- Он смотрит на себя в банке, - догадался Копчик, - и думает - "на его месте мог быть я".
- А ты, Лешечка, не изволишь опять головой поработать? - елейно обратился к Акселю Ласло.
- В банке со спиртом постоять? - не понял Аксель.
- Опять нам дьявола сыграть, уже без мессы, просто явиться, - пояснил Ласло.
- А куда я от тебя денусь? - обреченно вздохнул Аксель, - Что, у княгини новая игрушка, свежий австрийский посол?
- Как в воду глядишь, новый посланник Австрийской Цесарии Ботта д"Адорно, - рассмеялся Ласло, - новый кормилец господ Остермана и Левольда. Я для него уже по печени повешенного на будущее гадал, посол остался весьма доволен моей квалификацией.
- И не наскучат княгине с гофмаршалом эти спектакли? - удивился Копчик.
- Им-то может, и наскучат, хотя княгине вряд ли, она прелесть какая дура, - усмехнулся Ласло, - а для посла все это внове. Он-то нашего дьявола пока еще не видел, - и Ласло похлопал Акселя по могучему плечу.
Ласло, как сумел, подготовил свое скромное жилище к визиту дорогого гостя - понавешал побольше черных тряпок и лисьих лапок, зажег перед таинственным зеркалом два зловещих факела, а само зеркало заботливо протер. Копчик и Аксель спрятались за стеклом и ждали своего часа.
- Если гофмаршал опять начнет кривляться перед зеркалом, меня стошнит, - признался Копчик, - в тот раз я подумал, что он нас видит.
- Он не видел, но знал, что мы есть, - объяснил Аксель, - это же его дом.
Четверо в масках, две дамы и два кавалера, явились все вместе. Ласло встречал их - в "козьей морде" покойника Десэ. Посол Австрийской Цесарии оказался маленьким, круглолицым и бородавчатым, как лягушонок - даже маска не в силах была это скрыть. Дамы были - синеглазая красавица княгиня и ее подруга, пышная блондинка, бывшая женщина-алтарь. Ласло нашептал, что блондинка - вдова дебошира Ягужинского. Гофмаршал, как всегда, золотой и кукольный, удержался и не побежал к зеркалу причесываться - не иначе, убоялся, что факелы подпалят пышный бант на его парике.
- Что ж, господа и дамы, приступим, - басом провозгласил Ласло. Он расставил оккультистов-любителей со свечами в руках по лучам начерченной на полу пентаграммы и сам встал на пятый луч.
- Etis atis animatis... etis atis amatis... - загудел из козловой маски колокольный голос. Новый посланник затрепетал, но гофмаршал ободряюще ему улыбался - честно говоря, от его улыбки и умирающему сделалось бы легче, так мило у него получалось - ободряюще улыбаться. А дамы - дамам было хорошо и без ободрения. Они упивались происходящим.
Ласло жестом фокусника извлек из-за пазухи черного кролика и опытной рукой прозектора перерезал горло невинной зверюшке - прямо над центром пентаграммы:
- Satan, oro te, appare te rosto! Veni, Satano! Ter oro te! Veni, Satano! - гулко прочел Ласло. Аксель за зеркалом приосанился и сделал нужное лицо, Копчик приготовил свечку, трут и кремень. Дамы трепетали, гофмаршал сиял, как солнышко, посол мелко трясся, но держался в целом молодцом.
- Satan, oro te, appare te rosto! Veni, Satano! Ter oro te! Veni, Satano! - повторил Ласло, а затем еще раз, - Satan, oro te, appare te rosto! Veni, Satano! Ter oro te! Veni, Satano! Oro te pro arte! Veni, Satano!
Копчик с третьего раза зажег свечку - в зеркале проступила подсвеченная оскаленная рожа.
- Господин мой, скажи, будет у меня еще сын? - экзальтированно вопросила у рожи княгиня, протягивая к зеркалу руки со свечой.
- Дура, тебе сорок лет, - прошипел гофмаршал почти беззвучно, но отчего-то все услышали.
- Tempus tuam, - на латыни отвечал Аксель, но княгиня поняла и пригорюнилась - это значило "время твое прошло".
- А я выйду ли еще замуж? - робко спросила блондинка Ягужинская, - По возможности за графа?
