стоял всего один стол – кухонный. Это на нем Яша делал уроки? Печать обездоленности лежала на двух металлических кроватях, взрослой и детской, стареньких табуретках, шифоньере с занавешенным байковым халатом зеркалом, и видавшем виды телевизоре на колченогой тумбе.</p>
<p>
Гроб стоял на двух табуретках. Яшу одели в школьную форму, отглаженную, с повязанным пионерским галстуком. В другой одежде я его никогда не видел, только прежде он ходил вечно помятым. Казалось, Яша решил сыграть «Замри, отомри!» Вот он затаил дыхание, прикинулся умершим, чтобы всех напугать. Но в любой момент вскочит из гроба на ноги и возьмется за привычное дело – беситься...</p>
<p>
Никто из одноклассников не плакал. Мы смотрели на Яшу и молчали. И он, с задранным острым подбородком, молчал. Похоже, все происходящее не было чудовищным розыгрышем проказника. Яша совсем умер.</p>
<p>
Нас пришло так много, что в маленькой комнатке коммуналки не все поместились. Стояли и в коридоре, и на площадке, перед дверью в квартиру. Соседи, видно, свое уже по Яше отплакали, они нам не мешали, разошлись по своим комнатам. Лишь две женщины оставались сидеть рядом с Яшиной мамой у гроба. В руках они теребили влажные от слез платочки и успокаивали несчастную.</p>
<p>
- Слезами горю не поможешь, Амаля. Видно, так Богу было угодно, - говорила одна.</p>
<p>
А вторая молча поглаживала руку Яшиной мамы.</p>
<p>
Тамара Михайловна сказала слова соболезнования. Нескладно как-то, волнуясь, и замолчала, опустив голову.</p>
<p>
- Вчера так хорошо покушал. Я ему гречку отварила, на молоке. Он любил на молоке... Так с аппетитом поел Яшенька!</p>
<p>
- Да, Амаля, ты хорошо за ним следила, - успокаивала соседка.</p>
<p>
- Все-все поел, кизиловым компотом запил. Добавку, правда, не захотел. А ночью его «скорая» увезла... А гречку я на молоке варю. Только на молоке. Как Яшенька любит...</p>
<p>
Я старался не смотреть на несчастную. И зачем про эту гречку с молоком она заладила?! Словно оправдывалась перед всем классом.</p>
<p>
Между двумя никелированными кроватями на стене висело еще одно занавешенное зеркало. Над ним – репродукция картины «Незнакомка» художника Крамского (мы по ней не так давно изложение писали). На телевизоре стоял в рамке портрет Яши с черной ленточкой. Озорной взгляд, нос с горбинкой, стрижка полубокс...</p>
<p>
Он не был моим другом, и вообще не дружил ни с кем. Учился – с двойки на тройку. И вечно устраивал в классе разные выходки, которые приводили порой в ярость даже всегда выдержанную и чересчур добрую Тамару Михайловну.</p>
<p>
Мы все были подавлены и не совсем понимали, что происходит. Все-все-все готовы были Яше простить. И таскание девчонок за косы, и вечные его обманы, и сорванные им уроки... Все это мелочи, такая ерунда по сравнению с тем, что произошло! Смерть 10-летнего одноклассника, похоже, всех опечалила.</p>
<p>
Нет, не всех. Был в нашем 4в мальчик, который один не пошел попрощаться с умершим. Он поразил меня на следующий день в школе своим откровением:</p>
<p>
- Ну и ладно, умер и умер. Он плохой был, двоечник и хулиган, - не моргнув глазом, произнес Витя, мой друг, как мне тогда казалось, и постоянный шахматный партнер.</p>
<p>
Я промолчал. Мало приятного такое слышать. Я еще не знал, что о покойниках плохо не говорят, но понимал, что так нельзя. Мне было просто жалко Яшу Гамазова. Больно было смотреть на одетую во все черное его маму – невероятной худобы женщину с растерянным и отсутствующим взглядом.</p>
