Лишь единожды перед выходом на полигон, находившийся в выжженной солнцем пустынной саванне, выдали нам солнцезащитные очки. На картонной серенькой упаковке коричневой краской была нарисована девушка, сидящая под пальмой у моря. Под корявым изображением красовалась - такая же коричневая - надпись: "Анапа". "Брехня! - громким голосом выругался я, указывая ребятам на пальму. - От моего дома до Черного моря меньше четырехсот верст, в Анапе пальмы не растут!". Надел стеклянные очки и, выругавшись совсем уж по-взрослому, отшвырнул скомканную хлипкую упаковку в сторону.
На полигоне занимались подготовкой к боевым действиям. Пристреливали оружие, отрабатывали технику ведения боя на местности. В полном обмундировании - это когда на голове каска, на плечах бронежилет с автоматом, за спиной рюкзак. На солдатском ремне - подсумок с четырьмя магазинами, штык-ножи, фляжка с водой. В такой упаковке мы грузились в вертолёт. Долетев до ближайшей сопки, вертушка зависала в полутора-двух метрах над землёй. Бойцы отрабатывали прыжок-приземление и выбор огневой позиции.
Постепенно, день ото дня, приходилось привыкать к новой реальности. Внимательно смотреть, куда ставишь ногу. К посторонним подозрительным предметам не прикасаться. Свыкнуться с мыслью, что в любую секунду может раздаться взрыв или выстрел. Не ждать опасности, пребывая в нервным напряжении и постоянной боевой готовности, а научится жить с этим.
Занятия старались провести до или после полуденной жары. Летом в Афганистане всё пылает жаром, как раскалённая печка. Говорят, что в пустыне можно сварить яйца, закопав их в песок. В долине Кундуза их можно сварить, усевшись на раскалённую броню.
Голубое красивое небо не препятствовало светиле властвовать над землёй. Петляя между сопок, два бронетранспортёра с автоматчиками, вырвавшись на ровную поверхность чужой земли, прибавили скорость. Боевые пятнистые машины, сливаясь с местностью и сохраняя дистанцию, двигались след в след.
Причина удаления от лагеря была обычной. После завтрака комроты подыскивал место для стрельбища (вероятно, считал, чем дальше от штаба, тем легче живётся.) Выжженная саванна лежала, словно чистый лист бумаги. На горизонте зеркальной дрожащей кляксой блестел завораживающий мираж. Редкая, давно высохшая трава трухой оседала на землю.
"Поле, русское поле!", - вглядываясь в дышащую жаром прокаленную бескрайнюю пустыню, проговорил я себе. - Где же ты, русское поле?! Весной - густо пахнущее диким разноцветьем. Свободно гуляющий по бесконечным твоим просторам ветер, напитавшись степным ароматом, с легким шелестом раскачивая густую сочную траву, унесётся за луговой горизонт. В высоком голубом небе звенящий незримой точкой, доступной лишь слуху, повиснет над твоими родными просторами жаворонок. Осенью, словно прожившее еще одну жизнь, русское поле украсит себя ковыльной проседью...".
Бесспорно, ты красива, земля Афганистана. Откуда нам было знать тогда, что мы навсегда заболеем тобой, и эта война есть наивысшая точка кипения всей нашей жизни? Многие, вернувшись в Союз, будут гореть в воспоминаниях, покуда не сожгут себя дотла. А кто сможет вырваться из пепла прошлого, не проживёт и дня без мысленного возвращения сюда, чтобы вспомнить, и чаще по-доброму, землю Афганскую. Но сейчас, забыв обо всем, я смотрел вдаль и размышлял: "Как же тебя далеко занесло, Слава, словно на другой край Земли. И когда я смогу сказать: "Здравствуй, русское поле!", раскинув руки, упав в душистый чабрец, слившись с землей, раствориться в сладком мирном сне? Когда смогу увидеть тебя, русское поле, вновь? И увижу ли?".
Словно почувствовав чей-то взгляд, придерживая каску рукой, всмотрелся вверх. Высоко в небе, распластавшись на восходящих потоках горячего воздуха, кружил горделивый "смотритель пустыни" - гриф-стервятник.
Капитан лет сорока, сидевший рядом на броне, указав рукой, бросил: "Видишь след спаренных колёс? Это духовский". Я оглянулся, наш след был другим.
