- Потерпи, - успокоил Аксель, - Скоро светлое утречко.
Министр приговорен был к квалифицированной смертной казни - сперва к посажению на кол, затем, когда европейская общественность выразила недоумение - к гуманному отсечению руки и головы. Утром в крепости Аксель лично вырезал осужденному язык. Наивный министр во время допроса пообещал на эшафоте перед казнью что-то очень интересное рассказать народу про герцога Бирона, и в приговоре очередным пунктом прибавилось иссечение языка. На допросах дурак Тороватый вывихнул министру руку так, что уже ни Аксель, ни Ласло не сумели вправить.
Аксель в компании с попом проследовали с осужденным до самой площади, до места казни. Народу собралось не так чтобы очень много - было раннее утро. Асессор Хрущов звонким голосом зачитал с листа "вины" осужденного и его приговор. Профос Гурьянов переживал и волновался перед исполнением квалифицированной казни и не ответил на Акселево приветствие. Аксель смотрел на бывшего министра, на трех его незадачливых конфидентов, и все никак не мог понять, который из трех тот самый знаменитый архитектор. Слон, бьющий горящей нефтью, встал перед его глазами, и ледовый дворец, сверкавший, подобно бриллианту. "Зато герцог доказал всем, что может убивать - говна-пирога", - Аксель решил, что вечером непременно напьется в хлам.
1999 (зима)
Без челки у Макса был жалкий вид.
- Вас что, всех бреют под машинку? - спросила я. Макс криво улыбнулся:
- Сам состриг. От вшей деваться некуда в камере.
Я инстинктивно передернулась, хотя вряд ли на меня кто-то смог бы перескочить. Сизо "Матросская тишина" - и в самом деле незабываемый экзистенциальный опыт. На свидании нас разделяло бронированное стекло, и разговаривали мы через телефонные трубки, как в голливудских фильмах. Только Макс вышел ко мне не в оранжевом, а в спортивненьком - здесь так принято.
- Данька женился. Но ты, наверное, и так это знал.
Макс кивнул с виноватым видом. Предатель.
- Как твои сокамерники, не совсем злыдни? - спросила я.
- Нормальные, - Макс пожал плечами, - у нас в Удомле население примерно такое же.
- А родители не могут взять тебя под залог?
- В России не выпускают под залог, - рассмеялся Макс, - но они стараются выцарапать подписку о невыезде. Проблема в том, что я не москвич, та квартира съемная. Но отец пытается, тут еще один момент.
- Твой шеф тебя топит? - догадалась я.
- Мой шеф позавчера умер, - Макс произнес это с непроницаемым лицом, - Так что у меня есть шанс отделаться малой кровью. Три-четыре года.
- Ничего себе малая кровь, - изумилась я, - я думала, без него вообще все развалится.
- Что ты понимаешь, - горько усмехнулся Макс, - Машина запущена. Будь я под подпиской, еще оставался бы шанс на условный срок. А так...
Что я могла ответить? Все мои красивые иронические фразы в таком месте теряли свою силу. Я смотрела сквозь стекло на Макса, на то, во что превратился его спортивный костюм из капсульной коллекции Бирендонка. На то, во что превратился собственно Макс. Я все бы отдала за то, чтобы у него все стало, как было.
- Я могу тебе чем-то помочь? Ну, кроме передач. Я как-никак по документам теперь твоя невеста.
На передачи деньги давал его адвокат, адвокату деньги оставлял отец Макса, номенклатурщик из Удомли. Я числилась в невестах для следователя Белова и судьи Журавец, чтобы получать разрешение на свидание. Настоящая Максова невеста все это время сидела в этой его Удомле и лила невидимые миру слезы.
- Не бойся, тебе не придется и в самом деле на мне жениться, - успокоила я его.
- А я бы и не отказался, - Макс посмотрел на меня с прежним выражением плавящейся нежности в дымно-серых глазах, - Хочешь? Здесь можно расписаться.
- Это забавный опыт, но нет, - я покачала головой, - вот если тебя отправят в Магадан, я приеду к тебе, как дурная жена декабриста. Всегда мечтала взглянуть на Магадан.
- Владимир, Ярославль, Соликамск, - перечислил Макс предполагаемые направления.
- Не знаю, что и выбрать, все такое вкусное...
