Юрка аж встал на сидении, перегнувшись на спину Маши, и что-то пытаясь разглядеть в месте слияния тел. А Коля поймал его за шею:
– Опаньки, Юрка, вот ты и попался, давай, давай, ща я тебе на пассатижи навалю!
Юра вырвался, оттолкнув руку Коли.
–Иди ты в жопу, придурошный, дай посмотрю, ты её прям в очко, да?!
–По тухлой вене, по тухлой вене, – пыхтел Коля и мерзко щерилась его кошачья морда. Он снова стал шлёпать Машу, и она уже во весь голос стонала и бормотала: «Ну, еще, ещё, я сейчас уже, да да да!»
А чего сейчас-то? – думал я. Предчувствие такое, что сейчас она их всех взорвёт или раскидает по салону, вдруг став невероятно сильной – что-то наливающееся силой и властью я чуял в её интонации.
От этих шлепков и стонов проснулся детина Попов, вылез по спящим телам в дверной проём спального отсека и, протирая кулаками глаза, прохрюкал сонным голосом:
–Ого, вот это да, нефига себе учебная тревога! А дембеля позвать в падлу что ли? Дайте воды попить, – он стал шарить на полу, разыскивая стеклянную бутылку с минералкой.
– Аамммм! – простонала Маша, а через несколько толчков и Коля издал рычание -мяуканье сытого помойного кота и замер, конвульсируя грудью в куполах.
Чафкнуло что-то вынимаемое из жопного организма Машеньки. Коля выругался и, выдернув минералку из руки Попова, пошёл к двери Икаруса, встал на ступеньки и стал поливать себе на член минералкой. В воздухе запахло еще и какашками.
– Слышь, Рязань, пиндюрочку подкинь, чего-то потребовал помойный кот у Юры.
Тот и сам, хихикая, уже рылся в кармане за водительской спинкой, потом извлёк оттуда полубелую тряпку, которой вытирали руки после заправки бака из вечно мироточащего солярой пистолета, и протянул её Коле. Тот стал вытирать свою обслюнявлено-обкаканную дурень. Я никак не мог понять – очком вроде называют жопную дырку у мужиков и письку у женщин? Или Маша обкакалась? Фу, противно. Юра порылся ещё в кармане за Беловым, нашёл чистую тряпку и протянул её Маше. Та старательно вытерла себе белую попу, с едва заметными в мелькании света из окна отпечатками ладоней Коли, и лениво, как-то блаженно, уселась на сидении, вытянув скрещённые голые ножки на пол. Взяла с сидения Колину пачку с сигаретами и почему-то не сама вытащила сигаретку, а попросила достать Юру, держа пачку снизу двумя пальцами. Он достал ей сигаретку и галантно дал прикурить Колиной зажигалкой.
Попов, ворча, нашёл другую бутылку Нарзана и, прихлёбывая, стал толкать рукой кого-то из спящих:
– Сима, подъём! Симё–ён, подъём, говорю!
Ваня перебрался ко мне поближе и позвал на второй ряд сидений. Я и сам хотел уже с кем–то поделиться своими вопросами, чтобы, наконец, найти своё место на этой тарелке разврата. Осторожно перелезая через Толяна, я опасался, что крокодил перекусит мне горло, но он «спал» с открытыми глазами, не шелохнувшись и не двигая прицелами зрачков. В дверях автобуса Коля кряхтел и закуривал сигареты Белова. Я подсел к Ване. Он зашептал мне на ухо:
– Дим, ты как, будешь трахать её?
– Неа, Вано, не хочу.
–Да ладно, я очень хочу, но боюсь, не получится. Вдруг я промахнусь мимо манды? Эти меня засмеют тогда, лучше не рисковать.
–А манда и очко одно и то же?
– Ты че, ха–ха! – Ваня был красным, и его губы нервно дёргались, пытаясь то улыбнуться, то сделаться серьёзными. – Да я сам точно не знаю, отец всегда матери ночью говорит: «Хороша у тебя манда, а очко ещё лучше». Я через стенку всегда слушаю как они трахаются, когда он с нами живёт.
Попов допил Нарзан, встал, почти упёршись головой в потолок, одёрнул футболку и провёл зачем-то руками по поясу, будто там был ремень. Потом хлопнул в ладоши и подсел к Маше, прямо на пачку сигарет, они хрустнули, он ругнулся и откинул их на противоположные седушки.
– Ну чё, мать, давай, порадуй дембеля ВДВ!
Маша неприязненно глянула на эту бравую детинушку и лениво раздвинула ноги, отдав бычок Юре, тот открыл форточку и выкинул его в шум ветра. Попов стянул с себя штаны и, взяв Машу за левую ногу, рывком повернул поперёк сидений. Она оказалась лежащей, он закинул её левую ногу на спинку сидения, а правую себе на плечо, и стал что-то делать рукой (как онанируют, я не знал ещё, хотя похабное движение и слово «дрочить» не раз слышал и видел от хулиганья школьного). Довольно быстро детина стал всаживать в неё свой армейский зад.
В это время разбуженный им Сима вылез из спального отделения, подсел за нами на третий ряд и, откашлявшись, спросил:
– Мальчишки, а откуда здесь женщина?
