Можно, конечно, сходить и в детский дом, поговорить с воспитателем, узнать, как там мое горюшко. А лучше, чтобы вообще не давали этого дня, только расстраиваться. Уж если выходить на свободу, то один раз и навсегда».
2
Дина Владимировна Васильченко первые полдня после возвращения из Киева (вызывали на совещание в Министерство внутренних дел) провела не в служебном кабинете, а в школе. Зашла и к нам в класс. «Пришла как мама, которая долго не видела и соскучилась за своими детьми» – так позже передала свое впечатление от появления начальника колонии Кошкарова.
Воспитанницы народ такой, всегда чувствуют отношение к себе со стороны сотрудников и стараются отвечать той же монетой. Дружно подхватились они навстречу Васильченко, громко поздоровались. Засыпали вопросами. В том числе и пустячными.
– Мыши завелись в нашей комнате, – сообщила Дорошенко. – Что делать?
Начальник колонии оглянулась на меня с укором:
– Раньше нельзя было решить этот вопрос? А где Заря?
– Надежда Викторовна в командировке, – ответил я. – В Чернигове.
Шумарина при упоминании ее родного города вздрогнула, хотела, очевидно, что-то спросить, но передумала, промолчала.
Васильченко сделала пометку в блокноте.
– Сегодня же получите мышеловки, – заверила воспитанниц, – я распоряжусь, чтобы выдали со склада. Еще вопросы?..
Цирульникова поднялась за партой.
– Почему свидание через стекло? – спросила грубовато. – На «взрослой» зоне до такого еще не додумались.
– И не додумаются, – спокойно отреагировала Васильченко. – Здесь ведь так: виноваты и дочь и мать. Когда есть стекло, мать тоже может прочувствовать свою вину. А в исправительно-трудовой колонии люди взрослые, вина родителей в совершаемых детьми преступлениях не та. Я понятно объясняюсь?
– Да уж, куда понятней, – недовольно проворчала Цирульникова.
Следующий вопрос поставила перед начальником колонии Кошкарова:
– Почему нам запретили пользоваться фломастерами?
– А почему нельзя разрешить пластмассовые спицы для вязания? – подхватила Бондарь.
С этим вопросом Бондарь и ко мне уже подходила. Я ее поддержал. Вязание и вправду укрепляет нервную систему; благотворно влияет вяжущий человек и на окружающих. Знаю аргументы противников вязания, но... ведь на производстве воспитанницы работают с металлическими ножницами – и ничего?..
– Запрет на фломастеры я снимаю, – сказала Васильченко, – потом разберусь, кто его наложил. А вот со спицами вопрос посерьезней. – Она сделала еще одну пометку в блокноте. И снова обратилась к отделению. – Все? Жалобы кончились? А теперь расскажите, как у вас дела с дисциплиной?
– В школе замечаний нет, – негромко сообщила староста класса.
– В школе нет, – повторила удовлетворенно начальник колонии, – в жилом корпусе как, миритесь?
Кузовлева рассказала о возникшем вчера конфликте. Окна в конце ноября были уже заклеены, но Гуковой вдруг показалось душно. Она сорвала бумагу и открыла окно возле своей кровати. Остальным воспитанницам не было жарко, поэтому Гуковой сделали замечание. На что та реагировала довольно воинственно, едва не ввязалась в драку с активистами.
– Вот как, – покачала головой Дина Владимировна. – Еще какие происшествия?
– В кухонном наряде Водолажскую записали в рапорт, – продолжала докладывать о нарушениях Чичетка. – За то, что работала без косынки. Хотя повар сама почти никогда не надевает.
Я знал о многих случаях, когда в тарелке с супом оказывался волос. Конечно, можно наказывать наряд, только разумнее, педагогичнее начать с повара. Если наша повар работает на кухне без косынки на голове, что можно требовать от осужденных.
Дина Владимировна уже собиралась уходить, остановилась на пороге.
– Что же это вы о рекламации из Дома одежды ни словом не обмолвились, а? Или забыли?
Нет, о рекламации не забыли. Три платья из дорогостоящего материала оказались с существенным браком. Но кто этот брак допустил? В чьей смене? И почему на платьях не оказалось клейма бракера? С этим еще предстояло разобраться.