На пути показалась одинокая глинобитная хижина. Небольшая квадратная постройка с плоской крышей, без окон, с зияющим дверным проёмом. По всей вероятности, служила она пристанищем для кочующих пастухов. Мы приостановились, издали присматриваясь к объекту. После освежающего ветерка, едва машины остановились, вновь навалилась жарища. В металлической телогрейке, да такой же шапке и высоких зашнурованных ботинках в это время дня было мягко сказать - неуютно. Предупредительные выстрелы в стену спугнули скрывавшихся от солнца и посторонних глаз огромных полутораметровых серых варанов. Выскочив из укрытия, задрав антеннами мощные хвосты, сладкая парочка, широко расставив когтистые лапы, спасалась бегством.
"Ни фига себе сухопутные крокодильчики! - не сдержался я. - По сравнению с нашими советскими ящерками эти - ни дать ни взять драконы!".
Все спешились, было решено здесь пристреливать оружие. Лёжа на бронежилетах, крутили мушки, палили в глиняную стену. Командир проверял стволы на меткость.
Управившись, оседлали бронетранспортёры и поднялись на сопку. Выставив часового, стали убивать время. Кто-то, изнывая от жары, искал тени возле машин, кто-то чистил автоматы.
Большинство делало это без принуждения, осознавая, что автомат теперь как братишка родной. (Ты можешь уши не помыть, но автомат почистить ты обязан!).
Сильна наша страна в военной промышленности. Уж что-что, а оружие делать мы умеем. Примеров тому масса.
Однажды небольшая колонна протискивалась по узкой дороге сквозь "зелёнку" кишлака. Как всегда, пыль, жара и нервы натянулись, как струны. Наша бронемашина остановилась над речушкой на хлипком мосту. Тарас, водитель-механик, поднимаясь из люка, слегка ударился головой о ствол ручного пулемёта. Сругнувшись, дал ему сдачи. Пулемёт, скатившись по броне, ненадолго задержался на краю моста и нырнул в воду. И тут началось.
Пулемётчик кричал, что он в воду не полезет. Водитель огрызался из чрева машины...
Я с завистью смотрел на утопленника, лежащего в холодной прозрачной искристой воде. Он замер с детской непосредственностью на левом боку, упершись в чистые камни. У меня же под каской и броником - разводы высохшей соли. Скандалисты притихли, солнцепёк мешал разговору. Головная машина, выдохнув облаком сизого дыма, тронулась вперёд. Роман, командир взвода, сидевший, опустив левую ногу в открытый люк, а правую свесив с борта, нахмурившись, коротко бросил напыженному пулемётчику: "Офонарел!". Подчиняясь приказу, бормоча нецензурщину, тот скользнул по броне и спрыгнул по колено в воду. Вернувшись на место, передёрнул затвор и выпустил короткую очередь в землю. Осечек не было.
Часовой, находившийся на броне возле башни, забил тревогу. В его обязанности входило следить не только за местностью, но и, надев шлемофон, за эфиром. В любой момент наши могли вызвать на связь. Было видно, что часового обеспокоил эфир. Возбуждённым голосом сообщил, что случайно отыскал чужую волну. Всё понятненько, я тоже пару раз грешил этим. Крутил бортовую рацию, уж очень хотелось послушать музычку. Советскую навряд ли, на худой конец, хотя бы местную.
Часовой, видимо, тоже решил развлечься, за что позже получит нахлобучку. В эфире вместо музыки он нарвался на разговор двух голосов на дари, местном наречии. Санинструктор-узбек по кличке Пинцет, немного понимающий язык, надел шлемофон. Возвышаясь над нами, словно с трибуны, отрешённо вещал: "Они называют цифры квадрата, в котором находятся. Ждут денег и просят привезти побольше водки".
"О, как! - горделиво подумал я. - Даже здесь пристрастились к нашему национальному напитку!".
Прищурившись от яркого света, комроты внимательно осмотрел застывшие в обманчивой тишине сопки. На мгновенье задумался и спокойным голосом скомандовал: "Уходим". Боевые машины с бортовыми номерами 301 и 302, в поднимающихся от раскалённой жёлтой земли волнах жара, по своим следам возвращались обратно.
