На уроки уходит от часа до трех, если не задают рефератов. В последнем случае приходится тащиться в библиотеку, в спешке изучать книги, перепечатывать текст или писать от руки несколько листов формата А4. У меня нет компьютера и принтера, поэтому за печать в салонах плачу только в крайних случаях, когда без этого никак не обойтись. К счастью, некоторые учителя настолько древние, что с радостью завышают мне оценку, как только видят рефераты, написанные вручную. Иногда выручают фотографии со смартфона, когда времени на подготовку совсем мало. Камера на нем у меня слабенькая, приходится делать много крупных фотографий, так что на расшифровку порой уходит куда больше времени, чем на конспектирование от руки.
Тарас присылает мне сообщение в полпервого ночи. Бабушка спит, поэтому я крадусь на цыпочках в коридор, надеваю первую попавшуюся кофту и выбираюсь в подъезд. Осторожно закрываю дверь на ключ, чтобы замок не щелкал.
Я вижу в темноте красновато-оранжевый огонек. Тарас всегда курит, когда приходит ко мне.
Под блеклым светом мигающего фонаря мы разглядываем друг друга.
– Вышла наконец, – говорит Тарас, выдыхая сигаретный дым в противоположную от меня сторону.
Он держится отстраненно, сунув руки в карманы штанов. Одет официально: пиджак и галстук. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты и оголяют ключицы. Я поеживаюсь – сентябрьской ночью достаточно холодно, чтобы подхватить простуду или воспаление легких. Волосы у Тараса темные, волнистые, а карие глаза смотрят на меня с прищуром.
– Почему ты без куртки? – спрашиваю я, нарушая затянувшуюся тишину.
– Сразу к тебе поехал. – Тарас кивает в сторону машины.
Он ездит на «шестерке» с тонированными стеклами. Когда я спросила его, почему никто до сих пор его не оштрафовал, Тарас показал мне поддельные права. Это меня не смущает, я люблю ездить с ним на пассажирском сиденье. Одноклассницы мечтают о парнях с «БМВ» или «ауди», а для меня важен Тарас, а не его тачка.
– Все хорошо? – говорю я.
Он кивает, бросает сигарету на землю и тушит окурок ботинком.
– Разве что в челюсть заехали, – говорит Тарас, касаясь ее рукой.
Я подхожу ближе и притрагиваюсь к ушибленному месту. Тарас перехватывает мою руку и прижимает к своей щеке. Лампа фонаря мигает и ярко освещает нас. Лицо Тараса грязноватое, с синяками и ссадинами.
– Ты ходил в больницу? Челюсть проверял?
Он усмехается, прижимая меня к себе.
– Все нормально, поболит и пройдет. А вот мое безутешное сердце…
– Боже, нет, – протягиваю я. – Ты опять читал дурацкие женские романы?
– Больше ничего под рукой не было.
Иногда он шлет мне цитаты из женских романов. Когда ванильные сопли, когда драму, а когда по-идиотски описанные эротические сцены. Со временем я поняла, что все это не просто так. Если Тарас скучает, то шлет нелепые фразы о любви, когда ему одиноко – присылает драму, а когда разыгрывается фантазия, я вижу в сообщениях «нефритовые стержни». Каждому нужен тот, кому можно выговориться, пусть и через чужие тексты.
Я беру его за руку и подвожу к качелям. Мы садимся каждый на свою дощечку.
– Тебя это не пугает? – говорю я, вглядываясь в землю.
– Что именно?
– Вся эта… ситуация. Я, бабушка, лечение… Я не смогу поступить в университет, получить престижную работу. – Я отталкиваюсь ногой, качели поскрипывают.
Тарас смотрит на меня.
– Думаешь, я тебя полгода просто так слушал?
Я пожимаю плечами, выковыривая грязь из-под ногтей. Смотреть на него слишком стыдно.
– Не выдумывай лишнего, – говорит Тарас. – Мы познакомились благодаря твоим проблемам, теперь встречаемся. Если бы меня что-то пугало, я бы сейчас тут не сидел.
№ 1. Людмила Богачева
Уязвимость: лишний вес
ВЕРДИКТ: вне списка / в списке
Глава 2
Инна Игнатьевна заходит в класс не одна. Это новенькая, ее зовут Аня. Ее глаза скрыты за темными очками. Аня будет учиться с нами месяц, а еще ей нужно сопровождение по школе. Акула обводит класс взглядом и указывает на меня пальцем.
