– Ну что ж, ― сделав клювом жевательное движение, ответил муж, ― пусть будет Вилли. Я не против.
Радости Паулины Викторовны, казалось, нет предела. Она успела оповестить всех соседок и знакомых: у неё будет Вильям или Виолетта! И то, и другое хорошо! Она интересовалась у матушек со стажем ― гусынь и кур, ― что в первую очередь понадобится малышу: ползуночки, пинетки… Что еще? Да, и обязательно ли пользоваться соской-пустышкой? Или пускай крякает? Малыши ведь всегда крякают, это в порядке вещей, не так ли?
Но затем, когда Виктор Сергеевич примчался в инкубаторий (за полчаса до этого ему сообщили, что вылупился сын, то есть Вильям), радость его и Паулины Викторовны, которая находилась в отдельной палате, была омрачена. Врач посоветовал сильно не огорчаться: такое иногда случается. Дело в том, что утёнок вышел из яйца с небольшим дефектом: одна лапка (правая) немного короче. И хотя разница в размерах лапок действительно была невелика, всего лишь несколько миллиметров, всё же, как объяснил врач, мальчик вынужден будет прихрамывать.
– Значит, он будет хромоножкой? ― не в силах сдержать слёз, произнесла мама.
– Вы напрасно беспокоитесь, ― попытался подбодрить родителей доктор. ― Сейчас множество средств. Детские костыли, ботинки на толстой подошве…
– Костыли?! ― с трагедией в голосе перебила его Паулина Викторовна; и тут же, вздрагивая плечами, прижала к глазам протянутый мужем платок.
– Ничего, милая, ничего, ― с суровым видом успокаивал её селезень. ― Подумаешь ― одна нога короче. Главное, чтобы парень был толковый. А с ногой мы справимся. Не все, милая моя, из тех, кто быстро ходит, так же шустро соображает. А для нас, уток, это, пожалуй, не самое последнее.
К тому времени Виктор Сергеевич успел обзавестись собственным предприятием, о котором мечтал. Продав отцовский дом где-то на отшибе, он взял в банке кредит, добавил эту сумму, к тому, что удалось выручить за отцовскую хибару, и приобрёл старое одноэтажное здание в Мелкопесочном переулке. В дальних комнатах, через которые можно было пройти на задний двор (позже там разбили палисадничек, посадили настурцию и укроп), решили жить, а в бывшей широкой гостиной, смотрящей окнами на улицу, запланировали обустроить торговое помещение.
Откровенно говоря, поначалу Виктор Сергеевич не думал ни о каких мясных деликатесах. Ему хотелось сделать чучельную мастерскую. Дело в том, что он уже много лет увлекался таксидермией. Набивая дохлых жуков и бабочек паклей с опилками, он выстраивал порой причудливые скульптурные композиции, воспроизводя различные жизненные сценки: например, свадьба жука-рогача или военная баталия между гусеницами и комарами. Но затем селезень Виктор решил, что на чучелах сильно не разживёшься. А у него жена, должен появиться ребёнок… Нужно быть ответственнее. «Сухие насекомые, набитые трухой, ― подумал Виктор Сергеевич, ― мало кому интересны. Но те же насекомые в жаренном или пареном виде употребляются в пищу практически ежедневно. Этим и нужно торговать».
Так со временем в Мелкопесочном переулке выстроился магазинчик, о котором уже говорилось. Смущало лишь то, что расположение было не из самых выгодных: узкий переулок, далеко от центра… Но селезень не поленился и поклеил в округе объявления. Постепенно торговля пошла. Пришлось даже взять наёмного работника: ящерицу Николая из семейства хамелеонов. Пока Виктор Сергеевич занимался другими важными вещами, Николай (или просто Коля, «ребёнок» двадцати восьми лет) стоял за кассой и обслуживал покупателей.
Настал **14 год. Утёнок Вильям Ряскин был записан в гимназию. От костылей родители отказались сразу. Заказали у сапожника пару ботинок. На одном (правом) подошва должна была быть на полсантиметра выше.
Принеся из сапожной лавки распространяющие резкие запахи резиновых подмёток ботинки, отец серьёзно сказал:
– Привыкай, сын. Теперь ты будешь ходить только так: с одним толстым каблуком. Понимаю, не слишком удобно и весело. Но знаешь, судьба порой ставит перед нами трудности, чтобы мы их преодолевали. А преодолевая, мы или ломаемся, или делаемся сильнее. Выбор за тобой. Понимаешь, о чём я, Вильям?
