Ревизия командора Беринга
ГЛАВА ПЕРВАЯ
середине января император начал кричать от нестерпимой боли. Тоскливый и безнадёжный вой растёкся по Зимнему дворцу, просочился за стены и здесь, подхваченный снежным ветром, разнёсся но площадям и першпективам... Казалось, тоскливо и безнадёжно кричит вся разорённая, замученная держава...1
Возок легко скатился с пологого берега и помчался по укатанной посреди Невы дороге. Темнели мрачные стены крепости, тускловато поблескивал впереди золочёный шпиль колокольни, убогие, занесённые снегом лачужки серели но берегам. Когда сквозь сухой шорох позёмки полоснуло чьим-то воем, Беринг поёжился.
— Чьто это?
— Волки, Витязь Иванович! — не задумываясь, ответил денщик. — Сей год зима голодная, так спасения от волков нет. Перед Рождеством-то, слышали, камердинера светлейшего князя загрызли. Вышел посрать, бедной, а его у крыльца зарезали... Страсть...
— He-а... — угрюмо уронил возница-чухонец. — Этто не фолки, герр капитан...
— Кто же тогда воет? — удивился денщик, но чухна не ответил. Приподнявшись, подхлестнул лошадей вожжами.
Плотнее закутавшись в шубу, Беринг закрыл глаза. Он уже догадался, чьто это... Возок промчался мимо царского дворца, и, загороженный мрачным зданием Морской академии, вой стих. Только скрипели полозья да шуршала позёмка.
Не доезжая до Адмиралтейства, поднялись на прорубленную в лесу Невскую першпективу. Тут горели фонари. Кое-где на них, выбеленные метелями, покачивались трупы повешенных.
Через пустырь, заваленный штабелями брёвен и торчащими из сугробов якорями, двинулись в сторону Мьи[1] — там находилась слобода морских офицеров, там и жил капитан Российского флота Витус Беринг...
В доме было ещё холоднее, чем на улице. В пламени зажжённых свечей засверкала изморозь на обтянутых крашеным холстом стенах. Всё вокруг хранило следы торопливых сборов. Мебель сдвинута. На полу — какие-то тряпки... Когда перед Рождеством Берингу объявили, что надлежит отправиться на Камчатку и совершать там морское плавание, помимо хлопот, связанных с предстоящим предприятием, навалились и заботы о семье. Одному Богу ведомо, когда они вернутся назад, и Беринг не решился оставить семью в петербургском доме, отвёз к родне в Выборг...
Год начинался неспокойно. Сразу после ноябрьского наводнения слёг император, и по городу ползли тревожные слухи. Стягивались в Петербург военные части, дабы, как было объявлено, солдаты имели время для молитвы о здравии государя... Отпуска бы всё равно не дали...
На свой страх и риск отправился Беринг в Выборг и в спешке толком не успел проститься с семьёй... Только сейчас, в разворошённом торопливыми сборами жилище осознал он, что долго теперь, может быть, уже никогда не увидит свою молодую жену, не обнимет сыновей.
Нагнувшись, Беринг поднял с пола тряпицу. Это был кружевной чепчик Йонаса. Крохотный, он умещался на широкой ладони капитана... Не скинув шубу, Беринг опустился на лавку. Глядя на денщика, возящегося возле дымящей печи, задумался.
Сорок три года исполнилось и минувшем, 1724 году Берингу... Двадцать лет назад ему улыбнулась удача — так казалось тогда! Вернувшегося из Ост-Индии матроса встретил адмирал Крюйс и пригласил на русскую службу, посулив офицерский чин...
Когда Беринг прибыл в Петербург, город только начинали строить. На Заячьем острове творилось невообразимое столпотворение. Русская речь мешалась с чухонской, медлительные, печальные песни прерывались резкими вскриками лопарей, перегонявших впряжённых в волокуши оленей. Из огромных оленьих глаз текли слёзы. Впрочем, из чьих глаз не текли они в этом, из болотной топи растущем, городе?