- Так выберут за нас.
- Ты читаешь мою книгу?
- А что мне еще делать? Этот Казимир редкостное мудло. Про всех пишет только гадости, бросил брата умирать в ссылке и полкниги об этом сокрушается.
- Кстати, твой хорь теперь у нас Казик.
- Не сдох?
- Что ты, наши тетки его обожают. А деда он даже укусил, - призналась я с удовольствием.
Раздался сигнал, означающий, что свидание подходит к концу и сейчас отключатся трубки.
- Что я могу для тебя сделать? - спросила я.
- Ничего, ты есть, и этого достаточно, - Макс смотрел на меня так, что в груди переворачивалось сердце, - Просто оставайся собой.
Трубки отключились, но мы еще какое-то время делали друг другу знаки через стекло, прежде чем его увели.
В посуде начала уже зарождаться новая жизнь, и я ее вымыла. Посуду, разумеется. С тех пор, как Раечка улетела а Гренобль знакомиться с невесткой, хозяйственная жизнь в нашей семье зашла в тупик. Мы питались готовой расфасованной едой и жили в грязи и позоре.
Герка скулила, голодная, и я ее покормила. Все домочадцы - дед и Стеллочка - уже разбежались по своим работам, но собаку никто не кормил и с ней не гулял. Все ждали, когда я проснусь. Я накинула пуховик, вернее, вошла в него, как в шкаф, и переобулась в луноходы. Взяла сытую округлившуюся Герку на руки и понесла гулять. Герка прыгала по сугробам - только уши взлетали над снегом. В целом пейзаж напоминал "Охотников на снегу" Брейгеля - вдали дети катались по замерзшему пруду на коньках и баба выбивала ковер, бросив его на турник. Я поймала нагулявшуюся Герку и понесла домой.
Створки лифта открылись, я вышла, поставила Герку на коврик и принялась копошиться в замке. На верхних этажах слышался топот - кто-то несся по лестнице вниз. Я поспешила открыть дверь, взяла на руки переминающуюся с лапы на лапу Герку - и неведомая сила втолкнула нас обеих в квартиру. Дверь захлопнулась. Герка тихо, скромно рычала. Я оглянулась - кто там, вор, маньяк? Было бы неплохо, если маньяк, жизнь мне в последнее время была совсем не мила.
Это был мальчик, лет двадцати на вид, с рыжими ресницами и бежевыми глазами. На нем была натовская зеленая форма и берцы, но шляпка отчего-то охотничья, даже с перышком. Если бы Тед Банди так одевался, он бы не преуспел.
- От кого бежишь? - спросила я шепотом.
- Менты, - выдохнул рыжий мальчишка. За спиной у него просматривался лук, на поясе висел колчан - толкиенист или что-то в этом роде.
- Ты что, кому-то жопу прострелил? - догадалась я.
- Типа того.
Перед дверью послышалась возня, позвонили сперва в соседнюю дверь, потом в нашу.
- Ховайся, купидон, - сказала я, прижала покрепче Герку и пошла открывать.
На пороге стояли два мента.
- К вам никто не заходил?
- Рискнули бы, - я предъявила скромно рычащую Герку, - но какой-то парень мимо пробегал. Вы спросите ниже.
Менты извинились и пошли вниз. Я захлопнула дверь:
- Выходи, Робин Гуд.
- Я на кухне. Можно компотика?
- Наглость - второе счастье, - я вышагнула из луноходов и пуховика и босиком пошла на кухню. Герка семенила за мной. Горе-охотник уже присосался к банке с компотом.
- Молодец, напустил слюней, - сказала я, - за что тебя ловят? Ты убийца?
- Я мститель. Черная стрела, - юноша поставил банку на стол и утерся рукавом.
"Псих" - подумала я с удовольствием. Герке он нравился - она терлась о его ноги, как кошка.
- И многих ты погубил, мститель? - спросила я.
- Несть числа, - с достоинством ответствовал мститель, - Вы спасли меня, прекрасная госпожа.
- Сейчас проверим, - я выглянула из кухонного окошка, - Вот выйдут они из подъезда - тогда, считай, и спасла. Вот, теперь спасла. Давай, выметайся, Черная стрела.
