На другой день, встретившись с Жоркой, мы без конца пересказывали «страшную» историю сержанта Галиева о «четырех пацан», каждый раз по-новому дополняя ее выдуманными эпизодами и смешными выражениями, подражая сержанту-татарину, и хохотали до упаду. Вскоре эту историю знали почти все в школе и селе.
Через несколько дней ко мне подошел Иван Филиппович и пригласил в воскресенье прийти на стрельбище – пострелять из малокалиберной винтовки. Я охотно согласился. На стрельбище, расположенное напротив новой школы, я явился часов в восемь утра. Иван Филиппович уже был там, лежал на огневом рубеже и палил по мишени. Он объяснил, что лучше всего стрелять утром, когда глаза еще не устали от дневного света и суеты. И правда, подойдя к мишени, мы увидели, как кучно в центре легли пули. Потом начал стрелять я, но у меня с этой дистанции получалось похуже. А вот по большим мишеням с дальнего расстояния я стрелял лучше. Расстреляв больше двух пачек патронов, мы собрали мишени, и пошли в новую школу, которая уже была готова к открытию. Там в специальной комнате, которую Иван Филиппович называл военным кабинетом, почистили винтовку. Я прошелся по просторному коридору второго этажа школы. В коридоре все сияло и пахло краской, с потолка свисали огромные белые люстры, классы были обозначены красивыми табличками, рядом с физкабинетом находился радиоузел, в классе пения стоял черный рояль. Я ходил как завороженный, хотя знал в новой школе каждую комнату, каждый угол, каждый экспонат: мы не только много помогали строителям, но и сами готовили школу к празднику.
Когда я вернулся, Иван Филиппович собирал станок для карабина, на котором проверялась правильность наведения оружия на цель. Он коротко рассказал, что на фронте одно время был снайпером и на его счету есть убитые враги. Как-то незаметно втянул меня в рассказ о своей боевой юности, фронте и друзьях. Постепенно перед моими глазами словно ожили плакаты, на которых были нарисованы люди в форме, выполняющие разные боевые упражнения. Я видел не рисунки, а солдат с биноклями, дальномерами, автоматами, саперными лопатками. И мне вдруг захотелось тоже что-то рассказать Ивану Филипповичу.
И меня словно прорвало: подробно, стараясь не нарушить последовательности событий, я рассказал о том, как открыл тайну тола. Сам того не замечая, подробно освещал свои опыты: как взрывал снаряд по способу киномеханика Жени, как разрушил скалу за Монастырским лесом; рассказал о подорванных тополях, о встрече с Босоножкой, о том, что готовлю подводный взрыв, и как-то и признался, что не открыл сержанту Галиеву свои арсеналы. Иван Филиппович слушал, лицо его становилось то грустным, то хмурым, и тогда я сбивался, но он кивал, чтобы я продолжал рассказ…
Когда я замолчал, военрук сказал, что он совсем недавно прошел ускоренные курсы саперов и теперь ему поручено военкоматом обезвреживать боеприпасы. Приезд капитана был не случайным – это его непосредственный начальник. В районе обеспокоены участившимися случаями взрывов оставшихся после войны боеприпасов, гибелью тракториста прямо в поле от ахнувшей мины. Известно, что у подростков спрятано много мин, гранат, снарядов и других гремучих штуковин, а это опасно как для них самих, так и для других…
И почему-то без всяких раздумий я предложил Ивану Филипповичу начать с меня и для убедительности перечислил, сколько в моих тайниках видов и единиц взрывных устройств.
Военрук долго молчал, видимо, что-то обдумывал, а потом ошарашил меня своим предложением: не отвозить и не сдавать все это в район, а взорвать самим. Я был вне себя от радости и понял, что теперь не скрою ни единого запала, ни единого килограмма взрывчатки.
И вот началась тяжелая работа. Жорка Подгаецкий сначала согласился участвовать в «самом большом взрыве», но потом почему-то отказался. Мне же он показал свой тайный склад, в котором были спрятаны в лентах и поштучно целенькие патроны с тупоносыми пулями-снарядами от авиационных крупнокалиберных пулеметов и назвал место, где закопаны ящики с минами от ротного и миномета. Я обошел своих поставщиков боеприпасов, в основном ребят начальных классов, и узнал несколько мест нахождения больших мин. Когда все склады и одиночные находки были обозначены и подготовлены к вывозу, Иван Филиппович созвал «военный совет», чтобы выяснить, каким видом транспорта лучше воспользоваться: полуторкой или подводной. Узнав место, которое, как он считает, лучше всего подходит для ликвидации боеприпасов, я сказал, что на грузовике туда не подъехать, а подводной можно.