– Да, папа, ― ответил ему утёнок.
По его глазам селезень понял: этот малыш не так хрупок, как кажется. «Не пропадёт!» ― радостно пронеслось у него в голове. Вслед за этим промелькнуло ещё несколько мыслей подобного же рода, но вслух Виктор Сергеевич сказал только это:
– Молодец.
Скупо проведя концом крыла по голове сына, он ушёл в свою комнатку рядом с верандой, где продолжал набивать опилками жуков.
«Бедняга Вилли» ― это прозвище почему-то закрепилось. Так говорили о мальчике соседские кумушки.
– Несчастный, горемычный ребёнок, ― сочувственно вздыхала какая-нибудь курица с продуктовой корзинкой, встречая Вилли и его мать на выходе из лавки зеленщика.
– Прекратите! ― резко высказывалась Паулина. – Какой он вам несчастный? Слава богу не слепой, не разбит параличом… А то, что прихрамывает… Ну так что ж: тише едешь, дальше будешь.
По правде говоря, в данной ситуации Паулина Викторовна всего лишь повторяла то, что внушил ей муж. Она сама, бывало, купая младенца, когда дело доходило до лапок, начинала киснуть и пускать слёзы, но Виктор Сергеевич её быстро окорачивал: «Не плачь, как над покойником, ― говорил он. ― Что за мода!»
В гимназии среди зверят и птенцов тут же нашлось несколько «умников», решивших, что хромота Вилли ― удачный предмет для шуток. Но после того, как Вилли бесстрашно кинулся в драку, толстый каблук на одном его ботинке просто перестали замечать, и у Вилли появились друзья.
В **15 году, когда Вилли перешёл во второй класс, будучи проездом, в дом Ряскиных наведался двоюродный брат Паулины Викторовны. Селезень Роман, мичман торгового флота. Он рассказывал о морях, о схватках со штормом… Показал несколько фотоснимков, на которых был запечатлён пришвартованный парусник и команда корабля во главе с альбатросом в капитанской фуражке и на деревянной ноге.
Больше всех этими рассказами проникся «бедняга Вилли». Дядя, можно сказать, заразил его солёными ветрами и хлопаньем натянутых парусов. И когда, погостив, брат Паулины Викторовны уехал, Вилли неожиданно заявил:
– Я придумал, – убеждённо сказал он. ― Когда вырасту ― стану матросом.
– Сынок, ― попыхивая трубкой, спросил отец, ― что значит, матросом? Я хотел постепенно обучить тебя нашему делу. Ты должен после меня заведовать магазином.
– Пап, ― искренне удивился утёнок, ― ты что, предлагаешь мне торговать мясом? Но это скучно!
– Нет, ты только послушай, мать, что он говорит, ― обратился Виктор Сергеевич к проходившей мимо супруге. ― Это всё твой кузен. Принесла его нелегкая! Вот зачем он пустился рассказывать о своих кораблях? Ведь ясно же, что на это клюнет любой несмышлёныш. Романтик, бес бы его побрал!
– Витенька, ты не прав, ― скромно возразила Паулина Викторовна. ― При чём тут Рома? Если он и рассказал про то, что лучше всего знает, разве ж это его вина?
– Я понимаю, что он ничего такого не хотел, ― вынужден был согласиться Виктор Сергеевич. ― Но он добился! Гляди: для мальца он теперь морской волк и пример для подражания, а я ― скучный продавец колбас, трясущийся над лишней копейкой. Только ведь он не понимает, что почти все копейки уходят обратно банку, в счёт кредита. У меня стиснуты крылья. Думал, расквитаюсь с долгами, затем начну тихонечко копить… А там, глядишь, подрастёт сын, и мы вместе откроем ещё один магазин. А теперь? Вильяма, значит, однажды сдует в море, а я? Буду сидеть с подёргивающейся головой за конторкой, и мне никто не поможет очинить карандаш?
(Так много за раз Виктор Сергеевич ещё не говорил никогда. Во всяком случае, Паулина Викторовна не помнила.)
– Но у тебя есть Николай, ― поразмыслив над отцовскими словами, ответил Вилли. ― Вот тебе и помощник!
– Сын мой, ― не спеша промолвил селезень, ― Николай ― добрейшей души существо, готовое работать за самое мизерное жалование в Фаунграде… Но он глуп, как буфет, в котором мы держим чашки от сервиза. И потом, он мне не наследник, я не намерен передавать ему все дела.
