Бродил Антоний по горам киевским среди вековечных дерев в дебрях и чащах. И набрёл как-то на малую пещерку, в которой жил когда-то Илларион-пустынник. Того Иллариона князь Ярослав, возлюбив за веру, позвал в Киев и поставил митрополитом Святой Софии каменной, кою сам выстроил.
Возлюбил то место, ту Илларионову пещерку всем сердцем Антоний, поселившись там с молитвою. А когда молился, то просил со слезами: «Господи! Утверди мя на месте сем. По благословению Святой Горы и моего игумена, иже постриг меня…»
Григорий перекрестился, троекратно положив поклоны. Венец сделал то же. Сказ Григория был ему по душе, и каждое слово охотно принимала память. Хотелось слушать и слушать нового своего товарища.
Однако Григорий, помолчав, спросил строго:
– Внемлешь, Данило?
– Внемлю, брат. Говори ещё, – и попросил: – Сказуй ещё, Бога ради!
– Бога ради, – очень серьёзно повторил Григорий. – Бога ради почал там жить Антоний, моля Бога, помалу вкушая сухий хлеб и утоляя жажду малою водою. Работал он денно, копая новую пещеру ради служб святых Господу нашему. И не давая себе покоя ни днём ни ночью, в молитвах и трудах пребывая. Выходили к нему дикие звери и не трогали его, слетались к нему птицы, и он не трогал их, кормя с ладони крохами от малого хлеба своего. Услышали об этом добрые люди и стали приходить к нему. Приносили малое и получали от него большее. Великая слава пошла о нём, и приходили люди к Антонию под благословение. Было это при Ярославе Старом, деде твоего князя Олега Святославича. Но преставился великий князь, оставя за себя сына Изяслава и поделив землю Русскую меж другими сыновьями. Святославу, батюшке князя Олега, дал Чернигов с землёю Вятечской и Тьмутороканской, Всеволоду – Переяславль, Вячеславу – Смоленск, Игорю – Владимир. Уразумел? – спросил мних, прерывая сказ.
– Да, – кивнул Венец.
– Слушай, Данило, – вдруг совсем иным голосом, чуть даже переходя на шёпот, сказал Григорий. – Было мне свыше сойдено в душу на молитве в келье, тому уже с месяц назад. Сказано было: «Придёт отрок малый, ему талан Богом даден, не дай, Григорий, дабы закопал он дар божий!» Уразумел?
– Что?
– Не ты ли этот отрок, думаю я?
Венец вздохнул.
– Не было, брат, дара мне. Тому лето одно вывез меня князь Олег из дебрей лесных. Тамо и крещён был в Святом роднике Веннице по древнему обряду именем Венец. А в Новгороде Северском дадено мне новое святое крещение, а крестными родителями стали князь Олег с княгинею. Выходит, младенец я – Данило-то. Вот и весь Дар мой!
– Ты грамотный? – то ли спросил, то ли утвердил знаемое.
Венец вздохнул:
– И письменный я…
– Так! Вот он и талан твой – дар божий! – с жаром заговорил Григорий. – Его-то и нельзя зарыть… Как, ты говоришь, кличут в миру тебя? Венец? «И возложили на него багряницу и венец терновый», – задумчиво произнёс монах.
– На кого? – спросил робко Венец.
– Не знаешь?
– Нет, – сознался, слыша в себе желание знать.
– Господи, проясни разум мой, – взмолился Григорий, в голосе его задрожали слёзы.
– Ты о чём, брате, о чём? – Венцу стало страшно. Что-то тайное совершалось тут, в этой душной июльской ночи, совсем рядом, в нём самом и в юном монахе, что молился, упав на колени. Венец ощутил слёзы на щеках и пал ниц рядом.
– Господи, проясни разум мой…
Потом они опять тесно сидели рядом. И всё ещё была тёмная ночь.
– Веришь ли в Единого Бога Отца Вседержителя и в Господа Исуса Христа, Сына Божьего, и в Духа Святаго животворящего, иже от Отца исходящего? – спросил Григорий.
– Верю.
И это была правда, которую осознал и принял мальчик, только-только, вот тут, молясь рядом с таким странным, но ставшим в одночасье близким человеком. После Игоря Григорий – первейший из всех людей для Венца. Из всех, из всех… Но почему после Игоря? Почему он первый? На это Венец не находил ответа.