Это была бы хорошая рождественская история, но Рождество давно прошло. Я проводила лучника до двери, на пороге он обернулся ко мне:
- Чем отплатить вам, прекрасная госпожа?
- Прострели жопы следователю Белову и судье Журавец. Справишься?
- Легко, - светло улыбнулся рыжий лучник.
- Я буду ждать. Иди уже давай, - я открыла перед ним дверь.
- Это так не делается, - возразил лучник, - вы должны написать имя на бумаге, перечеркнуть черной стрелой и в полночь бумагу сжечь. Тогда я услышу вас, прекрасная госпожа.
- Так ты маг? - догадалась я.
- Я мститель, - рыжик приподнял свою смешную шляпу, поклонился мне и побежал вниз по лестнице - лук шлепал его по спине. Уже на лестнице он обернулся и прокричал: - У вас четыре стрелы, прекрасная госпожа!
- Вот чудик, - я закрыла дверь на замок. В коридоре надрывался телефон - длинным междугородним звонком. Я сняла трубку.
- Лиза?
- Дани?
- Прости меня, систер, я струсил, не стал ничего тебе говорить. Про свадьбу.
- Проехали, - я села на пол рядом с телефоном, - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
- Я получу гражданство и сразу разведусь, - горячо пообещал Дани.
- Разводись, - разрешила я.
- Как там Макс?
- Сидит. Ему корячится то ли трояк, то ли этот... четверик. Это у них там так говорят.
- Ты его видела?
- Мы даже обручились, - похвасталась я.
- Класс, - оценил Дани, - и ты к нему туда ездишь?
- Еще и передачи передаю. Ты не плачь, Данечка, у нас здесь тоже все очень интересно.
- У меня сейчас время закончится. Ты простишь меня?
- Не за что прощать. Закон джунглей. Каждый сам за себя.
- Класс. Я люблю тебя, систер.
- Я тебя - тоже нет.
В полночь я зажгла сувенирную свечу в форме чебурашки. На листочке написала "Марат Мирзоев" - эта сволочь присвоила сегодня уже третью мою премию; "следователь Белов", "судья Журавец" и "Дани". Прочла на всякий случай подходящее заклинание (из Стивенсона):
Четыре я стрелы пущу
И четверым я отомщу
Злодеям гнусным четверым
Старинным недругам моим
Они черны и до конца
Вонзятся в черные сердца
Они без промаха летят
И никого не пощадят
После чего перечеркнула злодеев черными маркерными стрелочками и сожгла листок на свечке, мерзко хихикая. Уши чебурашки плавились, и зверюшка сделалась вислоухой. В ночи пробудился и побежал в своем тренажере хорь - один, как бог, в своем железном круге.
1740 (осень)-1741(весна). С моих слов записано верно
Аксель и Ласло не успели еще улечься, Ласло раскладывал перед сном карты, и раз за разом выпадала смерть.
- Как думаешь, кто еще помрет? - спрашивал Аксель. Три недели назад преставилась ее величество императрица, и регентом при малолетнем наследнике сделался небезызвестный герцог Курляндский. Трон, который он призван был греть к совершеннолетию наследника, все три недели качался под ним и скрипел. Гвардеец Сумасвод рассказывал об арестах в полку и о нетерпеливой готовности гвардейцев к перевороту - герцога военные ненавидели, во-первых, за то, что он блядина немецкая, во-вторых, за то, что он тюха. Ходили в народе упорнейшие слухи, что герцог собрался жениться на цесаревне Елисавет, что цесаревна согласна и шьет уже подвенечное платье. Куда герцог собирался девать свою герцогиню, не уточнялось.
- Смерть для тарот означает скорые перемены, - пояснил задумчиво Ласло, - Ты по-прежнему ставишь на нумер один?
- Таково мое кредо, - отвечал Аксель, - я уже однажды банк сорвал на нумере один.
В клетке проснулся и запел кенар. В дверь постучали, Ласло открыл - на пороге стоял асессор Хрущов, по уши в снегу.
- Хорошо, что вы вместе живете, - сказал он весело, - Одевайтесь, едем. Прокопов уже сидит у меня в карете.
- К шлюхам? - спросил догадливый Ласло.
- К шлюхам, - подтвердил Николай Михайлович, - понимаешь, зачем ты нужен?
