- Бандиты интересовались ценностями, реквизированными ЧК. Похоже, ценности в городе, возможно, председатель ЧК Житин тоже. Решил допросить главаря банды. Про чекистов он не в курсе, задание давал неизвестный, хочу попытаться установить.
- Каким образом?
- Личным сыском, господин подполковник, некие зацепки, вроде бы, есть, а может быть - тревога ложная и зацепки эти яйца выведенного не стоят. Но проверить надо.
- Расскажите?
- Пока нечего, Петр Петрович. По связям Житина пройтись хочу, да от банды ниточку потянуть попробовать. Кто-то про исчезнувшие ценности знает, раз бандитов в их розыск впрячь хочет. Точнее, хотел. Я увидел заложников, нашего дорогого Жоржа узнал, принял решение освобождать. Дальнейшее Вам известно.
- Так-так, - Петр Петрович в глубокой задумчивости мерил медленными ленивыми шагами кабинет. Остановился, повернулся к Насте. Пытливо заглянул в глаза, потом улыбнулся обворожительно ласково.
- Не переживайте, Настя, жизнь - штука сложная, непредсказуемая, а хорошо только то, что хорошо заканчивается. Несладко Вам пришлось, так не вижу поводов для печали. Есть замечательное предложение: Мария Кирилловна очень настойчиво интересуется вашими розыскными успехами, требует докладывать обо всех, без исключения. Посему слушайте боевой приказ, - Петр Петрович вынул свои замечательные часы-репетир, отщелкнул крышку и, рассматривая внимательным образом циферблат, закончил. - В два часа пополудни выдвигаемся в гости к Марии Кирилловне. Все вместе, Настя - в первую голову, ну и, естественно её спутники, помощники и избавители: Георгий Антонинович и Николай Васильевич.
Петр Петрович спрятал часы и весело подмигнул:
- Вот такие пироги.
Глава 20
- Вот такие пироги! - проговорил Северианов, стряхивая с кителя микроскопические пылинки и придирчиво рассматривая себя в зеркало. После насыщенных событиями суток он позволил себе чрезмерную роскошь: поспать лишних два часа - и теперь собирался в баню. До обеда время было, и Северианов решил совместить парную с рекогносцировкой, то есть приятное с полезным.
Неизвестный художник, вдохновившись батальными полотнами Василия Васильевича Верещагина, не пожалел ни неистовства красок, ни экспрессивной агрессии, ни творческой фантазии: высокий статный молодец в белоснежно-стерильном фартуке с закрученными винтовой спиралью длиннющими усами и чёрным запорожским чубом залихватски размахивал сверкающей бритвой перед лицом ополоумевшего от страха свекольнорожего импозантного господинчика, приподняв ему голову и готовясь одним ловким стремительным ударом перехватить горло от уха до уха. Садистское удовольствие убийцы растягивало губы молодца, парализуя жертву. Правда, художник то ли сам, испугавшись собственного творения, то ли подсознательно прочувствовав бойцовские навыки, руки жертвы изобразил отдельно от лица. То есть, в том положении, когда левая уже взметнулась, чтобы резко сблокировать предплечье противника, а правая ловко и сноровисто готова нырнуть под руку нападающего и захватить в замок кисть своей левой, да не в классическом варианте сверху, а в боевом исполнении, снизу, когда при резком рывке к земле рука стремительно вылетает из сустава и супостат падает, раскрыв в отчаянном вопле пасть, подставленную под крушащий добивающий удар. Жуткое зрелище, изуверский кошмар, вурдалачий морок. Правда, вывеска самая что ни на есть миролюбивая и гуманная: "Здесьстригут, бреют, ставятпиявкиипущаюткровь". Северианов поморщился: сцена обыденного бритья вызывала зловещие ассоциации.
Баня Трифона Тимофеевича Дорофеева являла собой огромный каменный одноэтажный дом, обнесенный высоким забором, с барской роскошной раздевальной, с огромной мыльной, где на лавках, на полках и в других местах - пучки душистых, полезных для здоровья трав и цветов, а на полу - мелко нарубленный кустарник - можжевельник, что все вместе издает весьма приятный запах. В парной, не покладая рук, в самом прямом смысле, трудятся несколько парильщиков в фартуках, надетых на голое тело. Крики, блаженные вздохи, сладостное кряхтение. Огненный нежно душащий пар, дурманящий запах свежего хлеба, березы, полыни. Эйфория, нега, упоение! Чувство полной невесомости, отрешенности от мирской суеты. В бане смывается не только грязь, но и грехи: уныние, печаль, сквернословие. А также боль, обида, стыд, горечь...