Глава VII
Покажите нам, пожалуйста, детей
С этих пор Виктор Сергеевич стал задумываться. Он, конечно, сомневался, что восьмилетний Вилли вдруг возьмёт и однажды действительно поступит в моряки. «Пока будет расти, его мечты тридцать раз изменятся, ― убеждал себя селезень. ― Так обычно бывает. Но вдруг?»
Поговорив с сыном ещё раз, Виктор Сергеевич сказал, что море никуда не денется. Если Вилли так хочется, то когда-нибудь, много лет спустя, хорошенько потрудившись за конторкой мясного магазина, он сможет подкопить деньжат и приобрести билет на пассажирское судно. Вот тебе и пожалуйста, ― море! Плыви в комфортабельной каюте и наслаждайся! На что Вилли неожиданно ответил: зачем тратить годы и заниматься ерундой только ради того, чтобы один раз проплыть по морю, когда можно делать это триста шестьдесят пять дней в году, просто поступив в матросы?
– Мне нравится его упорство, ― среди ночи признался Виктор Сергеевич супруге. ― Но, сказать по правде, у меня на него были совершенно другие планы.
– Но я больше не смогу родить, Витенька, ― с затаённым дыханием ответила Паулина Викторовна. ― Боюсь. И ты знаешь почему.
Всё дело было в дальней родственнице. Точнее, прапрабабке по материнской линии. У той тоже была короткая нога, и Паулина Викторовна почему-то решила, что это наследственное и не хотела обрекать себя на ещё одни страдания.
– Послушай, а что если нам… ― начал было Виктор Сергеевич.
– Что? ― спросила жена.
Но Виктор Сергеевич не ответил. Думал.
Утром, поднявшись ни свет ни заря, он набил трубку табаком. Было сумеречно.
– Витя, ― услышал он голос жены, ― ты что-то вчера начал, но не договорил. Почему?
– Проснулась? ― перевёл на неё взгляд селезень.
– Ты что-то хотел сказать. Я полночи ворочалась, всё гадала: что? Витя, не молчи, я волнуюсь. Мне вредно.
Так, впервые в спальне Ряскиных были произнесены слова «сиротский приют» и «усыновление».
Детей в приюте хватало. Но в основном млекопитающие. И один черепашонок. Птиц было негусто. Аистёнок, совёнок и птенец лебедя.
Директрису (лису) они застали в приютской столовой, за отдельным столом под изящной акварелью в рамке. Она обгладывала жареного налима.
– Простите, что встречаю вас так, ― сказала она, вытираясь батистовой салфеткой. ― Небольшой обеденный перерыв, знаете ли. К сожалению, вы пришли не в самый удачный момент. Год назад птенцов было побольше. Была прекрасная уточка-мандаринка, у неё в семье какая-то печальная история… Но девочку сразу удочерили. Всех, кто остался, вы видели. Но ребята хорошие, не сомневайтесь.
– Мы с супругой можем посовещаться? ― спросил Виктор Сергеевич.
– Сколько угодно, ― вежливо улыбнулась лиса. ― Выбирайте любой стол, присаживайтесь. Подать вам чаю?
– Не нужно, благодарим.
Виктор и Паулина уединились подальше, у окна. Насчёт аистёнка были сомнения. Как-никак птица болотная; подрастёт ― вряд ли отыщется общий язык. Совёнок… Совёнок, совёнок… Ну что ж, Виктор Сергеевич ни разу не сомневается, что ребёнок он хороший, приют его воспитал, но всё же ― ночной образ жизни… Вдруг внутри него скрыт хулиган?
– Расскажите нам про лебедёнка, ― попросила Паулина Викторовна, когда лиса вновь появилась. ― Что с ним? Мальчику восемь. Почему его до сих пор никто не забрал?
– Внешность, ― горестно вздохнула директриса. ― Увы, судят у нас, как правило, по одёжке. И напрасно. Смышлёный малыш, всё ловит на лету. Но ужасно неуверенный в себе. Доброго родительского слова ― вот чего ему не хватает.
– Мы можем познакомиться с его анкетой? ― спросил селезень. ― Кто он, кем были родители?.. Ну, и всё прочее.
