— Если хочешь, уходи, — сказал Гракх. У него больше не было желания уговаривать Цицерона. Его нервы были на грани. Несколько дней на Вилла Салария оставили скверный привкус во рту. В чем дело, подумал он? Состарился и стал ненадежным?
— Я подожду, — сказал Цицерон и встал рядом с носилками, наблюдая за Гракхом и человеком под тентом. Очевидно, они знали друг друга. Это была действительно странная демократия среди магистратов и политиков. Это был мир в себе.
— Сегодня вечером, — услыхал Цицерон, слова Гракха.
Человек под навесом покачал головой.
— Секст! — воскликнул Гракх. — Я высказал тебе свое предложение. Я не дам двух проклятий, Секст! Либо ты поступаешь так, как я указываю, либо я никогда не буду говорить с тобой или смотреть на тебя, пока я жив — или пока ты жив. Конца ждать недолго, сидя под этой гнилой плотью.
— Прости, Гракх.
— Не говори мне, что ты сожалеешь. Сделай, как я говорю.
Гракх вернулся и забрался в свои носилки. Цицерон не задал вопроса о том, что только что произошло, но по мере приближения к воротам города, он напомнил Гракху историю, которую он рассказал ранее днем, историю матери, которая слишком любила своего сына.
— Это была забавная история, но ты ее где-то не досказал.
— Разве? Ты когда-нибудь любил, Цицерон?
— Не так, как поют поэты, но эта история…
— История? Теперь, знаешь ли, я не помню, почему я ее рассказал. Должно быть, у меня была причина, но я забыл о ней.
В городе они расстались, и Гракх отправился к себе домой. Когда он добрался до него, почти наступили сумерки и его ждала ванна, освещенная лампой. Затем он сказал своей экономке, что ужин некоторое время подождет, так как он ожидал гостя. Женщина кивнула, а затем Гракх ушел к себе в спальню и лег, слепо и мрачно вглядываясь в темноту. Смерть подтолкнула его, когда он лежал там. Была старая латинская поговорка о темноте. Spatiem pro rnorte facite. Уступи место смерти. Если бы никто не лежал с женщиной, которую он любил. Но Гракх никогда этого не делал. Не с женщиной, которую любил. Он покупал женщин на рынке, старый Гракх. Злой, старый Гракх. Когда женщина приходила к нему, охотно и радостно? Он заставил себя почувствовать подлинность обладания женщинами, которых он покупал как наложниц; но его не было.
Теперь ему пришло в голову, эта песнь в «Одиссее», где Одиссей продолжает свою месть после того, как убил вероломных женихов. В детстве, у Гракха не было преимущества обучения у Греческого учителя, который бы интерпретировал для него классику страница за страницей. Он сам пришел к ней и прочел ее как жаждущий самообразования читает такие вещи. Поэтому он всегда был озадачен жестокой, почти бесчеловечной ненавистью, проявленной Одиссеем к своим рабыням, которые спали с женихами. Он вспомнил, как Одиссей заставил двенадцать женщин унести тела своих любовников во двор и счищать их кровь с грязного пола пиршественного зала. Затем он приговорил их к смерти и поручил своему сыну выполнить приговор. Сын превзошел отца. Телемах задумал устроить двенадцать петель на одной натянутой веревке, подвешивая рабынь в ряд, как ощипанных цыплят.
«Почему такая ненависть», — задавался вопросом Гракх? — «Почему такая дикая, страшная ненависть? Если бы — как это часто случалось с ним — Одиссей разделил свое ложе с любой и каждой из рабынь. Итак, в этом доме было пятьдесят рабынь и пятьдесят наложниц для высоконравственного человека с Итаки. И именно его ждала верная Пенелопа!»
Тем не менее, он, Гракх, сделал то же самое — слишком цивилизованный, возможно, чтобы убить рабыню, которая ложилась в постель с кем то другим — но по существу не отличался в своем отношении к женщинам. За всю свою долгую жизнь он никогда не задумывался о том, что такое женщина. Он похвалялся Цицерону, что не боится признать истину о сути вещей — но истина о женщине в мире, в котором он жил, была чем-то, на что он не осмеливался смотреть. И вот, наконец — поистине прекрасная шутка — он нашел женщину, которая была ни больше ни меньше, человеком. Трудность заключалась в том, что он еще не нашел ее.
Раб постучал в дверь, и когда он заговорил, сообщил ему, что его гость прибыл к ужину.