Символизируя окончание Советской власти, у входа вновь появился швейцар в ливрее, с адмиральскими усами, с хамски-угодливым простодушным лицом. Подобострастно-услужливо открывал двери, здоровался с постоянными посетителями, кому-то снисходительно кивал, кого-то попросту не замечал. В принципе, незаметно проскользнуть мимо ливрейного сторожа не представляло большого труда, да и в ту роковую для Оленецкого ночь с 22 на 23 апреля швейцара здесь ещё не было, так что можно не принимать его в расчёт. К тому же, сегодня Северианов хотел лишь осмотреться, проверить возможность скрытого проникновения, подмены шприца для смертоносной инъекции и так же скрытно удалиться, не оставив ни единого следа своего визита. Потому посчитал излишним беспокоить банщика Трифона Тимофеевича. Спокойно и равнодушно прошёл мимо швейцара, не замечая его и глядя сквозь адмиральские усы. Добротно сработанная из массивных досок дверь запиралась на тяжелый чугунный засов, однако несокрушимой преградой не являлась, вскрыть ее Северианов, пожалуй, смог бы, не оставив следов, тем более, что проникнуть внутрь можно было заранее, а потом затаиться, дожидаясь своего часа.
Блаженного щурясь, Северианов не спеша разделся, прошёлся по бане, отмечая и фиксируя детали обстановки, потом волю напарившись и исхлестанный веником, лениво сидел на широкой кленовой скамейке, с удовольствием потягивая холодный квас. Совершенно не хотелось ничего предпринимать, только вот так расслабленно вкушать негу, пытаясь хоть на какое-то недолгое время уйти от действительности. А из парильни раздавалось ликующее гоготание:
- О-го-го!.. О-го-го!
- У... у... у... у...
Дверь распахнулась, явив красных, как вареные раки, по собачьи фыркающих счастливчиков. Появился и парильщик, багровомордый здоровенный детина, весь голый, потный, единственная деталь одежды - фартук. Застывшие на огромном медвежьем лице испуганные заячьи глазки резко контрастировали с мощной фигурой и развитыми руками орангутанга.
- Присядь, мил человек, - поманил его Северианов. - Прервись на полчасика, хочу с тобой выпить.
- Нельзя-с никак, на службе.
- А я тебе водки и не предлагаю. Давай-ка чайком побалуемся, либо квасом. Очень уж хорошо ты меня отделал, все косточки перемял, должен же я тебя отблагодарить, а то не по-людски получается.
- Ждуть, - кивнул в сторону парилки детина.
- Подождуть, не велики баре! - передразнил Северианов тоном, начисто отбивающим всякую охоту возражать. - Я наблюдаю: ты уже часа два-три на ногах и без роздыху, а это не положено. Присядь, покалякаемчуток, а растрату я компенсирую. Перепадает, небось, по грошику с клиента, так держи! - он прихлопнул ладонью купюру.
Северианов знал совершенно точно: парильщик жалования не получает, кормится за счёт чаевых, кто что подаст - тому и рад. Сумма, выложенная Севериановым перед ним была совершенно чрезмерной.
- Не положено! - испугано возразил парильщик. В бане он был существом совершенно бесправным и с чаевых ещё должен был отдавать процент.
- Положено, положено, не спорь, почтеннейший. Садись, отдыхай! - Северианов жестом подозвал буфетчика. - Распорядись, любезный, чаю для маэстро, ну и закусить чего-нибудь, да посолидней, не скопидомствуй. Такой талантище у вас трудится, просто слов нет, чтобы выразить.
Северианов по-кошачьи лениво потянулся, откинулся на спинку скамейки, глотнул ещё квасу.
- Звать как, любезный?
- Филькой кличут.
Северианов задорно, весело расхохотался.