«Значит, выбираем гужевой транспорт», – подвел итог совещания Иван Филиппович.
«А как мы предупредим тех, кто может оказаться в зоне поражения?» – спросил я.
«Я уже договорился с директрисой: в оцепление будут назначены старшеклассники. Ориентируемся на воскресенье».
Ранним воскресным утром мы взяли в колхозе двухконную подводу, насыпали на дно мягкого песку, накрыли его мешками и поехали по заранее намеченному маршруту. Дело шло куда медленнее, чем я предполагал: ко многим точкам подъезды оказались неудобными, да и укладывать мины и снаряды на подводу надо было очень осторожно, а уложив, надежно закреплять, чтобы они не катались и не бились друг о друга, не вывалились на крутых подъемах и спусках. К обеду мы собрали и вывезли на место будущего взрыва только то, что находилось в окрестностях деревни.
Обедали вареной картошкой с розовой барабулькой. Рыбка пахла морем и пряностями, ее прозрачные нежные ломтики таяли во рту. Барабульку привозили рыбаки из прибрежных сел и справедливо обменивали по схеме: ведро рыбы на ведро картошки. Закусывали мы грушами, которые я собрал под гигантским деревом в заброшенной части колхозного сада. Они уже слегка переспели, – желтовато-зеленая с легкой горчинкой кожица лопалась при ударе плодов о землю, а по трещинам выступала сочная, гладкая и душистая мякоть. Я с удовлетворением отметил, что мои любимые груши понравились и Ивану Филипповичу.
Солнце клонилось к закату, когда мы доставили в Каперликойскую балку последнюю подводу. Из песка и камней я старательно приготовил просторное ложе, и мы начали слоями укладывать на него наш опасный груз. Иван Филиппович работал осторожно, но быстро и ловко. Я старался не отставать. Под конец у нас получилась горка в виде приземистой четырехгранной пирамиды. Увенчавши ее верхушку ручными гранатами и рассовав в щели и пустоты крупнокалиберные патроны и всякую «мелочь», мы отогнали подводу в ближайший отрог балки, распрягли лошадей, отвели их под сень деревьев и привязали к корявому стволу дикой яблони.
Когда вновь подошли к пирамиде, то я попробовал сосчитать хотя бы наиболее крупные предметы. Насчитал двадцать девять остроносых зенитных снарядов, шесть огромных, почти в полметра длиной минометных мин и пятьдесят две мины поменьше, двенадцать ручных гранат с длинными ручками, сорок четыре «лимонки» и почти столько же толовых «стаканов». Кроме того, лежали десятки помятых, поломанных и исковерканных других взрывчатых устройств и их частей, полный мешок кускового тола, коробка с запалами, сотни патронов. Одну сторону пирамиды подпирали две круглые противотанковые мины – личный «вклад» Ивана Филипповича. Такого количества взрывчатки, собранной вместе, я еще никогда не видел. На какое-то мгновение мне стало жалко ее подрывать. Я вновь почувствовал волнение, глядя на продолговатые мины. Какой великой тайной должны обладать эти железные сигары, изготовленные на далеких заводах руками многих людей! Они были завезены сюда, в край зеленых холмов, леса и тишины, с одной целью – разрушать и убивать. И, пролежав в забвении и презрении много лет, покрывшись пылью, землей и ржавчиной, не потеряли своей устрашающей, магически притягательной силы.
Внимательно осмотрев плотно и аккуратно сложенную пирамиду, Иван Филиппович сказал, что взрывать все это буду я своим способом, и протянул мне пузырек с магнием и рулончик кинопленки. Радости моей не было предела. Но надо было не ударить лицом в грязь.
Стараясь быть как можно спокойнее, я быстро собрал из ручной гранаты, запала и кинопленки свою «систему», положил ее на пирамиду и хорошенько укрепил. Засыпав стык между пленкой и запалом горючей смесью, сказал: «Готово!»
«Я зайду на пригорок и, как только дам сигнал, поджигай и лети к лошадям, а я прибегу туда сверху», – спокойно произнес, будто посоветовал Иван Филиппович и, не дожидаясь моего ответа, пошел на гору.