— Я приду через мгновение. Не беспокойся. Он грязный и оборванный, но я велю выпороть того, кто посмотрит на него носом. Подайте ему теплой воды, вымыть лицо и руки, а затем дайте ему легкую тогу, чтобы прикрыться. Его зовут Флавий Марк. Обращайтесь к нему по имени и почтительно.
Это, очевидно, было исполнено, как и было приказано, ибо когда Гракх вошел в столовую, толстяк, сидевший под тентом у первого распятия, лежал на кушетке, довольно чистый и респектабельный, за исключением того, что ему следовало бы побриться. Когда Гракх вошел, он демонстративно почесал бороду.
— Не мог бы ты добавить ко всему этому бритье?
— Я голоден, и я думаю, что мы должны поесть, Флавий. Ты можешь провести ночь здесь, и я позволю своему парикмахеру побрить тебя утром. Это будет приятнее после спокойного ночного отдыха и бани. Я пожертвую чистую тунику и приличную обувь. Мы одинаковой комплекции, поэтому моя одежда подойдет тебе достаточно хорошо.
Комплекцией они были похожи; их могли ошибочно принять за братьев.
— То есть, если ты не боишься, Секст будет ругать тебя за отказ от его дешевой синекуры и принятие крохи от меня.
— Да, все хорошо, что ты говоришь, — сказал Флавий, с пронзительной ноткой в голосе. — У тебя все хорошо, Гракх. Богатство, комфорт, уважение, честь, власть. Жизнь для тебя, как блюдо со сливками, но для меня она нечто другое, уверяю тебя. Уверяю тебя, человек не чувствует себя хорошо или горделиво, сидя под гниющим трупом и сочиняя ложь, дабы проезжающие немного смазывали его ладонь. Это горькая, неприятная вещь, быть нищим. Но, по крайней мере, когда я был в конце моей связки, я получал кое-что от Секста. Теперь, когда я снова пойду к нему, он скажет — «Ах, ты мне не нужен. Иди к своему большому защитнику и другу, Гракху». Вот что он скажет. Он тебя ненавидит. Он будет ненавидеть меня.
— Пусть он тебя ненавидит, — сказал Гракх. — Секст — лягушка, таракан, дешевый маленький босс! Пусть он ненавидит тебя. Делай то, о чем я тебя прошу, и я пристрою тебя где-нибудь в городе, секретарем, наместником, кем-то, где ты сможешь отложить немного денег и зажить достойной жизнью. Тебе не придется снова ползти к Сексту.
— У меня было много друзей в свое время, когда я был им полезен. Теперь я могу умереть канаве…
— Ты мне полезен, — перебил Гракх. — Положим это в основу. Теперь ешь свой обед и перестань ныть. Боже мой, фортуна улыбается тебе во всем. Но ты боишься признать это. Я не знаю, чего ты боишься.
Еда и вино смягчили Флавия. На кухне у Гракха была повариха — Египетянка. Она искусно извлекала кости, а затем набивала птицу кедровыми орешками и прекрасным ячменем. Все это медленно запекали, поливая бренди и фиговым сиропом. Блюдо подавали с крошечными колбасками, приготовленными из рубленого копченого языка ягненка и цитрусовый кожуры, называемой фоло, и справедливо знаменитой по всему городу. Еда начиналась с дыни, за которой следовали эти два блюда. Затем сливочный суп с фаршем из лобстера, слегка приправленный чесноком. Затем сладкий пудинг с виноградом и финиками, с бумажно-тонкими ломтиками копченой ветчины по бокам. Затем жареные грибы, уложенные на глазированного сига и, наконец, поднос с миндальной пастой и кунжутное печенье на десерт. Горячий белый хлеб и хорошее красное вино продолжало идти в ногу со всем этим, и когда они закончили, Флавий откинулся назад, улыбаясь и устраиваясь поудобнее, при этом его большое брюшко мягко вздымалось и сказал:
— Гракх, я не едал так лет пять. Хорошая еда — это лучший бальзам в мире. Боже мой, такая еда! И ты трапезничаешь так каждый вечер! Ну, ты умный человек, Гракх, а я просто старый дурак. Я полагаю, ты заслужил это, и я не имею права обижаться. Теперь я готов услышать, что ты хочешь мне поручить сделать для тебя. Я все еще знаю нескольких людей, несколько гангстеров, несколько головорезов, несколько сутенеров и несколько мадам. Я не знаю, что я могу сделать, чего ты не можешь сделать сам или найти кого-то другого, кто может сделать это лучше, но я готов.