– Брат, – тихо позвал Григория.
Тот положил руку на плечо, погладил, как это почасту делал малой своей рукою Игорь.
– Брат, будешь сказывать дальше?
– И сидя на столе отца своего, прознал Изяслав о Великом Антонии. И придя к нему с дружиною своею, просил у него благословения и молитв. И уведан был во всём Великий Антоний, и чтим всеми.
Начали приходить к нему братья, он же их принимал, благословлял и постригал. И собралось к нему их поначалу двенадцать верных душ. Работая и молясь, ископали они большую пещеру и церковь в ней учредили, и кельи, с того и начался Святой Печерский Киевский монастырь – первый на Руси. Собрав братию всю, как-то сказал им Антоний: «Это Бог соединил вас, братья, от благословения Святой Горы, иде же постриг меня игумен Святогорский, а я вас постриг. Да будет на вас благословение первое от Бога, а второе – от Святых Гор». И ещё сказал им Святой Антоний: «Живите вместе, а я поставлю вам игумена и хочу в ином месте сесть один, как и прежде, привыкнув к уединению».
Поставил им игумена именем Варлаам, а сам ушёл в горы и, найдя любое Богу место, ископал себе пещерку и жил в ней в молитвах и добродетели, творя подвиг, и всеми почитаемый. И не было на Руси святее и мудрее человека.
Однако в те годы заратилась меж собою княжеская Русь. И беда та по сей день не улеглась, дремлет. А проснётся – снова погибь пойдёт по Руси. Тогда это так было. Когда преставился князь Вячеслав Смоленский, князь киевский Изяслав ради сына своего вывел из Владимира брата Игоря и дал ему Смоленск…
Тут, брате, внимай строго каждому слову моему, – попросил Григорий. – Тут узел всех бед земли нашей, о чём не хотят помнить князья, а особливо нынешний великий киевский Мономах. С этой беды всё зло пролилось и на князя нашего Олега Святославича, а паче прольётся на чад его. О том уразуми и запомни.
Вячеслав Ярославич был женат на сестре Всеслава Брячиславича, умер юным, о двадцати трёх лет, и по нём остался един сын Борис, в малом малолетстве, у груди матери. Игорь Ярославич тоже был юн, боголюбив и добр душою. Приняв Смоленск, он княгиню Вячеславову с дитём не обидел, оставив всё, как было при брате. Да ещё и сказал: «По смерти моей быть Борису – сыну брата моего, Вячеслава, князем Смоленским».
Однако недолго пожил Игорь Ярославич, через три года преставился. Юным умер. И малым всё ещё был Борис Вячеславич, чтобы получить княжество Смоленское. Князь Изяслав княжество то к рукам прибрал, обещая брату Всеволоду дать оное сыну его, Мономаху. Однако законного владельца с матерью его отослали прочь. Княгиня Вячеславова ушла к брату своему полоцкому, Всеславу. А когда подрос Борис Вячеславич и посвятили его в князья, то просил у великого князя отчий свой удел. Тот отказал. И тогда Всеслав вступился за племянника. Вышел со своею дружиной и вернул законному наследнику Смоленскую отчину. И смоляне, вече их, приняло молодого князя… Слышал ли, Данило, песню старую?
Григорий вдруг чисто и складно пропел:
– Всеслав-князь по праву судяше,
Княземо градо рядяше…
Венец знал эту песню, малышом ещё перенял её от своего дяди, вольного хожалого бояна Борея. Любили её в Талеже. Но не в чести была она в княжеских теремах, гнали её прочь, заставляя забыть. Однако князь Олег Святославич любил песню, особливо когда пел Венец. Близко то песенное слово его сердцу. Откуда знать малышу, что из самой жизни, из правды её, из нелёгкой судьбы их князя берёт начало она.
И нынче не ведал Венец того, что предание, которое сказывает ему Григорий, не в чести у нынешнего великого князя. Запрещает об этом помнить и знать Мономах. А Григорий тихо длил:
– Сел молодой Борис Вячеславич законно на удел отчий, данный отцу его Правдой Ярославовой. Однако, совокупив братьев своих, Изяслав, как зверь, кинулся на Всеслава. Господи, что творилось тогда в Минске, огнь валом шёл, кровь людская морем разлилась. Ни в чём не повинных людей предавали лютой смерти, жгли нивы и домы, карали жён и матерей, младенцев не жалея!