Выяснилось, что Аня – слепая, поэтому всегда ходит в очках. Оказывается, она родилась зрячей, а после двенадцати ее зрение начало ухудшаться. Сейчас она видит только светлые пятна, а все остальное скрывает тьма. Я держу ее за руку, а Аня постукивает тростью по полу коридора. Мы добираемся до раздевалки, забираем вещи и пакеты со сменной обувью. Я усаживаю Аню на скамейку в коридоре. Она складывает трость в рюкзак.
– Люди много говорят о нас, – обеспокоенно говорит Аня, опершись на мое плечо.
Она переобувает сменку, а я сижу рядом.
– Пусть говорят. – Я прислоняюсь затылком к холодной стене. – Тут вечно кого-то обсуждают, подумаешь.
– Тина, – Аня поворачивается ко мне, – ты уверена, что мы не должны вести себя по-другому?
– Как?
– Ну, ты можешь не держать меня за руку. Сейчас многие такие жесты понимают… неправильно.
– В мире много чего неправильного, что теперь? – говорю я. – Ты моя подруга, и никто мне не запретит держаться с тобой за руки.
Мы стоим на крыльце и ждем, пока подъедет мама Ани. Мне хочется курить от безнадежности ситуации, а я ведь никогда даже не пробовала. Месяц прошел как во сне. Теперь Аня будет жить в другой стране, а я останусь тут. Совсем одна…
– Там хорошие врачи, – говорит Аня. – Мне сделают операцию.
Я молчу, глядя вдаль и пытаясь рассмотреть что-нибудь за стеной ливня. Обычный октябрьский день, полный разочарований.
– Я буду звонить тебе. – Аня сжимает пальцами мою руку.
– Ты забудешь обо мне, как только зрение вернется, – бурчу я, хмурясь, но руку не отдергиваю.
– Не забуду. Я приеду и рассмотрю тебя как следует, а потом мы сфотографируемся вместе.
Нас прерывает краткий двойной гудок – мама Ани ждет за воротами.
– Мне пора. Проводишь?
– Конечно. – Я раскрываю над нами зонт и веду подругу к черной «киа рио»; открываю дверь и помогаю Ане сесть. – Здрасьте.
– Спасибо, Юстиночка. Мы тебя не забудем, – обещает ее мама.
– Я буду писать письма. Но не раньше чем через полгода, нельзя напрягать глаза, – добавляет Аня.
– Удачи, – говорю я и закрываю дверь.
Машина трогается и уезжает, разгоняя скопившуюся на дороге воду. Я складываю зонт и бреду домой. Подумаешь, дождь! Как мне теперь выживать в школе без Ани?..
Классики, старательно нарисованные каким-то ребенком цветными мелками, размыло. Иногда я прыгала по ним, чтобы отвлечься от проблем. Я не приглашала Аню в гости, но мы бывали на качелях в палисаднике. Там же я рассказала ей про классики, и она попросила меня отвести ее к ним. Аня прыгала, держась за мою руку. Я еще никогда не видела настолько счастливой улыбки.
Монотонные речи учителей, скучные уроки, перешептывания одноклассников – все как обычно, только Ани нет.
На перемене мне в лоб прилетает смятая бумажка. Она падает на парту и застывает между учебником и моей рукой. Я оглядываю класс, беру записку и разворачиваю.
«Это правда, что ты спишь с девчонками?» – почерк мне незнаком. Еще бы, я ведь заглядываю в чужие тетради.
Когда я поднимаю голову, то замечаю, как Паша снимает мою реакцию на камеру. Гребаный провокатор. Я мну листок и кидаю его в лоб незадачливому блогеру. Он успевает отмахнуться, и бумажка летит на пол.
Пашка – местный блогер. Он постоянно снимает видео: в коридорах, туалетах и на улице. Даже на уроках умудряется подловить учителей, чтобы те подыграли ему. Он не вышел ростом, но все равно популярен у девушек. У него есть постоянная подружка, с которой они уже год вместе.
– Так что, – спрашивает он, пытливо глядя на меня, – это правда?
– Отстань, – говорю я.
Вера садится передо мной и заглядывает мне в глаза. Она кажется ангелочком, да и выглядит соответственно: красивые голубые глаза, светлые локоны, пухлые губы. Но первое впечатление обманчиво.