Из тонкой папки с анкетными данными и краткой характеристикой Ряскины узнали, что лебедёнка зовут Кириллом; фамилия ― Крылов. Кирюша Крылов. А что, в общем-то красиво! Мать отказалась от него с первых же минут, как только он вылупился из яйца. В чём причина ― директриса не знала. «О таких вещах, мне, знаете ли, не говорят», ― призналась она. При этом, впрочем, добавила, что по статистике лебеди редко отказываются от птенцов. Благородная птица. Как правило, представители знатных фамилий, с хорошими связями… Так что бедность, как причина, наверное, всё-таки отпадает. Хотя кто сказал, что все без исключения лебеди счастливы и не знают нужды.
– Вы правы, ― согласился селезень. ― Жизнь слишком сложна. Сегодня ты на жёрдочке, завтра в грязи. Так значит, мы можем его забрать? Когда?
Глава VIII
Смышлёный, хваткий
Оформляя новые документы, Паулина и Виктор никак не могли решить: кем записать приёмыша. Фамилию после некоторых колебаний всё же поменяли: Ряскин (не Крылов). Но там была еще одна графа: «Порода, вид, семейство».
– Пиши «лебедь», ― подсказала утка. ― Витенька, чего медлишь? Ведь он лебедь, значит, так и нужно писать.
– Но мы берем его к себе. Он будет жить, как мы, крякать, как мы… Не знаю, я лично собираюсь растить из него утёнка. Достигнет совершеннолетия, будет оформлять паспорт, ― пусть пишет всё, что ему угодно. Решит, что быть утёнком для него слишком зазорно, ― его право.
Сказав это, Виктор Сергеевич обмакнул стальное перо в чернильницу и под молчаливое одобрение супруги оставил в графе запись: «Утёнок».
Восьмилетний Кирюша и в самом деле оказался на редкость сообразительным. Главное, послушным: всё, что надо было делать по дому (селезень Виктор никому не давал сидеть, сложа крылья), он выполнял с готовностью и каким-то удовольствием. Словно натирать до блеска магазинный прилавок, мыть снаружи витрину или возиться под руководством Паулины Викторовны с граблями и лопаткой в палисаднике, было невероятным счастьем. «Вот что значит приютское существование, ― глядя в такие минуты на расторопного птенца, думал селезень. ― Жизнь там, конечно, не сахар, но… дисциплина. С этим не поспоришь».
Очень скоро Кирилл привык называть Паулину Викторовну «мамой» и стал обращаться к ней на «ты». К главе дома пришлось привыкать чуточку дольше: Кирюша долго выкал и называл селезня по имени-отчеству.
Огорчало то, что отношения с приёмным братом никак не складывались. Родители почему-то были уверены: раз оба ровесники, то быстро поладят. Но однажды продавец Николай лично видел, как спешащему через магазин с ведром мыльной воды Кирюше утёнок исподтишка подставил ножку, и серый нескладный птенец растянулся в пенной луже. Когда на грохот примчалась мать, Вилли стал отпираться: мол, ничего не знает. Кирюша подтвердил: он упал сам, по неосторожности. Хамелеон Коля смолчал, но, когда всё утихло, признался Вилли, что всё видел: зачем Вилли врёт? Утёнок снова стал выкручиваться, утверждая, будто Коля ошибся: у него глаза вращаются, как телескопы, во все стороны; мало ли что ему привиделось! Но при этом было заметно: мальчишке стыдно.
Этим же вечером, наедине, Вилли во всём сознался матери. Сказал, что ему кажется, будто приёмный брат нарочно подлизывается к старшим, чтобы его любили больше, чем Вилли. В самом деле, Вилли стал замечать, что ему почти перестали уделять внимание. Не то что раньше. Мама-утка постаралась его успокоить. Сказала, что, несмотря ни на что, он по-прежнему её любимый малыш. Но теперь она старается дать столько же любви Кирюше. «Ты подумай, ― говорила она, ― в детстве, когда я читала тебе книжку, он лежал в приютской кровати, совсем один и просто смотрел в темноту. Я думаю, ему не часто желали спокойной ночи. Подружись с ним. Видно же: он тянется к тебе и хочет быть настоящим братом».
С тех пор всё как будто бы наладилось. Вилли и Кирюша сдружились. Приёмыша записали в ту же гимназию, в которую ходил Вилли.
Учёба давалась ему на редкость свободно. Быстро перешёл в отличники. Правда, на уроках гимнастики его несуразная фигура болталась на гимнастических брусьях тюфяком и вызывала у одноклассников смех. Вообще, многие отнеслись к нему с подозрением: утёнок ― не утёнок… сутулый, грязно-пепельный… Кроме всего прочего, раздражала его манера подчёркнуто вежливо, в уважительной форме обращаться к преподавателям.