Кинулся ратью на Немизу-реку Всеслав отмщение творить. Страшная там была битва. И о ней сложены песни. Знаешь их?
И эти песни знал Венец, кивнул в согласие, желая слушать дальше.
– Поразили русские князья русского князя Всеслава на Немизе. Сколько же там кровушки пролилось, сколько голов посеклось – не счесть!
Поражённый, наголову разбитый Всеслав ушёл к Смоленску, дабы прикрыть собою племянника, Бориса Вячеславича.
Ужаснулся Господь о содеянном на земле Русской. И послал Всеслав мольбу о мире. На реке Роше целовали князья друг к другу крест. Клялись не чинить друг другу худа, чтить заповедь Ярослава. Однако Изяслав попрал крестное целование, схватил Всеслава с сынами и заточил в Киеве в поруб55.
Промыслом божьим о том всём узнал Антоний в уединённой своей пещерке. И когда подошли к пределам русским иноплеменники, князья Изяслав, Святослав и Всеволод пришли к пустыннику за благословением. А он им его не дал. Сказал только, что в битве той погибнет русское воинство, поскольку забыли князья о Боге.
Так и было. Послал Господь поганых в наказание за грехи великие, и победили иноплеменники. Позорно бежали русские князья с поля битвы, а поганые, яко пардусы56, кинулись на Русь.
Изяслав прибежал в Киев. Решил, забрав казну великую, бежать в пределы чуждые. Но воспротивился тому народ. Киевское вече потребовало раздать людям оружие. «Сами защитим себя и тебя, князь, – шумело вече. – Сами изгоним поганых с земли нашей». Но оружия князь людям не дал. И тогда народ освободил Всеслава из порубной темницы и возвёл его на великое княжение киевское. Тот воззвал к народу, дав оружие.
Святой Антоний впервые, почитай за двадцать лет пустынства, пришёл в Киев и благословил Всеслава на борьбу с погаными.
И надолго замолчал Григорий, погрузившись в думу.
– А что дале было, брат? – спросил Венец, дождав, когда глянул на него Григорий.
– Дале худо было. Теперича приблизь сказ мой к пещерке, о коей спросил меня. Пойдём, брате, до неё…
Поднялся и неслышно пошёл вперёд, истаял в темени ночи. Венец поспешил за ним.
Войдя с молитвою в пещеру, Григорий притворил за Венцом дверь, оправил свечное пламя и, положив перед образами поклоны, присел на узкую лавку, прикрытую тонким пестрядным покрывалом. Позвал Венца сесть рядом и, оглядев малое пространство, сказал:
– Пещерку эту вырыл святой отец наш – Антоний. Он и монастырь сей учредил.
Защитив с народом киевским землю Русскую, Всеслав княжил в Киеве семь месяцев. Ни Святослав, ни Всеволод Киева для себя не искали. Жили тихо в уделах своих. И Всеслав не искал чужих уделов. Но было ему Киевское княжение в тягость, свое, Полоцкое оберечь бы. И когда пошёл на Русь с польским королём и войском Изяслав Ярославич, а кияне, собравши свою рать, вышли к Белгороду, то ушёл от них, не сказавшись, Всеслав. Не мог он биться с законным владетелем, помня, что целовал ему крест. Не чужеземной рати, приведённой Изяславом, напугался Всеслав, греха не хотел творить. Верен был кресту!
Кияне же, оставшись без князя, позвали к себе Святослава с Всеволодом и сказали так: «Коли вы не остановите Изяслава, Киев свой мы пожжём и уйдём с детьми всеми семьями в Поле к дивиим половцам».
Святослав и Всеволод сослались с Изяславом, прося его не чинить зла киянам, а, забыв о прошлом, сесть на великое княжение, не разрешая иноземцам грабить Русь.
Изяслав обещал. И вышли к нему навстречу большие люди киевские, попы и черноризцы. Но не было среди них Антония.
Слово своё Изяслав не сдержал. Сын его, Мстислав, войдя в Киев, учинил многие казни, многих слепил и заточил в темницы. Однако кияне на то зло ответили смирением. А Изяслав, сев на столе отца своего, стал искать Антония, дабы казнить его как ворога.