– Скучаешь по Анечке? – Она корчит жалобную рожицу. – Вы ведь с ней так сдружились. Наверное, и домой друг к другу ходили?
– Нет.
– Тогда, наверное, в отеле номер снимали?
– Ты дура? – не выдерживаю я.
Вера смотрит в камеру Паши, поворачивается ко мне и странно улыбается.
– Паш, все готово?
Он кивает и кричит:
– Пацаны, тащите ее в коридор!
В класс заходят одиннадцатиклассники. Я не знаю их имен, не знаю, кто они и что вообще здесь делают. Я успеваю лишь подскочить со стула и взять рюкзак, но сбежать не удается. Вера хватает меня за запястье и выкручивает его. Я стискиваю зубы.
– Пусти! – говорю я и бью ее рюкзаком по колену.
– Она меня бьет, Паша! – визжит Вера.
– Быстрее! – командует он.
Старшеклассники окружают меня, хватают за руки и за ноги и тащат в коридор. Я брыкаюсь, но что может сделать одна девчонка против нескольких здоровых ребят?
– Бросьте ее, – приказывает Вера.
Я падаю спиной на холодный пол. Нельзя показывать, что мне больно. Я встаю и отряхиваюсь. Нельзя быть слабой.
– Посмотрите все! – Вера тычет пальцем в мою сторону. Все оборачиваются на ее звонкий голос. Собирается толпа. – Эта девка – лесбиянка! Она чуть не совратила одноклассницу у нас на глазах.
Кто-то из толпы вторит ей. До меня доносится смех. Я шагаю вперед, чтобы дотянуться до Веры и заткнуть ее поганый рот, но старшеклассники обступают меня, не подпуская к ней.
– Заткнись, Вера! – требую я. – Мы просто дружили. Знаешь, что такое женская дружба?
Меня трясет, я сжимаю кулаки. От Ани у меня осталась только наша дружба, а теперь эта стерва обвешивает ее грязными слухами.
– Ее не существует, – парирует Вера.
– Похоже, она еще и феминистка, – добавляет Паша.
– Дебил, ты хоть знаешь, что такое феминизм? – огрызаюсь я.
Вера смеется и подходит ближе.
– Я слышала, что у феминисток небритые подмышки. – Она ухмыляется, дерзко глядя на меня. – Мальчики, поможете проверить?
Меня хватают за руки и плечи. Сопротивляться бесполезно, они сильнее меня.
– Не делай этого, – предупреждаю я.
Вера резко дергает кофту. Она распахивается, предоставляя взору мой дешевый тряпочный лифчик.
– Отличный ракурс, – говорит Паша, снимая меня на камеру.
Я извиваюсь как гусеница, но Вере удается спустить кофту до локтей. Ее ждет разочарование: я одержима чистотой тела и бреюсь каждое утро.
– Какая-то она неправильная феминистка, – жалуется Вера.
Паша машет рукой, и меня отпускают. Я натягиваю кофту, поворачиваюсь к камере спиной и застегиваю пуговицы. Руки дрожат, петельки соскальзывают. Сосредоточься.
– Что это было? – Я подхожу к Паше и Вере. На нас все еще пялятся, поэтому я не размахиваю кулаками. В этот раз мне нельзя вылететь из школы.
– Да просто пранк, – говорит Паша.
Вера неестественно смеется и обнимает меня за плечи.
– Прости, лапочка. Нужно было жестко разыграть кого-то. Мы исследуем тему пранков, – щебечет она.
Я толкаю Веру в солнечное сплетение. Делаю это намеренно, чтобы она знала: ей тоже может быть больно. Вера прикрывает ушибленное место, чуть сгорбившись.
– Ой, Инна Игнатьевна, – пищит она, а в ее глазах появляется радость.
Классная руководительница идет к нам с еще несколькими учителями. Она окидывает меня презрительным взглядом, будто во всей школе только я отпетая хулиганка.
– Долохова, иди в класс, – требует она.
У Акулы есть власть, а против нее один человек бессилен.
Я убеждаю себя, что этот глупый розыгрыш не навредит мне больше, чем уже навредил, и пытаюсь успокоиться. Я ничего не расскажу Тарасу, у него и так полно проблем. Вся надежда на Дарью. Ее работа – сама по себе унижение. И как она справляется с этим каждый день?
Мне хватило одного пранка. Если они выкинут что-то подобное еще раз, я снова окажусь на грани срыва…
Я звоню Дарье.