- Ну что это за Филька, друг мой, ты ж не собака!
- Филиппом, значить.
- Значить, значить, - рассердился Северианов. - Что ж ты, Филипп, батюшку своего не уважаешь?
- Как это? - насупился парильщик Филька.
- А вот так это! Представляться надо по имени - отчеству. И себя называешь, и отцу своему уважение выказываешь.
На столе, словно сами по себе, возникли чашки полные ароматно дымящегося чая, бублики, бутерброды с нежнейшей красной рыбой.
- Филипп Митрофанович, - пробубнил Филька, делая громадный обжигающий глоток. Был он напряжен, натужен, сжат готовой распрямиться пружиной и, мгновенно сорвавшись с места, рысцой мчать на рабочее место, в парильню.
Сейчас должен появиться приказчик, а может сам банщик Трифон Тимофеевич, разобраться, почему рабочая сила без дела простаивает. Ну, где он?
- Не спеши, Филипп Митрофанович, - добродушно улыбнулся Северианов. - Окажи гостю уважение. Умением твоим по части массажа я насладился, теперь желаю получить удовольствие от беседы с выдающимся мастером. Признаюсь, очень я до подобного дела охоч. Грешен, люблю телу усладу доставить. Много где перебывал: и в Москве, и в Петрограде, и ещё в разных баньках доводилось парку отведать. Но ты, Филипп Митрофанович, просто кудесник, мастер парного дела, волшебник. Сам такой самородок, или выучился где?
Мастер парного дела сделал ещё один глоток и вгрызся в бублик, торопясь, нервничая, хмуро оглядываясь. Так не пойдёт, подумал Северианов, парильщик нужен благодушно расслабленным, дружелюбно настроенным и беззаботно мягкосердечным, иначе язык не распустит и разговора не получится.
Приказчик появился весьма своевременно. Грузный мужчина, нескладно скроенный, но крепко сшитый с наглыми и злыми глазами. Вопросительно посмотрел на Северианова, потом на парильщика.
- Присаживайся к нам, любезный, - поманил его Северианов. - Кудесник ваш так меня ублажил, до сих пор косточки похрустывают, желаю в благодарность чайком вас побаловать. Или ты покрепче предпочитаешь, так нет вопросов. - Не давая возможности приказчику вставить слово, властно крикнул буфетчику. - Почтеннейший, соблаговоли чарку господину! - И уже приказчику, - Давай, давай, друг мой, не откажи, обидишь! На закуску что предпочитаешь? Что тут у вас поприличнее? Не стесняйся!
Проще было посмотреть на приказчика пристально и долго, свинцово-тяжёлым взглядом заплечных дел мастера, и тот мгновенно исчез бы, но Северианову очень не хотелось, чтобы его здесь запомнили.
Приказчик, понял, что странный господин просто так не отвяжется, и проще выпить с ним граммов несколько и ретироваться, чем пытаться затеять дискуссию, потому, опрокинул рюмку и тут же исчез, сославшись на неотложно-срочные дела. Северианов почувствовал, как тотчас расслабился парильщик Филька, и чай теперь не торопливыми большими глотками пил, а степенно вкушал, утирая блаженный пот и закусывая бутербродами с рыбой, бубликами и пирогом с брусникой. Северианов любезно подливал ему, заказывал новые угощения, обхаживал со всех сторон, словно любимое чадо, так что минут через десять парильщик был полностью в его власти. Теперь следовало немного поговорить с ним на отвлеченные темы, окончательно расположить к себе и лишить остатков настороженности, чтобы потом задать главные вопросы, ради которых, собственно, и затевался разговор.
- А энтой зимой история приключилась - и смех и грех! - вещал Филипп Митрофанович, как-то вдруг враз перестав быть Филькой. - Парилась компания, человек семь или восемь, и в прорубь окунаться бегали. Тут у нас, сзади для этих целей озерцо имеется. Так вот, в очередной раз побежал окунуться Минька Титов, дурья голова. Проходит минута, другая - Миньки нет. Выглянули на улицу - прорубь есть, а Миньки нет. Подбежали все к проруби, заглянули туда - снаружи ничего не видно, на всякий случай покричали по сторонам - Минька!!! - никто не отвечает. Ну что делать: веревкой обвязались, и стали по очереди нырять - никого нет. Когда последний вылез из проруби, из-за угла бани показался Минька-охламон, от холода синий, но довольный. Я, говорит, пошутковал...
