"Можно покурить?", - тихим голосом спросил паренёк из музвзвода.
Я разрешил и отошёл в сторону, чтобы не пропустить проверяющего. Курить арестантам было запрещено. Ненадолго осветив заспанное лицо, спрятанный в ладонях от ветра и от посторонних глаз, сверкнул огонёк зажжённой спички. Не успел курильщик сделать и пары затяжек, как вдруг из-за физиономии взиравшего на нас с абсолютным безразличием министра обороны выскочил начальник гауптвахты. Худощавый, среднего роста капитан, со злым лицом и сросшимися бровями, сразу нанёс солдату удар по лицу. Светлячок сигареты, разлетевшись огненными брызгами, быстро погас.
"Тебе плюс пять суток ареста! - прошипел он. - А тебе, - ткнув пальцем в мою сторону, - трое!". И так же быстро исчез за широким, но плоским фейсом министра.
Возомнившему себя мечом правосудия начальнику свою прыткость и смелость проявлять бы не на плацу, а в борьбе с "духами", которых он лицезрел лишь в холодных камерах своих владений, напрочь забыв, что отлавливают врагов в горах и поставляют ему эти вот юноши. Повисло молчание, музыкант смотрел невеселым взглядом.
"Пойдём разоружаться, сокамернички", - махнув рукой, ничуть не расстроившись, сказал я им.
В караулке, развеселив новостью сослуживцев, сдал всё, что мне теперь не положено, и отправился на губу.
Перед завтраком, под конвоем своего друга, я шёл в казарму, чтобы заменить новую эксперименталку на сменку.
Подходя к расположению роты, сказал Олегу: "Лицо сделай построже". Сняв кепку и сомкнув руки за спиной, понурив голову, вышел вперёд.
"Что за маскарад?", - спросил старшина, строивший роту на завтрак.
"А меня, как ненадёжного элемента, упекли на трое суток в кутузку...".
В строю засмеялись.
"Отставить ржачки", - скомандовал старшина.
"Направо, в столовую шагом марш!". Спустя полчаса, на небольшой забетонированной площадке - плацу гауптвахты, капитан-"бровеносец" проводил утренний осмотр. Внимательно шаря глазами по заключённым, медленно приближаясь, шёл вдоль строя. Поравнявшись с новичком, нахмурив лоб, подозрительно всматриваясь, остановился. Светло-бежевая солдатская форма ладно сидела на мне, словно руки к ней приложил умелый портной: далеко не новая, выгоревшая и стиранная-перестиранная, но опрятная и, главное, не висевшая балахоном (спасибо землячкам-камазистам за нужный подарочек...).
"У тебя брюки ушиты, быстро распарывай и возвращай уставной внешний вид".
"Никак нет, я не ушивал...", - упрямо смотря в жёсткие глаза, ответил я чистую правду. У многих, стоявших в шеренгу по одному, из-за распущенных швов брюки потешными галифе топорщились в стороны.
"Даю пять минут на устранение".
Я, не пошевелившись, продолжал смотреть в глаза капитану, этим демонстрируя, что от сказанного не отрекаюсь. Из отвисшего бокового кармана военно-полевой куртки он вытянул увесистую связку ключей. Погрякивая металлом, отыскал небольшой брелок-ножичек и, приближаясь, открыл его на ходу. Наклонившись, рукой схватил штанину выше левого колена и снизу вверх звучно резанул материю игрушечным ножом. Складывая орудие труда, отступил на пару шагов и с удовлетворением и даже наслаждением рассматривал работу.
"Надо же, какая находчивость", - думал я, глядя на разрез. И очень захотелось процитировать капитану строчки из клятвы-присяги, где чёрным по белому было написано: "Клянусь... всемерно беречь военное и народное имущество...". Но воздержался, в этих застенках он местный царёк. Сказать-то можно, но что потом, кроме ненужных проблем...
"Хорошо, что хоть нижнее бельё не проверяют", - мелькнула шальная мысль. Трусы "семейного" фасончика на мне были уж точно в не уставной цветочек.