— Мы поговорим за бренди, — сказал Гракх. Он налил стакан для каждого. — Я думаю, что у тебя есть добродетели, Флавий. Я мог бы найти кого-то другого, кто знает в Риме всех тех, кто занимается телами, душами и страданиями, но я не хочу привлекать к себе первого встречного, кто ко мне набивается. Мне почему-то хочется все сделать тихо и хорошо.
— Я могу держать свой рот закрытым, — сказал Флавий.
— Я знаю, что ты можешь. Вот почему я прошу взяться за это тебя. Я хочу, чтобы ты нашел для меня женщину. Рабыню. Я хочу, чтобы ты ее нашел и купил, за любую цену. И у тебя есть неограниченный кредит на ее поиски.
— Что за женщина? Бог знает, сколько рабынь на рынках. С окончанием Рабской Войны их переизбыток, и эта особая ситуация, заставляет запрашивать хоть какую-нибудь цену. Полагаю, я мог бы найти тебе любую женщину, какую ты захочешь, черную, белую, желтую или коричневую, девственницу или шлюху, старую или молодую, прекрасную или уродливую, блондинку, брюнетку, рыжую — вообще какую угодно. Какую ты хочешь?
— Нет, — медленно произнес Гракх. — Я хочу определенную женщину.
— Рабыню?
— Да.
— Кто она?
— Ее зовут Вариния, и она была женой Спартака.
— Ах… — Флавий внимательно посмотрел на Гракха. Затем он сделал глоток бренди. Затем он снова посмотрел на Гракха.
— Где она? — тихо спросил он.
— Я не знаю.
— Но ты ее знаешь?
— Я ищу и я не знаю. Я никогда не видел ее.
— Ах.
— Прекрати говорить ах, как проклятый оракул!
— Я пытаюсь придумать и сказать что-нибудь умное.
— Я нанял тебя как агента, а не как артиста, — прорычал Гракх. — Ты знаешь, что я хочу от тебя.
— Ты хочешь, чтобы я нашел женщину, но ты не знаешь, где она, и ты никогда не видел ее. Ты знаешь, как она выглядит?
— Да, она довольно высокая, хорошо сложена, но худощава. С высокой, пышной грудью. Она Германка. У нее такие соломенные Германские волосы и голубые глаза. Маленькие ушки, высокий лоб, прямой нос, но не маленький, глубокие глаза и полногубый рот, нижняя губа возможно тяжеловата. Она говорила на убогой Латыни и, возможно, вообще не претендует на Латынь. Она лучше говорит по-Гречески во Фракийском стиле. Два месяца назад она родила ребенка, но ребенок может быть мертв. Даже если ребенок был мертв, у нее все равно было бы в груди молоко, не так ли?
— Не обязательно. Сколько ей лет?
— Тут я не уверен. По крайней мере, двадцать три а, возможно, двадцать. Я не уверен.
— Может, она мертва.
— Это возможно. Если это так, я хочу, чтобы ты узнал, я хочу, чтобы ты подтвердил мне, что она умерла. Но я не думаю, что она мертва. Она не из тех, кто кончает с собой, и такая женщина скоро не умрет.
— Откуда ты знаешь, что она не покончит с собой?
— Я знаю, я не могу это объяснить, но знаю.
— После того, как Спартак потерпел поражение, — сказал Флавий, — разве они не взяли в его лагере около десяти тысяч женщин и детей?
— Было двадцать две тысячи женщин и детей. Двенадцать тысяч стали жертвами солдатни. Это самый гнилой скандал, о котором я когда-либо слышал, но за ним стоял Красс, и он отдал свою долю добычи в государственную казну, что не было широким жестом с его стороны, так как его доля стоила очень мало. Широким жестом было не брать себе никаких рабов. Он знал, какое положение сложится на рынке.
— И Вариния была среди этих женщин?
— Возможно. Возможно, нет. Она была женой их начальника. Возможно, они использовали специальные средства для ее защиты.
— Я не знаю, рабы сделали фетишем равенство.
Гракх допил свой бренди и налил еще. — Ты берешься выполнить эту работу или нет? Ты можешь не объяснять мне свое решение, Флавий. Это тяжелая работа.
— Я знаю, что это так. И сколько времени ты мне дашь?
— Три недели.