– Да вот на дороге стояла, Коля её затащил в автобус, напоил и они её трахают, – ответил Ваня.
– Как затащил, силой?
– Да нет, она вообще-то сама заскочила, говорит, в лесу её кто-то чуть не изнасиловал.
– А где её вещи?
– А на ней только плащ был. Коля ей денег дал.
– А она взяла или он ей в карман сам засунул?
– Нет, сама взяла.
– А, ну тогда всё нормально, – Сима тихо встал, нашёл свою сумку на полке под потолком, порылся в ней, достал какой-то патронташ из бумажных брикетиков и, оторвав один, убрал остальное обратно. Потом взял с сидений, где валялась мятая пачка сигарет, почти пустую бутылку с водкой, нашёл на полу стакан, вытер его носовым платком из кармана, и налив себе водки, выпил, пробормотав что-то типа молитвы.
– Так, мальчишки, на меня не смотрите, вон на неё смотрите и учитесь, а лучше сами потом попробуйте, очень хороший первый опыт для вас.
– Я уже пробовал девок трахать, – соврал Ваня, стараясь басить.
– Ну и чудненько, значит, второй первый опыт будет, – улыбнулся ему тихоня Сима, (хотя на мотоцикле он был далеко не тихоня, безбашенный снаряд Толя его редко мог обогнать). – Вы давайте, давайте, отвернитесь, это нехорошо за взрослым дядей Симой подглядывать. И он стал пыхтеть, что-то снимая с себя и чем-то хлюпая.
Коля, сидевший рядом с Толяном, докурил, кинув бычок вниз на ступеньки у выхода из автобуса.
– Помнишь, кореш, как мы первую бабу на дубке доминошном тарабонили? Ты ещё никак воткнуть не мог?
– Сам ты не мог. Я тогда всё мог, – ответил неподвижный затылок Толи.
– А вином блевал тоже не ты? Гы-гы, старый, сколько зин, сколько лен прошло, а? – рука с нарисованной бабой легла на плечи Толяна.
–Ты потом на зону ушёл сразу, а я в Афган. Как сейчас помню, конечно.
Они молча поймали какую-то одну общую мысль. От них повеяло чем-то древним и грустным.
Попов ухнул на молчащей, словно труп Маше, и бравым дурным голосом отрапортовал в потолок: « Слава ВДВ!» Резко встал, скинув ногу Маши с плеча на пол, вытирающим движением засунул свой член в штаны, повернулся к Симе:
– Чего ждёшь, солдат, занимай оборону у дзота! И гордый собой развалился в сидении напротив лежащей девушки.
Она медленно села, подтянув колени к груди и, скрестив пятки и встряхнув волосами, позвала Колю:
–Колечка, мы так не договаривались, вон уже все спящие полезли.
–Тихо ты там, шушера, не понти, я тебе бабла нормально дал, за всех патцанов. Будешь цену набивать, в рот нассу.
– Не пизди, и ебись, убью! – добил её сомнения Толик.
– Грубияны, – Маша сделала обиженный вид, отвернувшись к Попову, но тотчас отвернулась и от его довольной рожи к Юре. Тот чмокнул воздух перед её лицом.
– Я тебя утешу, Машуля, но сначала тебя Сима утешит, ты такого точно никогда не видала… – подшутил Юрец.
Тут как раз закончил шуршать и чавкать чем-то дядя Сима. Ему лет под 40 было, постарше Толи и Коли, но моложе деда. Редкие русые волосы, залысок большой, лицо не выразительное, чуть вытянутое, глаза грустные, умные. Среднего роста, и хоть мышцы просматривались, но он какой-то щуплый был. Самое поразительное, даже сейчас для меня, после виденных сотен голых мужиков в лагере на помывке, по тюрьмам, по спорту в душевых – я близко такого не видел, и даже в порнофильмах такое редко увидишь, – когда Сима вышел на полусвет, приблизившись к Маше, то мне показалось вначале, что он себе к члену биту для игры в городки привязал – чуть ли не с локоть длиной, толстый член торчал вперед, а Сима бережно поддерживал его одной рукой. Маша вжалась в спинку и ногами невольно упёрлась ему в ноги.
– Ооо–ой, мамочка, такого не бывает! Ты что, не надо, ты порвёшь меня!
– Не бойся ты, дурочка, я же не Коля и не Толя, я очень нежно тебя возьму, ровно настолько, насколько ты сама захочешь, кто же от такого отказывается? – любя стал нашёптывать ей Сима тихим своим голосом.
Машенька опустила ножки на пол и несмело взяла двумя узкими ладошками «биту» Симы, на которой блестел «напальчник», натянутый до половины. Она словно взвесила его член и осторожно поводила туда-обратно ладошками. Сима очень нежно потянул её за пышный затылок лицом к члену. Маша отстранилась. А Коля, то ли глазами на затылке, то ли украдкой подглядев (когда я обернулся на его голос, он по-прежнему смотрел вперёд), хрипло промяукал:
– Неа, в рот не даёт, боится, что порвём, а твою оглоблю точно не всосёт, брат жидомассон.