Северианов слушал вполуха, нужно было аккуратно вывести разговор на происшедшее в ночь на 23 апреля. Вообще говоря, он догадывался, что тогда произошло, но догадываться и знать наверняка - две совершенно разные вещи...
- Может, тебе водки взять, Филипп Митрофанович? Граммов сто - сто пятьдесят? Как?
- Ни в коем случае, ваша милость, баня подобного не любит. Это ежели хворь какая приключилась, тогда да: первым делом выпариться как следует, потом выкушать "мерзавца", но не более, и на печку горячую. К утру любую хворобу как рукой снимет! Нельзя пар с сорокоградусной мешать, от такой смеси и ноги протянуть недолго. Вот по весне устроили у нас в бане пьянку с парилкой, так один до утра и не дожил.
- По весне? При Советах, что ли?
- Ага, при них. Два начальника чекистских набрали выпивки да девок срамных - и давай гулять, что есть мочи, только один до утра не дожил - помер.
- Погоди-ка, весной? Я что-то слышал про это... Да нет, путаешь ты, Филипп Митрофанович, того чекиста бандиты убили.
- Ха, путаю! - счастливо загоготал мастер пара и березового веника. - Это уж они для прикрытия сраму придумали. Здесь он окочурился, в бане!
С конспирацией в Новоелизаветинской ЧК все обстояло в полнейшем порядке, подумал Северианов. На должном уровне: об истинных причинах гибели Оленецкого не знал разве что трибунал...
С другой стороны, рачительный хозяин сумеет извлечь выгоду из всего: и из воздуха, и из прошлогоднего снега. А уж из такого примечательного события, как гибель в бане заместителя председателя Новоелизаветинской ЧК, просто грех и недопустимость не поиметь какого-никакого профита. Маловеры, считавшие, что демонстрация кабинета, где произошла последняя лихая гулянка двух чекистов, отпугнет посетителей, жестоко ошибались, наоборот, любопытствующие повалили косяком, словно рыба на нерест, увеличивая и без того немалый наплыв посетителей. Трифон Тимофеевич мог быть в достаточной мере ублаготворен.
- Они ночью своё непотребство справляли, - продолжал Филипп Митрофанович, допивая очередной стакан и тут же принимая новый. Мощно хрустнул челюстями, дробя кусок сахару и запивая изрядным глотком. - А в баню нельзя после полуночи ходить, в это время там черти и ведьмы моются. То свет загорится-погаснет, то окно откроется-закроется, а несколько раз видели, как кто-то ходит по мыльной да коридорам, в парилку даже, говорят, заглядывал.
Северианов насторожился: все сказанное мастером Филькой слишком уж точно вписывалось в его догадку. Только вряд ли здесь нечистая сила виновата...
- Банник это, шишок, - как о хорошем знакомом рассказывал парильщик.- Банный черт, крохотный, но очень сильный старичок, голый, с длинной, покрытой плесенью бородой. Обычно, на глаза не показывается, только по шуму угадать его можно. Банник живет под полком или под каменкой, неугодных ему посетителей изгоняет, кричит, "стукочет", камнями кидается. Потому, после купания, в бане надо оставить краюху хлеба и граненый стакан с водкой, чтобы банник не шалил.
Вот так. Весело и просто! Натурально и сердито! Бравурно и оптимистично! Ликующе и с задором! Шишок, банник! Хозяин парильни и мыльной, Великий Князь раздевальной. Король каменки, царь ушата и веника! Изводящий всякого, посмевшего ступить в баню после полуночи. Собака Баскервилей, Кентервильское привидение, человек-невидимка и... Новоелизаветинский банник, шишок от парильщика Филиппа Митрофановича. Прошу любить и жаловать, черт подери! Шишком в училище будущие офицеры прозвали командира учебной роты за приклеенную к губам отвратительную улыбку: Его Императорского Величества гвардии штабс-капитан Шишок!
- Ты, Филипп Митрофанович, сам-то банника видел? - с лёгким маловерием осведомился Северианов.