Здесь можно было выстроить что угодно... Прямо на глазах поднимались дворцы и блистательные карьеры. От одной виктории к другой тянулась нескончаемая война... Дождём наград осыпало счастливцев... Стремительно росли в чинах и иностранцы, но у Беринга карьера не заладилась. Шесть лет он возил лес на Котлин, год плавал на дозорном судне и всё время служил возле войны... Только на восьмой год улыбнулась фортуна — Беринга назначили в Прутский поход, осуществляемый под личным командованием императора... Беринг уже принял в Азове под команду корабль, и вот — катастрофа. Армия и император попали в окружение, и спасло их лишь корыстолюбие турецкого паши, не устоявшего перед предложенной Шафировым взяткой. Пожертвовав Азовом, император заключил перемирие.
Что-то надломилось в Беринге, когда он вернулся в Петербург. Конечно, всякому лестно поучаствовать в очередной виктории, но капризен характер фортуны — легко играет она судьбами королей и императоров, что же говорить о рядовых тружениках войны? Лучше уж просто тянуть лямку, не ревнуя славу к более фартовым землякам... Что ж... Одним даётся судьба героев, другим назначено исполнять то, что будет указано...
Нет, не бегал Беринг от опасностей. В 1716 году совершил рискованное плавание, перегоняя построенный в Архангельске фрегат в Балтику... Всякое могло случиться, но и здесь — Бог миловал, — обошлось без происшествий. Благополучно, не встретившись с неприятелем, привёл корабль к месту назначения. Следующий чин он получил, как и положено, за выслугу и к концу войны, будучи капитаном второго ранга, командовал шестидесятипушечным «Мальбургом». Тогда, в мае 1723 года, Петербург встречал «дедушку русского флота» — ботик, на котором юный Пётр плавал по подмосковным озёрам. На санях привезли «дедушку» в Шлиссельбург, а оттуда, вниз по течению Невы, его повёл сам государь.
Грохотом барабанов, звоном литавр, ружейной пальбой приветствовали «дедушку» выстроенные вдоль берегов полки. Орудийными салютами встречала ботик и Петропавловская крепость. Вечером по бледному петербургскому небу рассыпались огни фейерверков...
Торжества растянулись на всё лето. В августе ботик представляли «воинственным внукам» — кораблям Балтийского флота. Они выстроились на кронштадтском рейде — огромные, многопушечные фрегаты. В торжественной тишине двинулась от пирса к ботику шлюпка. На вёслах сидели адмиралы, а впереди, склонившись над водою, промерял лотом глубину всероссийский вице-адмирал Белого флага, светлейший князь Меншиков. Роли были расписаны строго по рангу. Сам император сидел в шлюпке за рулевого.
Сияло солнце. Сверкали над водой мокрые лопасти вёсел.
Стоя на юте «Мальбурга», капитан второго ранга Витус Беринг, вглядываясь в гребцов, пытался рассмотреть, кто где. Вот сам Фёдор Матвеевич Апраксин, возглавляющий Адмиралтейств-коллегию, вот Дмитрий Николаевич Сенявин... За ними, кажется, Скорняков-Писарев — начальник Военно-морской академии, особо доверенный человек государя. А вот и старый знакомый — адмирал Сиверс, с которым двадцать лет назад плавал матрос Беринг в Ост-Индию. В один год они поступили на русскую службу... Вот адмирал Крюйс... А кто это в паре с ним? Да это же Николай Фёдорович Головин! А ведь когда-то он плавал под его, Беринга, командою...
Отвыкшие от вёсельной работы, адмиралы гребли вразнобой. Дёргаясь, шлюпка медленно двигалась по голубой воде залива. Царь с трудом удерживал курс.
Наконец подошли к ботику.
Задорно громыхнули три пушечки, установленные на его борту. А мгновение спустя показалось, что раскололось небо. Это полторы тысячи орудийных стволов откликнулись «дедушке».