Святослав же Ярославич тайно увёз преподобного в Чернигов. Но не стал жить в граде Антоний, ушёл в дебри лесные, сюда, на горы Болдинские…
…Стоя перед воротами монастыря, в единый миг вспомнил Венец бывшее три года назад. И стыд охватил его: за всё это время, почасту вспоминая Григория и вторя сказ тот Игорю, он ни разу не улучил побывать тут. Добро бы, путь неближний, но вот уже почти как два года прожил в Чернигове, в версте от обители. Да и примет ли его монастырь, простит ли Григорий за то, что за всю эту пору не нашлось у Венца сердца, чтобы повидаться? А ведь в ту ночь свято верилось, из всех близких ему вторый – инок болдинский. И ужаснулась душа тому, что не помнит Венец лица Григория. Да и как упомнишь, в ночи было их свидание, а росстань – в сутеми, на самом изломе тьмы.
– Господи, узнаю ли? – безнадёжно было на душе, горько. Потому и неслучайно забыли его тут, в Чернигове, княгиня с Игорем. Не умеет беречь близких своих Венец в сердце. Всё о себе и о себе думы его. Себялюбец он.
Так, окоряя себя, шёл отрок уже по двору монастырскому к божнице, к пещерке святого Антония.
Монах поднялся навстречу. Бледное лицо, обрамлённое взятыми под повязь русыми волосами – упали они мягким переливом на плечи, – прямой, с тонкими крылышками ноздрей нос, безус, но борода густая подстрижена клинышком, высокие, крутые, как у девицы, брови, небесной синевы очи, солнечный огнь в них.
– Я тебя ждал, Данило, – и благословил святым знамением. – Здравствуй, брате.
Не сдержал себя Венец, разрыдался, пал на колени, ловя руками край ветхой линялой ряски, потянулся к ней губами.
– Прости… прости… прости…
– Что ты, что ты, брате? Господь простит! Ну, будя, будя, миленький, – подымал с колен, гладил по лицу, отирая слезы. Так только мати гладила. Ох как давно это было!
– Ну что ты? Что ты? Не мальчишонок ить, – шутил, светясь улыбчиво. – Ишь, вымахал-то как! Меня догонил! Пошто смутился-то? – усаживал на лавочку. – Пошто горе-то?
Всё ещё всхлипывая, но и обретая надежду, Венец сказал:
– Я к тебе пришёл…
– Я тебя ждал, Данило.
– К тебе, – и вовсе неожиданно: – Насовсем…
Глава третья
1.
Похоронив отца, по-христиански отпев тело его и, по-древнему, предав огню, Верхуслава не нашла силы вернуться на Русь.
Быстро мужавший Всеволод с помощью великого князя получил наконец-то свой удел. Вокруг него собирались верные люди отца, росла дружина, крепла княжеская власть. Не мальчик – отрок Всеволод – помалу осваивал науку жить по-своему, стараясь изо всех сил быть на виду не только у великого князя, но и у сынов его. Старший из них – крестник отца, Мстислав, – более других благоволил к Всеволоду, замечая, как всё ещё по-детски отличает он от других дочь Марию. Девочка была равна по летам Всеволоду – двенадцать годков, и пора бы её давным-давно просватать, но Мстислав не спешил с этим.
Со смерти Аепы минуло и ещё время.
В степи Игорю устроили посвящение в князья – постеги. И тот праздник нарушил дотоле тихо текущие, слава богу, мирные степные будни.
Из Руси на Игоревы постеги приехали братья – сыны Давыдовы, бояре близкие Ольгову гнезду, прислал грамоту Мономах, зовя Верхуславу с князем Игорем и княжичем Святославом на Русь: «Будет и тебе, княгиня, место на земле Русской». Многие съехались тогда из Руси. Не было брата Всеволода. Занят в походе. Но и он сослался грамотой. Однако мать с братьями на Русь не звал. Были на то причины.
Игорь всё ждал, что среди русских гостей окажется и Венец. Помнил он друга, по сей день тосковало о нём сердце. Знал, нет Венца в Чернигове, ушёл он из града, а куда и где ныне, никто не ведал.
Видя тоску сына по крестнику, корила себя Верхуслава, что в суматохе сборов совсем забыла о нём. Винилась перед собою и Богом, но ничем не могла помочь сыну в его тоске. Пытала хожалых людей, редко заходивших в Осенев град с Руси, ссылалась просьбами к князьям и боярам сыскать Венца. Все понапрасну, не было отклика. И наконец отправила на поиск названого сына Глеба Итларевича.