- Tempus tuam, - повторил Аксель и подумал при этом, что следующему вопрошателю стоит ответить что-то хорошее.
- Когда умрет Ангелика? - дребезжащее выкрикнул посланник, и Аксель понял, что вот этого он в силах, наконец, обрадовать.
- In May, ad annum quinquagesimum, - ответствовал он деревянным голосом, с трудом подбирая в памяти латинские числительные.
- Я не понял, - растерялся посол.
- В мае пятидесятого года, - перевел добросердечный гофмаршал. Посол благодарно кивнул и прошептал:
- А вы разве не станете спрашивать?
Копчик пошевелил свечку, пламя дрогнуло - мол, время заканчивается. Белый лоб наморщился над бархатной маской - гофмаршал думал.
- Когда? - наконец спросил он у зеркала.
- Quid? Cum? - переспросил Аксель почти растерянно.
- Ты дьявол, ты сам должен знать, что - когда, - с задором в голосе отозвался гофмаршал. "Сам устроил спектакль, и сам же издевается" - зло подумал Копчик и хотел было задуть к чертям свечу, но Аксель скроил зверскую рожу и выдал ответ:
- Cum Tokyo fiet in silva!
Копчик дунул на свечку, и вовремя - гофмаршал рухнул как подкошенный поперек пентаграммы, рядом с убитым кроликом, и кроличья кровь обагрила его белокурыя косы.
- Ну вот, опять, - огорченно прошептал Копчик.
- Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii ... - забубнил Ласло, завершая церемонию. Княгиня опустилась на колени перед павшим своим ангелом, попыталась перевернуть, и ей удалось - гофмаршал был хищник некрупный. Теперь он валялся на пентаграмме лицом вверх, бледный и прекрасный, как изломанная золотая марионетка, и дамы склонялись над ним, веяли крылами, словно наседки, а посол в смятении отступал. Копчик и Аксель наблюдали за ними всеми из-за зеркала с интересом и опаской.
- Вот что не так мы делаем? - шепотом возмутился Аксель, - Почему они у нас падают?
- А что ты ему сказал? - прошептал Копчик.
- Когда Токио превратится в лес, - отвечал Аксель, - ну, попытался сказать. Но он-то вроде понял.
1998 (зима)
"Бог мой, отчего мы бессильны, как герои итальянских опер моего концертмейстера Арайи? Мы стоим на сцене в наших красивых нарядах, богини и боги сходят к нам с небес и говорят с нами, и убивают нас - а мы можем всего лишь любить их. Или отказаться любить. И в этом - единственная наша свобода воли" - так писал он в последнем письме ко мне, накануне нашей ссоры.
Брат мой Рене много раз был отмечен вниманием высочайших особ - подобного везения не выпадало даже на долю господина Вильерса. Он не мог отказать - можем ли мы отказать, если в лесу нас схватил медведь? К чести его, он и не спешил пользоваться своими счастливыми случаями, подобно тому, как это делали другие. И лишь однажды попытался разжать сжимавшую его руку - пальцы разомкнулись, игрушка упала и разбилась. Стоило ли рваться из рук, если и так, и иначе - все равно умрешь?"
Дани собирал чемоданы. Я пришла с работы, увидела посреди нашей с ним комнаты эти чемоданы и птицей метнулась на балкон. На балконе у нас висит белье и стоят санки - все как у людей. Я села на санки и закурила. Дым пошел от меня прочь - пропитывать собою свежевыстиранные простыни. Я слышала сквозь балконную дверь, как в квартире звонит телефон, как Раечка кричит:
- Данька, это тебя! Амели!
Как же ждали его там, в Гренобле! Впрочем, это как раз было правильно, а то, что у нас с ним и у него с Максом - нелепо и неправильно. Дед выглянул на балкон и молча накрыл меня пледом. В последние дни он меня побаивался. Я закуталась в плед и подожгла еще одну сигарету. Так к ночи у меня пропадет голос, но все равно мне будет нечего сказать.
Я вспоминала, как мы качались на качелях, на длинной доске, похожей на маленький плот, и я укачалась до такой степени, что потеряла равновесие и упала. Дани бросился меня ловить, и вышло, что упали мы вместе, и тогда он впервые поцеловал меня, не как брат сестру, а просто поцеловал.