Сима отпустил её затылок и совсем тихо ей сказал:
– Да ты не бойся, ротик закрой, личико мне дай свое, сама, сама…
И она подалась вперёд лицом, словно подставляя его под пощечины, и закрыла глаза, плотно сжав губы. Сима погладил её «битой» по щеке, потом по другой, потом по шее, причём, когда он гладил её вытянутую длинную шею с родинкой на сонной артерии (которую я заметил в полумраке, когда любовался на её лицо сверху, сидя рядом с Юрцом), то его выбритый пах не доставал до её лица добрых 15 см, кулак точно пролез бы в зазор между её лицом и его плоским животом. Сима нежно нащупал её руки и потянул за них, поднимая её из сидения. Маша стала особенно послушной, я подмечал любые микро сопротивления её движений, потому что более всего меня занимал гложущий с детства вопрос о единстве и борьбе противоположностей. Это я сейчас так формулирую, а тогда был просто неоформленный вопрос, но он был тогда, и есть сейчас, и от более понятной с годами формулировки яснее почему-то не становится…
Сима сам сел на её теплое место (энергетику тепла я чувствовал чётко), а Машу посадил на себя, лицом к себе. И стал целовать её шею и лицо, руками нежно поддерживая её кругленькую попку. Я уже смотрел, не стесняясь, и я стал вдруг уважать этого тихоню, потому что точно знал – я буду делать так же – столько нежности и какого-то наития было в его действиях. Он и на кроссе всегда учил – подлетаешь к трамплину, хоть и трассу знаешь, а должен чувствовать, получится прыжок или нет, если нет – не прыгай этот трамплин, может за ним впереди идущий упал, поэтому ты и не почувствовал удачу, и сам не упадёшь и его не покалечишь.
Как-то потихоньку Маша охнула, напряглась её упругая спина, свет облизнул острую лопатку и ямки над попкой, потом медленно, со стоном она стала приседать на Симе, всё увеличивая амплитуду, он лишь поддерживал её попку. Когда она прокричала свое ведьмовское – да дада, ммммм!!! – то всё равно присела не на самый Симин пах, а чуть ниже на колени ему. Сима аккуратно снял её с себя и посадил рядом. От нее пахло странным, щекотным запахом, от которого першило в горле – приятно и страшно почему-то.
А Сима опять встал к её лицу своей «битой»:
–Давай, девочка, помоги и мне кончить…
И она, широко открыв рот, засунулась на треть резинисто-сморщенного члена. И тут я увидел воочию процесс коитуса (словечко из теории Власовой), хотя этот термин вроде относился к проникновению писи в писю. Обхватив резину губами, она двигалась по баклажану Симы. Довольно быстро Сима испустил глубокий стон и замер, а Маша, сделав глотательное движение горлом, замерла тоже. Потом из её рта плавно вынырнул мешочек, полный чего-то, в темноте цвет не особо видно было, но мешочек был как капитошка, которую мы в школе кидали из окна на головы прохожих. Сима нагнулся, поцеловал Машу в щёчку, и поплелся к выходу.
– Белов, тормозни!
– Да надоели вы, бабники, мы на сборы едем, а не просто так катаемся!
– Останови, говорю, или я тебе в пепельницу щас это положу, – Сима махнул снятым напальчником с жидкостью.
–Ха, друг жидомасон, ну ты прям кончало какой-то, мало того, что балдарес как у осла, так еще и спускаешь как жопа с поносом. В окно выкинь! – пробулькал помойный котяра Колян.
Белов остановил, дверь пшикнула, уехав в сторону, и Сима вышел на воздух.
Проснулся Дед и тренер Оськин. И Волошин тоже. Только было проветрившийся Икарус вновь наполнился нажористым запахом спермы и потных мужских тел. Кто-то пил водку, шумел Попов, Коля с Толей молча летели в своих далеких мыслях. Я чувствовал завывание песчаного ветра восточной страны через ржавую решётку в колючей проволоке в том союзе равных по силе духа и отверженности от людского мира этих двоих друзей детства. Сима беседовал с Оськиным, вернее, он что-то говорил мотающейся пьяной башке тренера. Юрец примерял «напальчник», выпрошенный у Симы на свой член, вполоборота к Попову.
– Га-га-га, солдат, хим защита по самые яйца, давай на них узлом и завяжи, может и не соскочит, га-га-га, – ржал остолоп Попов.
Юрец быстрыми гребками пловца по мутным водам, оттарабонил размягшую Машу. И не парясь, выкинул в форточку использованный «напальчник».
Потом настала очередь Деда. Он тоже надел хим защиту, свою, по размеру. И так и эдак, и на коленках и сзади, и лежа сверху, и лежа снизу – очень долго «работал» с измождённой Машенькой. А потом в позе Симы, притягивая Машу к себе на себя, стал целовать её в губы. И тут возник Коля:
– Опаньки, фаршманутый Дед, считай, ты Симу в член поцеловал, теперь пить будешь из отдельной стопки и зубную щетку отдельно клади!
– Пошёл на хер, зэк, – не обращая внимания, огрызнулся Дед.