<p>
«Во-от, ребята, во-от… Нету больше Яши… Нету Яши».</p>
<p>
... А с Витей мне расхотелось дружить. И в шахматы перестал с ним играть.</p>
<p>
</p>
<p align="right">
2012 г.</p>
<p>
Последний паром</p>
<p>
</p>
<p>
Наш круизный лайнер приближался к Копенгагену, и вдали уже появились очертания его величественных средневековых башен. Жена с детьми спустилась в каюту, чтобы переодеться для выхода в город. Утро выдалось не по-летнему прохладным, и я практически в одиночестве прогуливался по бесконечной палубе, любуясь морским пейзажем. Пассажиры лайнера предпочитали наслаждаться открывающейся панорамой датской столицы со смотровых площадок ресторанов, а самые закаленные, укутавшись в пледы, - с верхней палубы судна. В запасе оставалось около часа, и я решил заглянуть в бар, чтобы согреться чашкой чая.</p>
<p>
Там было тепло и многолюдно. Пассажиры оживленно беседовали за столиками, предвкушая увлекательную экскурсию по городу, где творил великий сказочник Андерсен. У стойки бара я отыскал одно свободное место между пожилой японской туристкой с фотокамерой и миловидной дамой средних лет в элегантной шляпке. Заказал чаю и устроился на высоком сиденье.</p>
<p>
- Не люблю корабли и все эти морские путешествия, - произнесла по-русски, не поворачивая головы, дама в шляпке.</p>
<p>
Решив, что фраза предназначена именно мне, я повернулся к ней вполоборота. </p>
<p>
- Зачем же вы тогда здесь? Круиз – дело добровольное и развлечение не из дешевых, - слегка улыбнулся в ответ.</p>
<p>
- Сын уговорил, решил сделать мне подарок на юбилей.</p>
<p>
Мы познакомились. Слово за слово, и оказалось, что мир, в самом деле, очень тесен. Карина когда-то жила в том же городе и на той же улице, что и я в далеком детстве. Нам было о чем поговорить, что вспомнить.</p>
<p>
- Вы тоже застали те страшные дни в Баку?</p>
<p>
- Нет, я уехал сразу после школы. А вы?</p>
<p>
Она замолчала, достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку, закурила. Потом бросила взгляд на часы.</p>
<p>
- Я была там до самого конца… Испила чашу до самого дна, так сказать. Хотите, расскажу, как мы покидали родной город?</p>
<p>
Я молча кивнул головой, предчувствуя полный драматизма рассказ моей новой знакомой. Подобных историй я знал немало…</p>
<p>
- Весь этот кошмар начался 30 ноября 1989 года. Обычный серый день в Баку поздней осени. На деревьях голо, ни листочка. Во дворе нашего трехэтажного дома на одной из старых улочек Завокзальной (район Баку – прим. автора) ни души, даже белья на веревках нет. Непривычная тишина, немного пугающая.</p>
<p>
Но вот звонит телефон… Надо сказать, что дом у нас хоть и современный, с отдельными квартирами, со всеми удобствами и прочими коммунальными радостями, но телефоны провели далеко не у всех. Я уже привыкла звать к трубке соседей. И не только из нашего блока. Мне совсем нетрудно. Люди же не виноваты, что у них нет телефона. А вдруг что-то срочное случилось?</p>
<p>
Так вот, звонит телефон, на том конце провода теща соседа Левы, с семьей которого наша семья дружит с момента заселения в этот дом в 1932 году… Бабушка с дедушкой познакомились и сошлись с Левиными предками, потом наши родители тесно общались, хлебом-солью делились. Теперь наши семьи дружат. Традиции надо уважать. Да и люди они приветливые, Лева и его жена Гюля. Он армянин, она азербайджанка. Обычное для Баку дело.</p>