Мы же не родные, а сводные, и по закону вроде бы даже можем пожениться. У нас тогда станут одинаковые фамилии - а сейчас разные. На балкон выглянула Раечка:
- Малышка, почему ты тут сидишь?
- Я курю, - я показала сигарету.
- Курить вредно, - сказала Раечка нравоучительно и спряталась. Я стряхнула пепел в засохший фикус.
Мы все-таки завалились втроем в одну постель в той питерской квартире, и это было отвратительно. Во-первых, физически тяжело, во-вторых, скучно. Хорошо было разве что наутро проснуться всем вместе, с одной стороны Дани, с другой - Макс, и ощущать это горькое счастье, что все уже кончилось, и за ночь мой Харон перевез меня наконец-то на другой берег.
- Это глупо и жестоко, - Стеллочка вышла на балкон и села на санки рядом со мной - попы нам это позволяли. С нею выскочила и Герка, завертелась, принюхалась.
- Жестоко сидеть и курить? - уточнила я, - Просто сидеть и курить?
- Жестоко воспитывать в нем чувство вины, - пояснила Стеллочка свою мысль, - Данька не виноват. А то, что ты от него хочешь - жестоко и неправильно. Ты должна надеть на себя веселое лицо и выйти попрощаться с ним, нормально, а не с ликом мученицы.
- Я постараюсь, - отвечала я тихо, - я просто набираюсь сил.
- Я все знаю, - призналась Стеллочка, - Я все видела и боялась за вас. И очень хорошо, что у Даньки получилось уехать - все это нужно было как-то закончить, разорвать. Так лучше, правда.
- Я знаю, - ответила я бесцветным голосом. Она говорила о нас - уже в прошедшем времени.
Стеллочка встала и ушла, Герка засеменила за ней следом. Я посидела еще немного и тоже пошла в комнаты, и плед волочился за мной, как хвост за крокодилом. Дани пытался впихнуть в рюкзак клюшки для гольфа.
- Спорим, их не пропустят, - сказала я - нормальным человеческим голосом.
- Куда они денутся, - отмахнулся Дани.
- Макс приедет тебя проводить? - спросила я.
- Более того - Макс отвезет меня в аэропорт. А тебя потом подбросит до дома, до твоего или своего, куда ты захочешь.
- Я не поеду, - сказала я тихо, - для меня это слишком тяжело.
- Как хочешь. Я позвоню тебе как только прилечу, из автомата в аэропорту. Ты же будешь дома?
- Конечно, буду, завтра суббота.
- Мало ли, светская жизнь затянет...
Я пожала плечами и села на край кровати.
- Мы еле доезжаем до работы, -
а там суббота, пять часов утра
(в аду нередко пять часов утра),
и к нам в окошко зяблик прилетает
и легкие по зернышку клюет. *
(Автор - Линор Горалик)
- Твое? - спросил Дани.
- К сожалению, нет...
Дани подсел ко мне и обнял меня за плечи:
- Я люблю тебя, систер.
- И знаешь, что это нелепо и неправильно?
- И преступно? Да, знаю.
Он ушел, со своими чемоданами, рюкзаками и клюшками для гольфа, и я лежала поперек его кровати и ждала. Он позвонил в пять утра, из автомата в аэропорту, как и обещал. В аду нередко пять часов утра...
Я, наверное, всю жизнь, закрывая глаза, буду видеть теперь эту крепость и черную воду перед нею...
1739,40 (зима). Разбиться или сгореть
- Господа, мы получили высокий агреман, - важно проговорил Ласло, заворачиваясь в простыню, как в тогу - он только что отмылся от черной желчи очередного пациента и теперь вытирался и сох.
- С каких пор ты у нас посол? - подивился Аксель, - или же ты теперь к дипмиссии приписан?
Трое друзей сидели в каморке Ласло, переодевались в домашнее и готовились отправиться спать - после не самого тяжелого трудового дня.
- Люблю красивые слова, - признался Ласло, - мой - не побоюсь этого слова - коллега господин Климт, личный хирург господина обер-гофмаршала, приглашает нас с тобою на придворное празднество по поводу Белградского мира. А тебя, Копчик, мы уж как-нибудь с собою протащим.
- Эти дуры ледяные на реке - они ради праздника, говорят, строятся. Свадьба там будет, - вспомнил Копчик. Вот уже несколько недель на Неве - из окошек крепости было их видать - прямо на льду возводились причудливые здания и фигуры, - Знать бы еще, чья там будет свадьба.