— Ах, в наше время — ах — …Флавий широко распахнул руки. — Это совсем не время. Возможно она не в Риме. Мне придется отправить людей в Капую, в Сиракузы, на Сицилию. Возможно, в Испанию и Африку. Будь благоразумен.
— Я настолько разумен, насколько предполагаю. Черт возьми, иди к Сексту и прими от него милостыню.
— Хорошо, Гракх. Не нужно быть таким злым. Но предположим, что мне придется купить нескольких женщин? Знаешь ли ты, сколько Германок соответствует этому конкретному описанию?
— Очень много, я уверен. Мне не нужен кто-то, подходящий к этому описанию. Хочу Варинию.
— И сколько я заплачу за нее, если найду ее?
— Цена не имеет значения. Я благословлю это.
— Хорошо, согласен, Гракх. Налей еще один бокал этого превосходного бренди, прошу тебя, пожалуйста. Бренди было налито. Флавий растянулся на кушетке, потягивал его и рассматривал человека, нанявшего его.
— У меня есть определенные таланты, не так ли, Гракх?
— Действительно так.
— Но я остаюсь бедным, я остаюсь неудачником. Гракх, позволь мне задать тебе один вопрос, прежде чем мы оставим эту тему. Не отвечай, если ты этого не хочешь, но не сердись.
— Спроси.
— Почему ты хочешь эту женщину, Гракх?
— Я не сержусь, но я думаю, нам пора спать. Мы не так молоды, как раньше.
III
Но в те времена мир не был ни таким большим, ни сложным, как сегодня, и менее чем за три недели, Флавий появился у дома Гракха и объявил об успешном завершении своей задачи. Деньги, как говорят, имеют мягкую поверхность, и она стирает то, что обрабатывает. Флавий был другим, хорошо одетым, выбритым и уверенным в себе, так как выполнил сложную задачу до конца. Он сидел с Гракхом над бокалом вина и забавлялся своей информированностью, а сам Гракх сдерживал свое нетерпение.
— Я начал, — объяснил Флавий, — с самой головоломной работы, разговорить офицеров, которые участвовали в разделе добычи. Поскольку Вариния была красива и хорошо сложена, я понял, что она будет выбрана в эту первую группу. Но когда ты поймешь, что весь вопрос о присвоении рабов незаконный, и что пятьсот или шестьсот офицеров имели к этому отношение, и у очень немногих из них было хоть какое-то желание поговорить, ты видишь, как это было непросто. Ну, удача была с нами. Люди помнили. В то время, когда сообщалось, что рабы побеждены, люди вспомнили эту женщину, которая не расставалась с новорожденным ребенком. Они не знали, что это была жена Спартака или ее имя было Вариния. Ты должен понять, Красс послал отряд кавалерии против рабского города, лагеря или деревни или того, как вы это называете, сразу после битвы. Затем пехота последовала за ними. Рабские женщины и дети там — было несколько мальчиков по тринадцать и четырнадцать лет, — не оказали большого сопротивления. Они были ошеломлены. Они только что услышали, что рабская армия была уничтожена. Но ты знаешь, как ведут себя солдаты после битвы, и я полагаю, что это не пикник, сражаться с рабами. Они…
— Мне не нужно резюме о настроении легионеров, — сказал Гракх. — Допускаю, что ты сообщаешь мне факты.
— Я только пытаюсь описать ситуацию. Я имею в виду, что было много бессмысленных убийств, потому что наши солдаты были злы и горячи. Вариния просто родила. Ну, рабский ребенок вряд ли стоит своего веса в золоте в наши дни, и то, что дало мне ключ к ней, было рассказом о солдате, который поднял этого ребенка за ногу и размахнулся, собираясь размозжить ему голову об угол палатки. Сам Красс остановил его. Красс спас ребенка и убил солдата своими руками. Никогда бы не заподозрил Красса, не так ли?
— Меня не интересует то, чего можно было бы ожидать от Красса. Ты что, старый пустозвон, Флавий? Ты нашел Варинию? Она моя? Ты ее купил?
— Я не мог ее купить.
— Почему? — внезапно взревел Гракх, в гневе вскочив на ноги, так пугающе, ибо это было неожиданно. Когда он бросился к Флавию, тот забился в глубь кресла, и Гракх схватив его своей ручищей за горловину туники, весь перекошенный, заорал, — Почему? Почему, ты жирный, бесполезный бродяга? Она мертва? Если ты напортачил, я клянусь, что отправлю тебя в канаву навсегда! На здоровье!