Накануне, готовясь к наряду, мы устроили "показ мод". В ткань нижнего белья туго закручивали камешек размером со спичечную головку и окунали его в раствор хлорки. Повторив эту процедуру по всей поверхности трусов, вывешивали их для просушки на солнцепёк. Через некоторое время хлорка, съедая краску, проявляла на тёмно-синем фоне голубенькие цветочки.
После осмотра заперли в камеру. Сержантов наказывали не общественными работами, а изоляцией. Вечером, прогулявшись под присмотром знакомого автоматчика, шли на ночлег. Каждый брал стоящий у стены деревянный настил, взгромоздив на спину и согнувшись, нёс в камеру.
Тащил я по узкому коридору свою новую кровать и размышлял, что точно такие же стояли у нас на пляже, но для других целей.
В прямоугольном бетонном склепе, над полом, на уровне колен, словно рельсы крепились два металлических уголка.
Но крученный, как поросячий хвост, капитан был мастак на выдумки. Внимательно надзирал за тем, чтобы нары складывали не по задумке конструктора - на благо людей, а с извращением - под металлические брусья. В головах - вместо подушки - лежак слегка возвышался. На нары мы не ложились, а втискивались.
"Когда проснёшься, резко не вставай, а то башню разобьёшь", - предупредил сосед.
Утром одновременно зажёгся свет и прозвучала команда "Подъём!". В камере раздались глухие удары, маты и смех.
Такие грубые холодные стены видел я изнутри уже не впервые. До службы в армии как-то приехал к товарищу в город Изобильный. Тихий, уютно-безлюдный переулочек не предвещал никаких проблем. Жёлто-оранжевый спортивный мотоцикл, сверкая на солнце никелем, стоял в тени деревьев на подножке, остывая от тридцатикилометровой пробежки. На соседней улице, шурша покрышками, туда-сюда мелькали разноцветные автомобили. Шелест листвы, выкрашенная в одинаковый цвет с забором удобная лавочка, мирно беседующие о том о сем, а в общем, ни о чем, ребята - сплошная гармония.
Боковым зрением я увидел два ярко-белых пятна. Они двигались вдоль шумной улицы, и когда им оставалось совсем немного, чтобы скрыться за углом, вдруг приостановились.
"Менты...", - проговорил товарищ.
"Вижу...", - не поворачивая головы в их сторону, ответил я ему.
Блюстители порядка, заметив транспортное средство и молодёжь, посоветовавшись, решили выполнить свой долг.
(Слинять не успеем, слишком мало времени. Выхода нет, надо просто расслабиться и, не подавая виду, продолжать разговор).
Летняя парадная форма сидела на служивых довольно ладно.
(Ну и мы, чай, не бомжи...).
"Чей мотоцикл?". "Мой". "Предъявите техпаспорт, водительское удостоверение и шлем".
По удивительному совпадению, названное отсутствовало (хобби у мотоциклистов такое - не возить документов и уходить от погони...). Нет, чтобы справиться о состоянии здоровья или предложить помощь...
В предчувствии неприятностей, ожидая дальнейшего развития событий, подошёл поближе к "Спортачу".
Сияющие, весьма упитанные молодые стражники, не скрывая радости, объявили о конфискации имущества.
Из частного двора, внимательно вслушиваясь в разговор, появилась мама товарища. Тихонько подошла и, взявшись за блестящий никелем руль, крепко сжимая руку, с уверенным спокойствием также тихо произнесла: "Забирайте, но вместе со мной...".
(Воистину: русская женщина "слона на ходу остановит и хобот ему оторвёт!").
"Белые фуражки" от неожиданной смены полюсов атаки зависли в молчании. Переглянувшись, уже другим тоном, словно выпрашивая, промолвили: "Ну, тогда до полного выяснения обстоятельств мы парня попросим пройти".
"Нет проблем", - разведя руками, быстро согласился я, понимая, что "без себя" из неволи мотоцикл будет вытянуть гораздо сложнее.
Послушно остановившаяся легковушка лихо, с комфортом несла нас через центр города. Расположившись на заднем сиденье в окружении конвойных, слегка опустив голову, я всячески старался скрыть улыбку. В отличие от меня неунывающего, стражники, взирая свысока на "добычу", вели себя согласно уставу - молчаливо и строго.