Васильченко сделала очередную пометку в блокноте.
– Обязательно нужно разобраться, – сказала хмуро. – Кто-то же должен за брак ответить.
Дина Владимировна ушла. А я подумал о том, что живы в колонии лучшие традиции, оставленные Надеждой Ивановной Минеевой. Она тоже бывало так: возвратится из отпуска или командировки – не заходя в кабинет, сразу к воспитанницам.
Мысленно проделываю экскурс в историю отечественной педагогики. В 1928 году после ухода Макаренко колония в Куряже стала разваливаться. А в своих произведениях Антон Семенович утверждал, что открыл систему методов воспитания, которые применимы не только в колониях сирот и малолетних преступников. Так что же важнее в воспитании: «система» или личность? Споры по этому поводу не утихают и сегодня...
Сам Антон Семенович на подобные вопросы отвечал так: «Колония Горького должна была развалиться не потому, что я ушел, а потому, что в ней заведены были новые порядки. Вы же прекрасно понимаете, что выметали не только меня, а решительно все, что было в колонии сделано: организацию, традиции, людей, выметали «макаренковщину».
К счастью, я не заметил, чтобы с таким же усердием выметали из Мелитопольской ВТК «минеевщину», и все же отдельные попытки уже были. Внушает оптимизм лишь верность благоразумным принципам Минеевой ее преемника – начальника колонии Дины Владимировны Васильченко.
3
Шумарина забунтовала. На дворе тридцатиградусный мороз, а она вышла на построение в тапочках. Дежурившая капитан Антонина Александровна Казакова вызвала Шумарину из строя, сделала ей замечание, на что Неля неожиданно бурно отреагировала...
– А где я возьму, если у меня один сапог украли?
– Пойди в корпус и обуйся, – настаивала Антонина Александровна.
– Господи, – оборачиваясь, чтобы идти в корпус, застонала Шумарина, – и откуда только таких начальников набрали? Не люди, а звери!
Еще не прозвенел звонок, а Неля уже стояла в строю по форме. Но Казакова все же записала ее в рапорт – за грубость. И вот теперь на воспитательном часе Шумарина оправдывается:
– Она ни за что записала меня в рапорт. Антонине Александровне показалось, что я назвала ее зверем. Но я ведь не называла, я просто так сказала.
– Неля, ты все-таки обидела человека, который, между прочим, беспокоился о твоем здоровье. Можно ли полчаса выстоять в тапочках на морозе?
Я не знал причины, почему Шумарина вышла в тапочках. Скорее всего команда на построение застала ее внизу, и лень было подниматься наверх, чтобы переобуться. Шумарина, не называя причину, многословно продолжала оправдываться, только я с ней уже не спорил, понимал – не передо мной оправдывается, перед отделением, за то, что записаны на «шестое» штрафные очки. Принцип в колонии такой: чем больше штрафных очков, тем ниже место, которое займет по итогам соревнования отделение. Окажется, скажем, наше «шестое» на последнем месте – это значит: развод на работу или учебу – последними, чтобы дурь успевала выветриться на пронизывающем ветру; в баню – последними, когда о том паре, что ломит кости, остается только помечтать; отовариваться – последними, когда в ассортименте лишь сухари и консервы «Завтрак туриста». Словом, стимул довольно существенный для того, чтобы стремиться не зарабатывать штрафные очки, не быть записанными в рапорт.
После воспитательного часа Шумарина и Дорошенко остались убирать класс. Неля подметала, Оксана вслед за ней протирала шваброй. Я посмотрел на часы, потом глянул за окно, словом, на полминуты отвлекся, а между Шумариной и Дорошенко уже вспыхнула драка. Молчаливая, жестокая, бескровная. Мой окрик будто и не слышали. И лишь когда я вывернул Шумариной руку за спину, а Дорошенко, удостоив тяжелым взглядом, настойчиво попросил уйти в жилую зону, обе затихли, начали оправдываться. Оксана даже улыбнулась.
– Да мы пошутили. Вы думали мы всерьез, что ли?