Вечерело, медленно теряя силу, клонясь к закату, солнце уходило на новый круг. Оживали не только люди, но и местные обитатели пустыни. Поверх коротко стриженных голов сидящих на земле солдат я увидел двигающийся объект и удивлённо присвистнул: шустро работая гибким телом, сторонясь незваных гостей, ползла змея. Ранее тем же маршрутом стрелой проскочил суслик. Воздух после жестокого палящего дня постепенно становился восхитительно прохладным.
Солдаты с задумчивыми лицами, погрякивая ложками о зелёные котелки, ели кашу с тушенкой. Хлеб заменяли галеты и сухари, выгнувшиеся, как невзрачные лодочки. Напротив каждого стояла металлическая кружка со сладким чаем. Застиранные, выгоревшие на солнце опрятные гимнастёрки сливались с песчано-глинистой землёй.
Летняя столовая была проста и надёжна, как солдатский сапог. Две параллельно вырытые неглубокие траншеи служили пристанищем для стоп. Военнослужащие садились на землю друг против друга. Импровизированные лавки и стол накрывались плащ-палатками. Недостаток один - всё та же полуденная жара.
В назначенный вечерний час для оглашения пароля в полевом штабе собирались офицеры от всех подразделений. (Кстати сказать, пароль в переводе с французского означает "слово"). Собравшимся сообщали ежедневно меняющееся однозначное число. Схема работы секретной цифры проста и надёжна, при условии, что с математикой дела обстоят хотя бы на слабенькую троечку. Часовой, заметив человека, громким голосом подаёт команду-вопрос: "Стой! Кто идет?". И сразу же называет уменьшенную цифру пароля. Идущий обязан без промедления остановиться и так же громко и внятно назвать свою цифру, чтобы в сумме получалось назначенное на эту ночь секретное число.
После развода спать ложились в тридцатиместной палатке. Матрасы с подушками двумя рядами лежали на тёплой земле. Поднятые прорезиненные боковины палатки давали свободу прохладному ветерку.
Выспаться в эту ночь так и не удалось.
Отрывистый крик как рукой смахнул ещё не крепкий сон. Все замерли, вглядываясь в темноту. Крикун сдавленным испуганным голосом попросил зажечь спичку. Сдерживая резкие телодвижения, дрожащим голосом призвал поднять плащ-палатку. На груди, притаившись чёрной точкой, сидел скорпион. Испугавшись яркого света, слегка вытянувшись всем телом и задрав ядовитый хвост, с завидной быстротой драпанул в темноту.
Укутавшись почти с головой в плащ-палатку, я заставлял себя заснуть. Дневная усталость взяла своё.
Вскоре тот же тревожный голос стал просить, чтобы из-под штанины извлекли сороконожку. Она оставила на коже солдата свой огненный след.
Закручивая подушку в матрас, я бурчал себе под нос: "Да это ж настоящий террариум! Даже если они смертельно опасны лишь в брачный период, и от укуса скорпа разбарабанит конечность, как дерево, да и только. Всё равно пойду-ка я лучше спать на броню, кто их знает, что у них на уме. У этих таракашек, небось, и мозг меньше спичечной головки". Крепко прижав к себе спальный рулон, осторожно ступая босыми ногами по гладкой тёплой земле, думал о том, что завтра, прежде чем одеться, необходимо внимательно осмотреть одежду и обувь. Забросив ношу на спину БТРа, пулей взлетел следом. Расположился на мягком матрасе, ногами к движкам: "Пусть они бензин нюхают и наоборот".
Лёгкий ночной ветерок делился свежестью и пряным запахом саванны, смешанным с бензином. Вынув руку из-под плащ-палатки, тронул ладонью стальную машину: "Прохладненькая". Улыбнувшись, вспомнил оставленное навсегда сквозное отверстие в командирском люке броневичка, на котором сейчас пытался уснуть.