(Наверняка мечтали, что за поимку "особо опасного преступника" их наградят именным оружием или путёвкой на курорт. В Сибирь...).
В районом управлении внутренних дел сразу доставили к дежурному офицеру. Тот обыденным, спокойным голосом, но приказным тоном предложил выложить на стол колющие и режущие предметы. А также снять ремень и шнурки. Услышав наименование последних предметов, быстро догадался, что упекут в КПЗ. И не ошибся... Камера предварительного заключения была размером с ванную комнату в типовой многоэтажке. Только вместо белоснежной ванны там стояли ободранные, видавшие многое (кроме краски) деревянные нары. В нос ударила тяжёлая смесь вони.
У входа сидел опрятный, с моложавым грустным лицом кореец. Рядом ожидал своей участи изрядно помятый алкоголик. За спиной, закрывшись, грохнула массивная железная дверь и, лязгнув связкой ключей, щёлкнул замок.
Свернув резко вправо, хрустя пылью зашарканного бетонного пола, я присел в глубине камеры, сразу оптимистично подметив: "Хорошо, что люфт-клозет отсутствует, задохнулся бы".
Тусклое освещение позволяло читать надписи на корявой, холодной, серой стене. Пробежался по каракулям типа "здесь был Вася" и многочисленным неприличным умозаключениям в адрес кого бы то ни было. Бросив эту затею, стал прислушиваться к доносящемуся из коридора голосу дежурного. В двери, на уровне лица, зияло открытое окошко. Вместе с относительно свежем воздухом текла оттуда какая ни есть информация. Слушал и, как и сокамернички, размышлял о смысле жизни.
"Весёлое получается кино, непредсказуемое. Училищный комсорг, староста группы - и в тюрьме... Загреметь легко, но выбраться из этих давящих стен непросто. Не обидно, когда припаяют заслуженное, а тут... Правда, статистику, планы и отчёты в этом заведении тоже никто не отменял...".
Минут через сорок, звучно докладывая по телефону, голос начальника выдал мою фамилию и госномер "Иж Планеты Спорт" - 33-99. По-прежнему сидевший за столом дежурный, возвращая конфискат, добавил: "Завтра в девять утра чтобы был у начальника солнечнодольской милиции...".
"Ага, сейчас бегу, аж спотыкаюсь, - втягивая свежий уличный воздух свободы, вдогонку думал я . - Нашли дурака. Взяли б вы меня верхом на заведённом быстроколёсном дружке".
Тихим вечером второго дня тунеядства на гауптвахте мы сидели в беседке, называемой "курилкой", однако никто не курил. Слух ласкал приглушённый шепот текущей воды. Поливочный шланг, уткнувшись в траву, поил деревья.
Пришли проведать Саня с Олегом и принесли купленные в военторге банку российской сгущёнки и пачку югославского печенья.
"Некисло устроился!", - шутливо возмущались они. - Мы тебя охраняем, сами не едим и тебя же вкусняшками кормим!".
"Ну да, согласен, на солдатские семь чеков в месяц не пошикуешь, вы, небось, за это все пару чеков отстегнули, - со смущением и грустью глядя на гостинцы, размышлял я вслух. - Угощайтесь, я не жмот, - протянул им сладости. - Сейчас в банке пробьём три отверстия и будем пировать".
"Тем более, и повод имеется, - переглянувшись, сказали друзья. - Скоро уходим на боевые".
Я напрягся. Из ста человек хронически недоукомплектованного личного состава роты в боевых действиях участвовали человек пятнадцать-двадцать. В основном, одни и те же. Не берут - значит, не доверяют.
"Расслабься! - улыбнулись парни. - Тебя тоже включили, сутки не досидишь. Завтра утром освободят".
"Ну, тогда вскрывайте, пока не передумал, - сказал повеселевшим голосом и протянул банку. - Я гол, как лысый в бане, даже брючный ремень конфисковали".
Саня вынул из потайного карманчика патрон. Такой обязан иметь каждый, кто уходит в рейд. Документы по известным причинам с собой не брали. В гильзу, закупоренную пулей, вместо пороха вкладывали записку с личными данными. Установили на банку со сгущенкой патрон пулей вниз, и под ударом ладони в крышке быстро появились три отверстия.