Ласло догадался, что есть уже информация, кто из звезд арестован и что ему при аресте повредили.
- Я не за печкой уродился, господин асессор, - отвечал он и пошел одеваться.
- Наряжайся, Лешечка, - сказал Ласло Акселю, - и радуйся, кажется, опять ты в дамках. Кто-то арестован, и настолько важный, что мы все вместе отправляемся за ним к шлюхам.
- Ты и я? - удивился Аксель, - Мы-то зачем? Герцог приравнен к царственным особам, считай он принц крови, он неподсуден, куда к нему третью степень?
- Я все слышу, - из прихожей отозвался звонким голосом Хрущов, - Не упражняйтесь в угадывании. Наш интерсант фельдмаршал фон Мюних, а человек он грубый и суровый. Арестованный сегодня в полной мере познакомится с третьей степенью. Так что не забудь свой сундучок, Аксель.
В карете дремал растрепанный Копчик. Аксель с сундучком уселся рядом, растолкал товарища:
- Что, спишь?
- Дремлю, - отозвался Копчик, - хоть часок еще, да мой. От теплой жены оторвали...
- Ты счастлив? Помнишь, говорили мы про графа Эрнеста. Вот он, весь твой.
В карету ввалились Ласло и секретарь, кучер хлестнул лошадей, сани помчались. Копчик надвинул шапку на глаза и захрапел. Ласло и Аксель переглядывались, Николай Михайлович придвинулся к Акселю и проговорил тихо, но внушительно:
- Инструктирую тебя, пока мы едем. Следов оставляй поменее, и проследи, чтобы он на дыбе не сдох. То, чем славен Тороватый, все эти вывихи и торчащие кости, здесь недопустимы. После казни герцогские родственники могут потребовать выдачи тела - и не курляндские родственники, а этот чокнутый французский маршал. Понимаешь, сколько вони будет, если найдут следы пыток. Но и фельдмаршала не надо разочаровывать, сегодня он наш хозяин.
- И крутись как хочешь, - вздохнул Аксель, - и много их там таких, нежных маршальских родственников?
- Всего один, - утешил секретарь, - остальных распихали по камерам до утра, никто их не тронет. Два герцогских брата, три прихвостня и мальчишка-герцог, маленький дюк. До них и пальцем не велено дотрагиваться. Так что выдохни маленько.
Карета встала у переправы, Копчик пробудился и побежал искать лодку. Ласло и Аксель вышли под снег, Николай Михайлович остался в карете.
- Я думаю сделать новую ставку - на то, кто как держится на допросе. Шкала мужества от одного до десяти, - предложил Аксель, - я бы поставил на то, что у герцога будет два из десяти, и при виде дыбы он повалится нам в ноги.
Ласло раскрыл табакерку - половину табака тут же унесло ветром, в остатки насыпался снег:
- Я бы сказал - семь или восемь. Ты забыл про уголовное прошлое.
Вернулся Копчик:
- Лодка только что уплыла с герцогом. Вон их возок под снегом, - указал он на неясно видимый сугроб, - Через полчаса сгрузят его и вернутся за нами.
- Нехорошо, мы должны были прибыть первыми, - секретарь высунулся из кареты и тут же скрылся.
- У арестованного от страха отнялись ноги, его несли в лодку на руках, как куколку, - с удовольствием рассказал Копчик, - Жаль, я не видел.
- Два из десяти, - напомнил Аксель.
- Опять вы за свое, - усмехнулся Копчик, - Только у вас не будет два. При аресте герцог бился с гвардейцами, так, что кровью забрызгало всю спальню. Ночнушка его лопнула, и беднягу несли в карету буквально с голой жопой, завернули в шубу, чтоб чего не приморозить, и тащили, как куль с мукой. Сапоги для него пришлось снять с гвардейца, вон он сидит в возке, ждет свои сапоги назад.
- Семь или восемь, - повторил Ласло.
- А что такое один по вашей системе? - раздался из кареты звонкий секретарский голос.
- Это если он обделается, - предположил Аксель, - а вы бы сколько дали герцогу, ваше благородие?
- Я плохо его знаю, - дверца кареты приоткрылась, - но у нас его сын. Если без сына, дал бы семь или восемь, как доктор Ковач. А так - только пять.