Жизнь непредсказуема, и в этом её красота. Будущее закрыто от нас, но мы упорно пытаемся переконструировать изменчивый мир под себя. Иметь жизненную цель, - возможно, это неплохо. Но люди погрязли в мечтах и надеждах, незаметно для себя превратились в рабов будущего. Планируем, как провести выходные после рабочей недели. Мечтаем и ждём отпуска. Летом думаем о белоснежной прохладе, зимой скучаем по весеннему разноцветью. Хнычем о несбывшихся планах и вновь строим новые. В погоне за будущим упускаем настоящее. Живя в надеждах, безвозвратно теряем повседневную радость. Однако, если был старт, неизбежно ждёт и финиш. Оглядываясь на прожитое, накануне последней проверки у Бога, осознаём тщетность приложенных усилий. Мечты отменяются, радостные надежды уступают унынию и депрессии.
Война диктует свои правила. Можно запланировать прибытие из пункта А в пункт Б, разработать и утвердить план боевой операции и предположить её конечный результат. Предположить, но не более. Подавляющее большинство попавших на войну уверены, что их не убьют. "С кем угодно это может случиться, но не со мной. Так не бывает, ведь меня с душевной теплотой проводили в армию, ждут возвращения, поэтому я однозначно вернусь". Внезапным электрическим разрядом, с легкостью пронзая мыльный пузырь самоуверенности, загоняя в ступор, вклинивается смерть. Повседневный распорядок дня, мечты и желания становятся второстепенными. На земле лежат Его автомат и бронежилет, каска и рюкзак, но Его нет. В казарме ещё некоторое время будет неприкасаемо стоять Его кровать и тумбочка с личными вещами, но Он не придёт. На вечерней поверке старшина, зачитывая фамилии личного состава, запнётся, и повиснет тяжелая пауза. В строю есть Его место, но Его нет и уже никогда не будет.
"Кто следующий и когда?"...
Солнце утром вновь поднимется, а вечером сядет. И мы скажем про себя: "День прожит, и слава богу". А иногда: "Мгновенье прожито, и слава богу". Временные отрезки как-то сами собой станут короче, а цель и мечта - одна на всех: "Вернуться домой". И, если повезёт, уже в Союзе, обернувшись в последний раз, тихо прошептать Афганистану: "Слава богу, я живой!!!".
Война в разы увеличивает жизненную непредсказуемость, в любой момент могут произойти перемены, о которых даже и не думал. Учитывая эти факторы, старослужащие передавали свой опыт вновь прибывшим. Меня научили управлять бронетранспортером. Это было нетрудно, ведь технику я любил и был знаком с ней ещё с детства.
Чем многогранней интересы человека, тем легче и быстрее он адаптируется в экстремальных ситуациях. В юношеские годы с дружком Серёгой были радиохулиганами. Забава такая уголовно наказуема, однако мы с большим удовольствием придерживались другого неписанного закона: "Авось, небось и накось выкусь". Потрошили старые телевизоры и радиоаппаратуру. Из бэушных деталей, вдыхая запах канифоли, паяли передатчики и гнали в эфир современную музыку. Правда, радиус покрытия у таких самоделок был невелик, всего лишь километров до десяти. Поэтому с бортовой рацией "Р-123" возиться долго не пришлось. Ну и, конечно же, научился разбирать, заряжать и стрелять из спаренных пулемётов. В скором времени я получил возможность отличиться, проковыряв дырочку в сантиметровой броне.
Стояли в тот вечер на блоке между безымянным кишлаком и стратегически важной шоссейной дорогой. На потемневшем небе включились самые яркие звёзды. Как всегда, ночная смена бодрствовала на боевом посту, а остальные спали или готовились ко сну. Вдруг со стороны дувала, за которым бежала стремительная река и сразу начинались горы, неожиданно загрохотали разнокалиберные выстрелы. Все, кто спал и не спал, попрятались куда придётся. В возникшей паузе духовского послания: "Спокойной ночи", словно из ниоткуда, раздался голос командира: "Климов!". "Я!", - незамедлительно отозвался ему. Капитан как-то по-свойски, совсем не по-военному, добавил: "А ну покажи им, что и у нас кое-что имеется!". Стараясь избежать знакомства с пулей-дурой, я неохотно, но быстро отправился к орудию. Вглядываясь в приятно-прохладную темноту, шел, пригнувшись, на полусогнутых, бурча недовольно под нос: "Климов-Климов, что, остальных корова или, лучше, верблюд языком слизнул, что ли? Пулемётить - Климов, на гитаре сыграй - снова Климов...".