Через несколько минут я услышал сигнал, поджег пленку и, убедившись, что она разгорелась, помчался по дну балки в укрытие. Поодаль лошадей уже стоял Иван Филиппович и курил папиросу. Едва я перевел дыхание, как мощный, словно землетрясение, толчок всколыхнул под ногами почву. На какое-то мгновение мне показалось, что зыбкая Земля сошла со своей оси, а Вселенная наполнилась длинным пронзительным свистом. Громовое эхо взрыва, как дикий зверь, долго билось о крутые склоны балки, пока не вырвалось через узкую ее горловину и унеслось далеко за синий лес. Под яблоней ржали всполошившиеся кони.
Выйдя из укрытия, мы увидели, как в небо поднимаются черные клубы дыма и из него оседают клочья сажи, пыль и ошметки дерна. Воздух был насыщен горьким запахом тола. На месте взрыва чернела глубокая воронка, на дне ее уже скопилось немного воды, которая вместе с синеватым песком обильно вытекала из крутых бортов выемки. На зеленых склонах балки сплошь виднелись черные бороздки от осколков и круглые пробоины в дерне, напоминавшие заячьи норы; из некоторых пробоин шел пар. Я извлек из земли несколько тяжелых горячих осколков – их рваные острые края, очерченные радужной каймой, казалось, еще мерцали, словно затухшие угли, синеватым пламенем. Иван Филиппович внимательно осматривал местность – не осталось ли невзорвавшихся боеприпасов. Но жаркое пламя взрыва поглотило и сожгло все, что было уложено в гремучую пирамиду. Наверное, это был самый большой взрыв, проведенный с помощью кинопленки.
Когда мы возвращались на подводе в село, Иван Филиппович сжал мое плечо и, как мне показалось, с какой-то теплой грустью сказал: «Да… Ты родился в рубашке».
Мое открытие горы Аю – Даг
Рассказ
Отдыхая на Южном берегу Крыма, я не мог более трех дней лежать на пляже, поэтому обязательно организовывал экскурсию в леса, в горы или на прогулки по окрестностям тех поселений, в которых устраивался на проживание. А так как большую часть времени я провел на отдыхе в селе Солнечногорское, из которого была видна вершина горы Кара-Тау, то, однажды поднявшись на нее, я надолго «заразился» этим видом экскурсий.
В следующий приезд в Солнышко (так поселок называли мои родственники, у которых я чаще всего останавливался) поднялся на соседнюю гору Демерджи, потом осваивал доступные вершины хребтов Чатыр-Даг и Ай-Петри и в меньшей степени – гор в районе Морского, Приветного и Судака.
Ходил я на экскурсии чаще один, иногда находил попутчиков среди соседей по жилью или по пляжу. В последние годы к этому увлечению приобщилась моя жена Мария, после того как однажды увидела все то, что открылось ей с южного склона хребта Демерджи-яйла. По моим подсчетам, в течение многих лет я поднимался около пятнадцати раз на вершины, отметки которых превышали 1200 м, не считая восхождений на экзотические одиночные скалы, экскурсий по многочисленным горным тропам и другим достопримечательностям крымских гор. А вот самая заметная на пространстве Южного берега Крыма гора Аю-Даг осталась «неохваченной».
В начале двадцать первого столетия мой любимый пляж в Солнышке стал интенсивно застраиваться и преображаться в торгово-развлекательную площадку. Но я упорно ездил в Солнечногорск вплоть до 2008 года. К этому времени большая часть пляжной территории представляла собой пестрый рынок с разноцветными торговыми палатками, аттракционами, закусочными, пивными и прочими точками, а прибрежная песчаная полоса шириной в десять-пятнадцать шагов была засыпана окурками и прочим мусором. Кроме того, на пляже остро чувствовался запах выхлопных газов, шедших от скутеров – со стороны моря и автомобилей, которые с ревом поднимались по крутым склонам узкого шоссе, – со стороны суши.
На следующий год, когда уже не было в живых моих сол-нечногорских родственников, мы с Марией поехали по рекомендации знакомых в поселок, находящийся практически на территории Артека. Квартира и ее хозяйка Валентина действительно оказались достойны высших похвал, а пляж, на который мы ходили по пропуску, очаровал дивной красотой и чистотой.
Прошло три-четыре дня, и нас, естественно, потянуло в поход. На сей раз мы выбрали гору Аю-Даг, которая, казалось, была в шаговой доступности. Я обычно тщательно готовился к восхождению, изучал по картам, схемам и опросам подступы к вершине, намечал маршруты подъема, спуска, возвращения домой и т. п.