Вместе с другими салютовал и корабль Беринга. Добродушно улыбался капитан орудийному грому. Вчера записал он в семейное Евангелие имя второго сына, которого родила ему девятнадцатилетняя Анна Шарлотта Пюльсе, ставшая в замужестве Анной Матвеевной Беринг.
И день был праздничный.
Над тихой водой залива медленно рассеивались клочья орудийного дыма. Победоносно завершилась затянувшаяся война, которую историкам ещё предстоит назвать Северной. Гремели салюты, опять раздавались награды, чины... Счастливый отец тоже надеялся на внеочередное производство в следующий чин. Хотя и не довелось ему участвовать в сражениях, но на войне не выбирают места, а служат там, куда поставят тебя...
В чине Беринга обошли. Когда он узнал об этом, часто-часто — что-то, видать, попало в глаз — заморгал, и лицо его, с отчётливо обозначившимся вторым подбородком, сделалось растерянным, как у обиженного ребёнка...
Хотя и трудно было одолеть досаду, может быть, и с этой обидой свыкся бы Беринг, но на Рождество приехала сестра, ставшая в замужестве госпожой Сандерс, и её супруг, произведённый недавно в шаут-бенахты[2], посоветовал Берингу подать в отставку.
— Куда я поеду, если в отставку выйду? — удивился Беринг. — Чем заниматься стану, если всю жизнь на флоте?
— А никуда и не надо ехать... — благодушно улыбнулся господин шаут-бенахт. — Адмиралтейств-коллегия должна будет сделать розыск о причинах отставки, и тогда ты, мой дорогой родственник, сможешь высказать претензии. В любом случае ты ничем не рискуешь, в прежнем чине тебя всё равно оставят.
— Не знаю... — покачал головой Беринг. — Сумнительно как-то...
— Витус! — сказала жена. — Послушай господина шаут-бенахта. Небось он лучше знает адмиралтейские порядки.
— Порядки известные! — снова усмехнулся Сандерс. — Пока сам о себе не напомнишь, никто и не вспомнит.
— У тебя же семья, Витус! — сказала сестра. — Мальчиков учить надо. Сделай, как Томас советует.
Беринг сдался. Сразу после Рождества подал рапорт, и вот, как гром с зимнего неба, распоряжение Адмиралтейств-коллегии:
«Морского флота капитанов Виллима Гея, Матиса Фалькенберга и Витуса Беринга по прошениям их и учинённым экстрактам из службы Его Величества отпустить во отечество и дать им от Адмиралтейств-коллегии пашпорты и заслуженное жалование по день отпуска, а также и на прогоны в дорогу».
Беринг побледнел. Ему показалось, что он ослышался. Нет-нет! Это какая-то ошибка. Отчего сразу увольнение, почему не розыск о причинах отставки?
Сдержанно улыбнувшись, адмиралтейский офицер показал Берингу 58-й артикул, о котором толковал господин шаут-бенахт Сандерс.
«Ежели кто из морских и адмиралтейских служителей Российской нации будет просить о свободе от службы, то в Коллегии надлежит разыскать о причине сего...»
— Сей артикул действует только на российских подданных... — развёл руками офицер. — А вы датчанин и вольны, когда заблагорассудится, покинуть русский флот.
Берингу хотелось ответить, что почти всю свою жизнь провёл он на русской службе, что сестра его вышла замуж за шаут-бенахта русского флота Томаса Сандерса, что он сам женился хотя и на шведке, но местной, что четыре года назад в Хорсенсе умер его отец и никого не осталось у него в Дании... Но не успел Беринг ответить...
— Витязь Иваныч! Витязь Иваныч! — тряс его за плечо денщик. — Да просыпайся же ты, герр каптейн! Лейтенант Чириков до тебя пришедчи!
Сразу слетел сон с Беринга.
— Зови сюда! — сказал. — И научись звания, дубина, различать. Чириков ещё унтер-лейтенант!
— Уже лейтенант, герр капитан! — весело сказал Чириков, входя в комнату. — Хотя линии и не дошло до меня, но вчера написан в лейтенанты и утверждён помощником в экспедицию!