– Что-то случилось, милая? – спрашивает она слишком ласковым голосом.
– На работе?
– Почти. Не смогу долго говорить, поэтому выкладывай, – рядом с ней раздается мужской смех.
Я набираю в руку горстку семечек. Когда хочется отвлечься, щелкаю по одной и сосредотачиваюсь на очистке.
– Эти придурки засняли видео. Сказали, ради пранка.
– А что там было?
– С меня стянули кофту.
– Ты была без лифчика?
– Нет. – Я вздыхаю и прикрываю глаза.
– Вот сволочи! Зла на них нет, – тараторит Дарья. – Позвони мне в пятницу, ладно? У меня должен быть выходной.
– Хорошо.
Мне не нравится, когда мое тело рассматривают чужие люди. Оно не должно быть предметом общественных споров.
Я сплевываю кожуру семечки на тарелку и кутаюсь в плед. Бабушка мерзнет из-за плохого кровообращения, поэтому время от времени я скупаю дешевые одеяла, подкладываю ей грелки с горячей водой, а иногда мы и вовсе спим вместе.
Перед сном я вешаю на стул черную водолазку с плотно прилегающим к горлу воротником. Если пранкеры снова решат сделать из меня школьное посмешище, у них не получится так легко меня раздеть.
Охранник странно смотрит на меня. Их двое, и работают они посменно: один молодой, недавно вернувшийся из армии, а второй – пенсионер. Сегодня на посту «солдатик».
– У меня что-то на лице? – спрашиваю я.
– Нет. – Он отводит взгляд, а потом добавляет: – Кто-то залил видео с тобой на YouTube. Будь осторожнее.
Я окидываю охранника странным взглядом и иду к лестнице. Он никогда не обращал на меня внимания, с чего вдруг такая забота? И нужно ли ему верить? Может, он меня с кем-то перепутал?
Кабинет химии на третьем этаже, и я шагаю через две ступеньки, чтобы успеть до звонка. Сверху и снизу эхом раздаются голоса.
– Это же она? Та девчонка с видео?
– Как вообще одной бабе может нравиться другая баба?
Женские голоса смешиваются в единый коктейль из яда и желчи. Мужские появляются реже, но говорят жестче:
– Они все такие, эти лесбухи-феминистки. Давайте ее отмутузим по-мужски, пусть узнает, что такое сломанные ребра. А че, у нас же равноправие!
Кто-то хватает меня за плечо, но я выворачиваюсь и иду на третий этаж. У класса стоит Вера, болтая с подружками и подпиливая ногти. Они с Пашкой – лживые суки. Теперь видео со мной посмотрит вся школа. Я прохожу мимо, ощущая на себе презрительные взгляды подружек Веры, и захожу в кабинет. Одноклассники оборачиваются и беззастенчиво пялятся на меня, как на странный экспонат в музее. В висках пульсирует, в ушах шумит. От стыда жар приливает к щекам.
– Я думал, что у лесб нет сисек и подмыхи волосатые. А у нее вродь с этим все нормально. Слышь, Тина, ты случаем пол сменить не хошь? – ухмыляется Леха.
– Заткнись, придурок. – Я прохожу мимо и бью его кулаком в плечо.
Леха потирает ушибленное место, а ухмылка все не исчезает с его лица.
Ульяна, сидящая рядом, морщится, берет вещи и пересаживается за другую парту. Почему она не сделала этого до того, как я пришла? Решила прилюдно отречься от меня?
– В нашей стране таким, как ты, не место. Так что даже не дыши в мою сторону, – громко заявляет она.
Я смотрю на Ульяну. Она вдруг кажется мне чужой. Ее огромные очки, растрепанные волосы и губы, сжатые в тонкую линию, – все это я будто вижу впервые.
– Ну и иди к черту, – отвечаю я.
Ульяна закатывает глаза и поворачивается ко мне спиной.
Мы сидели вместе целый год. Иногда общались, давали друг другу ручки и листочки, если что-то заканчивалось. Почему теперь она против меня? Сердце неприятно ноет: Ульяна никогда не была мне подругой, какой смысл теперь обижаться на нее? Я сама виновата, что не разглядела в ней червоточину.
Я много слышала о феминистках, но никогда не задумывалась, что они чувствуют, когда их травят. Взгляды, полные отвращения, заставили меня задуматься: в чем моя ошибка? Что я делаю не так? Почему меня травят, хотя я никому не причиняла зла?