– Выполняй, Оксана, что приказано. Кру-гом!
Строго, жестко, но иногда надо и так.
Дорошенко ушла. Я попробовал заговорить с Шумариной:
– Что с тобой происходит? Какие трудности? Неля, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь...
– Не надо! – Губы девушки сложились в ироническую улыбку. – Ничего не надо. На «взросляк» хочу!
Больше не удалось вытянуть из нее ни слова.
В обед, когда позвонила возвратившаяся из командировки Заря, пересказал ей вкратце о новостях в отделении, не забыл вспомнить и Шумарину.
– Устала с дороги, заеду домой, отдохну, – доносился негромкий голос Надежды Викторовны с того конца провода. – Но вечером приду, вы меня дождитесь, говорить будем с этой красавицей Шумариной.
Я тогда не знал еще, что это будет за разговор, и тем более не мог предвидеть его неожиданный финал.
Заря, едва появившись в жилом корпусе, попросила дневальную позвать Шумарину в воспитательскую. Я устроился в уголке комнаты и приготовился наблюдать. Она зашла несколько растерянная.
– Вызывали, Надежда Викторовна?
– Присаживайся, поговорим.
Воспитатель веером разложила перед Шумариной письма.
– Это от воспитанниц, которые уехали на «взрослую». Ты думаешь там мед, что так рвешься?
Шумарина встрепенулась стрельнула глазами в мою сторону:
– А кто сказал, что рвусь?
– Ну как же, первая скрипка в «отрицаловке», в активе не хочешь, боишься «мусоршей» прослыть... – Надежда Викторовна четко выговаривала каждое слово, и я видел, как больно воспринимает это Шумарина. – Да, напускаешь, напускаешь на себя браваду, любишь маской цинизма попугать... Ладно, времени много нет, вот почитай-ка лучше, подумай... И я, чтобы не мешать, почитаю.
Заря взяла со стола последний номер «Огонька», развернула его. На столе остался фотоснимок двухлетнего симпатичного мальчика в клетчатом костюмчике. Неля сначала лишь скользнула взглядом по снимку, а потом подняла глаза, взяла снимок в руки.
– Какой симпатичный мальчик! Чей это?
Воспитатель, не отрываясь от «чтения», спокойно ответила:
– Твой...
– Мой Димочка?! – вскрикнула Шумарина. – Мой?!
Надежда Викторовна положила журнал на стол.
– Пока что – твой...
– Как это – пока что?
– Мальчика хотят усыновить.
Воспитанница опустила голову на кулаки. Когда подняла, мы увидели глаза, полные слез.
– Если твоего Димочку усыновят, ты никогда его больше не увидишь.
Теперь Шумарина уже не сдерживалась и не стеснялась своих слез.
– Но ведь так не бывает... Они не имеют права... Это мой сын...
– Право имеют. Ты же письменно отказалась от материнства. Или забыла?
– Что же мне делать теперь? – шептала Шумарина пересохшими губами.
– Подумать о том, чтобы скорее возвратиться домой. К сыну.
4
Брожу по цветочному рынку. Нужен букетик цветов, чтобы поздравить Надежду Ивановну Минееву с днем рождения. К сожалению, рядовому советскому учителю не все цветы доступны. Кусаются цены. Выбираю вариант оптимальный, и для моего бюджета, и для того, чтобы не стыдно было вручить. Радуюсь, что в местном магазине удалось захватить альбом репродукций «Третьяковская галерея». Художественную книгу решил принципиально не брать, так как у Надежды Ивановны богатая библиотека, боялся повтора.
Придя к Минеевой, вручаю цветы и книгу, приношу свои поздравления с пожеланиями чаще встречаться с ней в стенах колонии. Ибо считаю, что она еще может принести ощутимую пользу. На что Надежда Ивановна смеется и говорит, что вряд ли осуществится мое пожелание, потому что ее пригласили работать в инспекцию по делам несовершеннолетних.
Интересуюсь:
– И что, вы не собираетесь даже навестить нас?
– Ну, это обязательно, при первом же удобном случае. Вы же знаете, Владимир Иванович, что сердце свое я оставила там.
Глаза ее грустнеют, увлажняются, и я понимаю, что это действительно так.