"Запоминай каждый своё", - протягивая мне первому, сказал Санёк.
Утром командир роты, переговорив с начальником гауптвахты, ждал у металлических, неизменно зелёных ворот караулки. Увидев командира издали, я поприветствовал: "Здравия желаю, товарищ капитан!".
"Климов, ты и в гробу будешь улыбаться?".
"Так точно, товарищ капитан! Если не забуду".
"А не рано ли залётчика назначили командиром отделения? - бросив беглый взгляд на прореху на левом бедре, грустным голосом добавил: - Ну ладно, не до шуток. Быстро переодевайся и к старшине, у нас самострел. Дневальный заперся в оружейке, упёрся животом в ствол автомата и...". Командир, с лёгкой проседью на висках и осунувшимся бледным лицом, тяжело вздохнул и, понизив голос, добавил: "Трассера, прошив крышу казармы, разлетались веером". Нарастающее свистящее лопотанье винтов заставило его замолчать. Я посмотрел в сторону взлётки.
Вертолёты огневой поддержки, оторвавшись от земли, набирали высоту. "Крокодилы" в боевой пятнистой окраске, ощетинившись скорострельными пушками, обдавая нас потоками тёплого ветра, шли на разной высоте умело выстроенной парой. За гранёным пуленепробиваемым стеклом отчётливо вырисовывались безмятежные лица пилотов.
Не сговариваясь, желая сократить время и расстояние, в полном безмолвии мы протиснулись в потайной лаз проволочного заграждения. Минуя военторг с медсанчастью, молча шли по территории полка. Светловолосый старшина, лет двадцати пяти, сидел, угрюмый, в каптёрке. Перед ним на столе лежало выглаженное, аккуратно свёрнутое вафельное полотенце. Его прижимала пластмассовая свинцового цвета мыльница.
Поверх всего прапорщик бережно положил непрочитанное письмо, сказал: "Иди в штаб дивизии, там найдёшь дверь с небольшим окошком, всё отдашь им".
Тяжелее груза мне в свои девятнадцать нести ещё не приходилось. Ноги механически двигались к цели. Я держал перед собой личные вещи знакомого, но уже недостижимо-отчуждённого солдата. Я смотрел на буквы, выведенные с любовью женской рукой. Смотрел и видел тоскливые глаза товарища с грустной улыбкой и беспокойную, почувствовавшую беду мать.
В Союз до дембеля, в основном, можно было попасть в трёх случаях : запаянным в цинк, комиссованным по ранению, а также конвойным, сопровождающим груз-200. Побывать дома при таких условиях мало кто согласился бы.
Все находились в приглушённо-подавленном состоянии. К потере сослуживца прибавилась запоздавшая новость, вычитанная из прессы, доставлявшейся к нам из Союза с трех-пятидневным опозданием. Новость, которую уже давно протрубили по всему миру. В газетах "Правда" и "Комсомольская правда" публиковался один и тот же черно-белый снимок, вид сверху на еще невредимую Чернобыльскую АЭС. Не зная, чем грозит эта катастрофа нашим родным в СССР, мы с задумчиво-хмурыми лицами готовились к выходу на боевые. Стараясь не замечать стопку газет, аккуратно сложенную на невысоких ступеньках входа в казарму, с теплом думали о домашних. Своя судьба нас беспокоила сейчас меньше всего, ведь Афганистан так далеко от Украины. Изредка переговариваясь, проверяли на прочность самодельные жгуты для остановки крови. Непригодные выбрасывали. Из автомобильных камер ножницами вырезали новые ленты. По необходимости мастерили кисеты для автоматных патронов. От старых гимнастёрок, на уровне локтя, отрезали рукав, сшивали срез и насыпали боеприпасы. Всё аккуратно складывалось в вещмешок, в комплект которого входили: три ракетницы - белая, зелёная и красная; дымовая сигнальная шашка; гранаты - две РГ-5 и две "эфки"; индивидуальный медицинский пакет; таблетки для дезинфекции питьевой воды; котелок, кружка с ложкой; туалетные принадлежности; нательное бельё. А дальше - кому как повезёт. Миномётчики несли миномёты, радисты - рации, в общем, кто на кого учился.