- Да хоть собачья, - ухмыльнулся Ласло и повесил на крюк свой кожаный фартук, - Главное, повеселимся, на персон посмотрим, пока они еще нарядные и не у нас в гостях.
- Да, чует мое сердце, скоро настанет горячая пора, - вздохнул Аксель, - последние деньки мы спокойно досиживаем и ночами дома спим. Одолжи мне такой фартучек, Ласло, очень он у тебя удобный.
- Да бери хоть два, - разрешил Ласло, - тебе пойдет. Особенно на голое тело. Клиент будет в ажитации.
- И при агремане, - поддразнил его Копчик, - а зачем нас доктор Климт приглашает?
- Человеколюбие, - пояснил Ласло, - лед, скользко, праздник. Пьяные придворные, разбитые носы, отмороженные жопы. Праздник, понимаешь? Боится человек, что один со всеми калеками не управится. С ним там доктор Лесток еще будет, хирург ее высочества цесаревны, но этот не помощник, сам первый пьяница. Хотя врач он хороший, - Ласло знал теперь всех докторов в столице и до крайности этим гордился.
- А кто монструозов ледяных на речке настроил? Опять гофмаршал, любитель смертельных горок? - спросил Копчик, - или не знаешь ты?
- Представь, не гофмаршал, - отвечал Ласло, - новая звезда, егермейстер Волынский - организатор сего феерического действа. Обещают салют и горящую нефть. И море глинтвейна, само собою.
- Как же так? Праздник - и обер-егермейстер? Он же по коням и собакам? - удивился Копчик.
- Вызвался, - пожал плечами Ласло, - Зело тщеславна звезда сия. И деятельна. А завидущий гофмаршал нас опросит, кто, где и чем примерз, и потом кляузу составит - как омерзительно организован был праздник бездарным выскочкой-дилетантом. Вот за этим мы там ему и нужны.
Nell"anima c"è una speranza che non muore mai.
Se la vorrai, dovrai cercare il sole dentro te ed usarne poi la luce per scoprire che,* - почти верно пропел Аксель из модной оперы гениального Арайи. Арию эту знать считалось проявлением тонкого вкуса и близости к высшим сферам.
(*В душе есть надежда, что никогда не умрет
Если пожелаете - ищите солнце внутри себя и согревайтесь внутренним светом)
- Это ты о чем? - спросил Копчик.
- О ком? - уточнил Ласло, понимавший по-итальянски чуть-чуть, - о министре или о гофмаршале?
- Много чести им обоим, - почти обиделся Аксель, - нет ни в одном из них внутреннего света, в этих гнусных интриганах. Я пою, как птица, по велению сердца. Очищаю душу возвышенным искусством после грязной работы. А заодно и намекаю вам, олухам, какой я тонкий петиметр.
Друзья посмотрели на румяную, круглую рожу Акселя, переглянулись и заржали.
- Васечка, зачем ты с нами увязался, если знал, что тебе поплохеет? Ведь не выберешься уже обратно, затопчут...
Ласло хлопотал вокруг зеленоватого полуобморочного Копчика. Праздник, равных которому не случалось в истории, кипел вокруг в золотом морозном кружеве, в брызгах глинтвейна и сполохах бенгальских огней - и Копчик его не перенес. Осел в сугроб в самой гуще гвардейцев, отделявших знатную публику от простецкой, и задохнулся, держась за сердце.
- Ты же знал, что боишься толпы, - упрекнул его и Аксель, оглядываясь в поисках места, где бы больному присесть, - и все равно пошел...
- Это же раз в жизни бывает, - оправдывался Копчик, - Такая феерия... И сперва нормально же все было...
Они прошли со свадебным поездом до берега Невы, под самым боком у гвардейцев - а за гвардейцами веселился и бесновался нетрезвый честной народ. И, видать, этот самый народ Копчика и фраппировал. И сидел он в сугробе, охваченный ужасом, приятели тянули его за руки - ведь уйдут вперед гвардейцы, и затопчут люди всех троих. Климт, искуситель, уже перебежал куда-то, наверное, поближе к своему патрону. Вдали ухнула пушка и сладостный голос кастрата что-то умильное запел.