Я пришел первым. В зале стоит сервированный стол, Надежда Ивановна посматривает на часы, и я понимаю, что она ждет гостей. Я, выполнив свой долг, спешу откланяться. Но хозяйка в категорической форме убеждает меня остаться.
Под хорошее настроение она достает из шкатулки самые дорогие свои реликвии – письма от Григория Медынского, автора известной книги «Честь». Бережно, с трепетом вынимаю из конвертов пожелтевшие листочки, вчитываюсь в строчки, написанные рукой талантливого педагога и писателя. На дне шкатулки медаль Антона Семеновича Макаренко. Минеева, единственная в колонии, удостоена этой высокой награды. Держу медаль на ладони, пристально всматриваюсь в лицо человека в застегнутом на все пуговицы военном френче...
Разговор завязывается о нем. Его идеях и их воплощении в педагогической практике Мелитопольской ВТК.
– Взять хотя бы дисциплину, – предлагает Надежда Ивановна. – Макаренко считал, что дисциплина является не средством воспитания, а результатом воспитания. Я двадцать лет проработала в колонии, но так и не смогла убедить нескольких сотрудников, что дисциплина – продукт всей суммы воспитательного воздействия. Они считают, что дисциплины можно достичь при помощи каких-то специальных методов.
– Что это за методы?
– А те, от которых я вас всегда предостерегаю: наказание, запреты, повышение голоса, иногда даже рукоприкладство.
Минеева как пример привела случай, когда Водолажская забралась в чужую тумбочку. И Гукову не забыла, забрызгавшую кровью проход между партами.
– Вы никак не наказали этих воспитанниц, и что же, повторяли они подобные поступки? А Шумарина, как считаете, выйдет еще на построение в тапочках? Будет она еще грубить дежурному помощнику начальника колонии?
– Думаю, вряд ли...
Я в который раз вспомнил теплым словом воспитателя Зарю, сумевшую повернуть заблудшую душу лицом к своему ребенку.
– Вот так и нужно работать, – назидательно проговорила Надежда Ивановна. – И об этом у Макаренко: «Знание воспитанника должно прийти к воспитателю не в процессе безразличного его изучения, а только в процессе совместной с ним работы и самой активной помощи ему».
Радуясь перелому, который произошел с Шумариной, Надежда Ивановна не удержалась, чтобы еще раз не процитировать: «Для нас мало просто «исправить» человека, мы должны воспитать его по-новому, т. е. должны воспитать так, чтобы он сделался не просто безопасным или безвредным членом общества, но чтобы он стал активным деятелем новой эпохи».
Наш разговор еще раз убеждал меня в правоте мыслей о том, что мало, пожалуй, оторвать ту же Водолажскую или Шумарину от «отрицаловки», нужно ввести их в актив и сделать все, чтобы они стали в нем не только формальными членами. Каким, кстати, является председатель Чичетка – безынициативная, слабовольная, малодушная. Впрочем, это не значит, что Чичетку надо тут же переизбирать, тем более что заменить ее пока некем. Необходимо воспитывать, помочь стать лидером коллектива. А Шумарину можно предложить заместителем председателя. Взамен Безкоровайной, у которой вскоре заканчивается срок.
Мои мысли прерывает звонок в дверь. Надежда Ивановна спешит к очередному гостю.
5
Мы условно делим воспитанниц на три группы. Самая многочисленная – это, пожалуй, «пассивные»: тихие, живущие по принципу «моя хата с краю». Эти подчиняются режиму колонии и особых хлопот ни воспитателям, ни учителям не приносят. Среди пассивных воспитанниц немало физически и духовно слабых, которые служат мишенью для насмешек и издевательств. Их окрестили так: «лошарики». Есть еще «шестерки» – их удел угодничество, стремление любой ценой быть в милости у неформальных лидеров. А есть и такие, которые при своей достаточной независимости в коллективе абсолютно безразличны ко всему вокруг, замкнулись в себе, спрятались в собственную скорлупу и не вылезут из нее до самого дня освобождения. В качестве примера можно вспомнить осужденную Бондарь, такие имеются почти в каждом отделении.