Но к предстоящему походу ничего подобного не проделал, полагая, что подняться на пятьсот семидесятиметровую отметку не составит труда, что маршруты все проложены и исхожены с незапамятных времен, по крайней мере, еще советскими пионерами тридцатых годов прошлого века. И напрасно, потому что с первой попытки нам не удалось даже подойти к подножью горы!
Согласно указаниям одного из путеводителей, мы доехали по шоссе к проходной пионерского лагеря Артек, надеясь без труда ступить на тропу, ведущую к вершине горы, но дальше нас не пустил строгий вахтер, сказав, что все тропы на гору закрыты. Мы возвратились на главную дорогу и попытались подойти к подножью горы с северо-востока. Однако быстро запутались в десятках троп, тропинок и тупиковых дорог, которые вели к усадьбам, к постройкам, к свалкам и кучам щебня, но только не к нашей цели. Потеряв пару часов и не встретив ни одного человека, который бы показал нам дорогу или хотя бы толком объяснил, в каком направлении двигаться, вернулись домой.
За ужином Маша пожаловалась хозяйке на неудавшийся поход, и та подтвердила высказывание вахтера.
– А в чем причина запрета? – спросил я.
– В том, что каждый год на маршруте погибают два-три человека.
– И почему они гибнут?
– Срываются с крутых склонов.
– Пьяные?
– Бывает, и пьяные. Но гибнут и трезвые, и взрослые, и подростки. Гора эта очень опасная и коварная, и я бы вам не советовала на нее подниматься.
– У нас традиция и долголетний опыт восхождения на вершины крымских хребтов. Я читал о походах на Аю-Даг советских пионеров-артековцев и думал, что взрослым сделать это – пара пустяков.
– Да, пионеры ходили в такие походы. Но тогда их сопровождали опытные скалолазы или обученные тренеры, а сейчас ходят как попало.
– Если можно, вы окажите нам любезность: помогите найти дорогу к подножью вне пионерского лагеря!
– Хорошо. Я завтра еду на своих «жигулях» в Ялту за продуктами и с утра подброшу вас прямо к шлагбауму, за которым начинается тропа. Идите только по этой тропе, она самая безопасная. Не вздумайте сокращать дорогу и лезть напрямую по склону! Это основная причина несчастных случаев…
На следующий день рано утром мы начали восхождение. За шлагбаумом дорога очень скоро превратилась в широкую тропу, которая повела нас влево, по восточному склону горы.
Что касается геологического представления, то и здесь не обошлось без сюрпризов. Из курса общей геологии, сведений, полученных из Интернета и тех же путеводителей по Крыму, я знал, что гора Аю-Даг по генезису относится к лакколитам, то есть к не родившимся вулканам, что расплавленная магма внедрилась в осадочную толщу песчано-глинистых пластов в юрский период, около 160 миллионов лет назад. Но прорвать эту толщу магма не смогла, а лишь вздыбив ее в виде спины медведя, застыла на миллионы лет как плотная кристаллическая порода тёмно-серого цвета, которая отнесена к группе диабазов.
То есть я представлял в разрезе гору как фрагмент кокона: внутри его находится плотный диабазовый сердечник, уходящий в бездну, а его округлая «макушка» покрыта мягкой песчано-глинистой толщей, что соответствовало внешнему облику горы, напоминавшему медведя с пушистым зеленым мехом. Каково же было мое удивление, когда с первых шагов на тропе я увидел темно-серую щебенку диабаза!
Сначала подъем показался простым и легким. Но уже метров через сто началось укручение склона, и мы ощутили, как под ногами зашуршала песчано-гравийная смесь серого цвета с примесью темной щебенки. Чем выше поднимались, тем чаще ноги «пробуксовывали», замедляя темп ходьбы. Вскоре щебенка стала пополняться крупными обломками скальных пород – казалось, что они были специально разбросаны небрежно и хаотично. При внимательном осмотре я увидел на некоторых кусках плоские грани, а потом обнаружил несколько и вовсе пластообразных фрагментов. Чем выше мы поднимались, тем чаще встречались гривки темной крепкой породы, которые торчали из земли, словно острые шипы на хребтах ящеров. Иногда их макушки выступали из сыпучего грунта в виде черных клыков или серповидных зубов саблезубого тигра. Нередко такие гривки пересекали тропу, через некоторые из них можно было перешагнуть, а наиболее высокие надо было обходить. Встречались фрагменты в виде тонких и острых пластин, вероятно, сланцевидных пород. Из-за обилия выступов и обломочного материала тропа становилась все извилистой, и превращалась в неудобные ступеньки.