С мороза на щеках Чирикова горел румянец, а глаза молодо блестели.
— Садись, Алексей Ильич... — сказал Беринг. — С производством поздравляю и назначению рад. Из всех предложенных кандидатурой вы со Шпанбергом самые способные... Что тут без меня было? Докладывай...
— К выступлению экспедиция готова, герр капитан! — ответил Чириков. — Восемь фальконетов да ядра к ним... Девяносто дрейфгаглов... Паруса... Шхивы...
Канаты... Шесть якорей по девять и одиннадцать тонн... Всё погружено на подводы.
— Навигационные приборы в исправности получил?
— Исправные, герр капитан! Сам проверил.
Быстро и чётко отвечал Чириков на вопросы. Слава Богу, всё исполнил, ничего не упустил. Смущало только, что старался не смотреть при этом на Беринга. Взглянет быстро и тут же отведёт глаза.
— Хорошо, Алексей Ильич... — вздохнул Беринг. — Коли готов, то завтра и выступай. Проверять не буду. Езжайте с Богом до Вольгеды... Там подожди меня и Шпанберга. Пусть команда отдохнёт.
— Будет исполнено, герр капитан! — сказал Чириков и снова отвёл глаза в сторону.
Только отпустив Чирикова, понял Беринг, что смущало лейтенанта. Кружевной чепчик Ионаса прилип к шубе и нелепо повис на груди Беринга.
Стряхнув его, Беринг расстегнул шубу. Нет... Хотя и нагрелась печь, теплее не стало. Только сырость появилась. Погасли на стенах искорки изморози, сырыми пятнами расползлись по холсту...
Стащив с головы парик, Беринг снова опустился на лавку, погрузился в полусон воспоминаний...
2
Петру шёл тогда пятьдесят второй год, но жизненные силы императора были уже на исходе. Ещё во время непомерно затянувшихся торжеств но поводу Ништадтского мира близкие к Петру люди стали замечать: царь сделался задумчив, часто звал к себе то священника, то доктора.
Он и немыслимые увеселения придумывал, кажется, только для того, чтобы не оставаться наедине с невесёлыми мыслями. Не смолкали за степами дворца безысходно горькие песни:
И бессмысленными казались тогда Петру принесённые страной жертвы. Ведь ещё в Амстердаме, постигая плотницкие науки, он мечтал: коли твёрдо встанет страна на море, сделается такой же богатой и сильной, как и те государства, где довелось побывать. И тогда исполнятся слова, которые, не кривя душой, сказал он о себе: «О Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния нашего».
Но где они — блаженство, слава, сытость, хотя и блестяще одержанная страною победа? Почему не становится похожей на Европу держава, хотя и удалось выйти к Балтике, хотя и населил он Петербург привезёнными из Европы иностранцами?
Думая так, грозный царь становился растерянным, как ребёнок, который долго добивался заветной игрушки и вот, получив её, видит, что игрушка ничего не умеет делать из того, что он насочинял про неё.
Пётр не умел ждать.
Всегда главным врагом царя было время. С ним он боролся всю жизнь, судорожно торопя начатое ещё отцом дело, но всегда время побеждало, потому что победить время нельзя.
Когда Пётр думал об этом, лицо искажалось судорогой, бешеными становились глаза, а плечо начинало дёргаться.
В одну из таких минут приказал царь снаряжать посольство к пиратам Мадагаскара, чтобы, приняв их в русское подданство, наладить сулившую великие барыши морскую торговлю с Индией.
К счастью, снаряженные в далёкий путь фрегаты едва не затонули и после первого же шторма на Балтике вернулись назад. Тем не менее о торговом пути в Индию Пётр не забыл.
Лихорадочно придумывал всё новые и новые экспедиции.
Адмирал Апраксин, докладывавший о текущих делах, заметил, что император рассеян, и засомневался, стоит ли, исполняя просьбу Дмитрия Николаевича Сенявина, хлопотать о возвращении на флот капитана Беринга. Нерешительно перевернул в своей папке рапорт.