<p>
Впрочем, так раньше считалось. Но наступили времена, когда «местные» стали предъявлять свои права на этот многонациональный город, все больше и больше. И все чаще звучали экстремистские призывы «разобраться» с армянами – выгнать их с работы, не принимать в вузы, и вообще, пусть уезжают из НАШЕГО города. А ведь когда-то Баку считался в стране самым теплым и дружелюбным городом. Национальностью соседа мало кто интересовался. А тут вдруг вспомнили… Народный фронт их научил…</p>
<p>
Голос у Левиной тещи взволнованный, она у себя на Баилово (район Баку – прим. автора) услыхала, что у нас, на Завокзальной, «резня началась». Срочно требует позвать свою дочь Гюлю, которую полтора года назад выдала замуж за Леву. Женщина не скрывает своего волнения. Сама она наполовину армянка, наполовину еврейка, муж азербайджанец. Вот такой бакинский аджабсандал. И все так запуталось-переплелось...</p>
<p>
Левина теща срочно должна услышать голос дочери и убедиться, что та жива и здорова… «Скорей, Кариночка, скорей!» Кричит мне в трубку на одном дыхании. Воспользовавшись паузой, пока она набирает воздух в легкие для нового потока стенаний, я успеваю ей сказать, чтобы успокоилась, сейчас позову Гюлю к телефону…</p>
<p>
И вот передо мной непростой выбор – оставить 7-месячного ребенка одного и быстро сбегать в другой конец двора за соседкой или закутать его в одеяло и взять с собой. Уже смеркается, во двор заглядывают какие-то темные личности, неспокойно на душе. Но Максимка сам решает дилемму, попросившись на горшок. Посадив его, я бегом устремляюсь к соседям.</p>
<p>
Живут они на первом этаже: перед окнами палисадник с тутовым деревом, ухоженные клумбочки, в которых летом цветут пахучие чайные розы. В общем, маленький садик, радующий глаз жильцов всего дома… Забегая в подъезд, боковым зрением я замечаю беспорядок: растоптанные кустики, перевернутый столик, где вечерами мужчины играют в домино и нарды, и разбросанные по всему садику чьи-то семейные фотографии. Детишки, свадебные фото, школьные, армейские…</p>
<p>
А вот и дверь квартиры Левы и Гюли. Я стараюсь войти спокойно, не напугав их малышку Кристинку. Вдруг вижу, что дверной косяк словно порублен топором, и сама дверь помятая, как после осады… Войдя в их прихожую, сталкиваюсь с Гюлей, которая носится по квартире и орет не своим голосом.</p>
<p>
- Ты просто не представляешь! К нам ворвались… нас всех убьют… надо срочно убегать… Почему это я, азербайджанка, должна страдать из-за армян! Я этого не вынесу…</p>
<p>
А вот и Лёва выходит из гостиной. Растерянный, даже испуганный. Пытаясь перекричать Гюлю, говорю Леве, что у телефона ждет теща. Быстрей, быстрей… У меня ребенок дома остался один…</p>
<p>
Лёва, на ходу надев пальто, выбегает во двор. Я еле успеваю за ним. В нашей парадной сталкиваюсь с Ольгой, соседкой с первого этажа. Глаза у нее заплаканные, говорит заикаясь… У нее муж армянин, за годовалую дочку, которую прижала к груди, беспокоится. Одной ей дома страшно. Все вместе поднимаемся ко мне.</p>
<p>
Из разговора Лёвы с тещей узнаем, что к нему в квартиру, в самом деле, ворвалась толпа еразов («ереванские азербайджанцы» - прим. автора). Лёва где-то раздобыл липовые документы на еврейскую фамилию. Был Левон Погосов – стал Лев Бронштейн. Показал паспорт погромщикам. Правда, уже после того, как они почти выломали дверь. Главарь повертел «документ» в руках и вернул испуганному Леве с угрозой:</p>