И даже если я не мог найти ни одного пишущего предмета за весь вечер, руки мои все равно покрывались пятнами синей пасты. Я их дома долго отмывал с мылом и порошком. Каждый день.
Девушка засмеялась.
- Ты это выдумываешь, Коля!
- Нет.
Жук, сидевший на голове Надежды, расправил крылья и взлетел. Она, почувствовав некое движение в волосах, провела по ним рукой, но, конечно, ничего не обнаружила.
- А какие╜то еще клички были?
- Клички - это у собак! - возмутился мужчина.
Девушка выкатила глаза и натужно произнесла, имитируя лай:
- Клички только у собак, гав╜гав!
При этом она выглядела так нелепо, так неуместно, что Николай рассмеялся.
- Ну, - ответил он, - много прозвищ было. Мы с приятелем как╜то на лето устроились подрабатывать. Работа такая была, не грязная, но и совсем не благодарная... - Что за работа?
Тогда Николай и один его приятель подрабатывали в военкомате "мальчиками на побегушках". Им приходилось разносить повестки призывникам, и в отдельном листе те расписывались в получении. Сказать, что этих двух ребят не любили - не сказать ничего.
Им угрожали, обещали избить, сжечь квартиры. Работали они в кварталах, соседних к тому, в котором жили. Через пару недель все парни призывного возраста знали их в лицо, и друзья уяснили, что после рабочего дня до конца призывной кампании им из дому лучше не выходить.
С тех пор, встречая в различных объявлениях фразу "работа рядом с домом", Николай ощущал столь сильные негативные эмоции, что ежился.
Они тысячу раз объясняли призывникам, растущим, сильным, взбешенным организмам, что ни Николай, ни его друг не виноваты в том, что кому-то придется служить в армии. Они не виноваты, что молодежь, вроде Коли и его приятеля, нуждается в небольшом приработке, а нормальной работы им не предлагают.
Все было бесполезно.
Призывники соглашались с каждым аргументом, дополняли своими, энергично кивали, но когда разговор переходил на уровень частностей, скорых перемен в личной жизни мобилизуемых, от прежних покладистых собеседников не оставалось и следа. Истерики, замахивания кулаком, крики, мат. Лучшим проявлением реакции была мгновенно закрывавшаяся дверь. Но Николай со временем научился выверять нужный момент и подсовывать под закрывающуюся дверь ногу.
Однако встречались и абсолютно безразличные "клиенты". Они спокойно брали повестку, тихо расписывались в учетном листе и, не проронив ни слова, закрывали дверь. Вид при этом они сохраняли, тем ни менее, унылый.
Тут и получалось, что все счастливые дембеля похожи друг на друга, каждый несчастливый призывник несчастлив по╜своему.
Одним словом, работа нервная. Каждый раз, когда они приходили к очередному призывнику, им было неизвестно, чем закончится эта встреча.
Придя по одному из адресов, Николай и его приятель постучали в дверь. За дверью ни звука. Обычно всегда слышно, крадется ли кто за дверью или же уверенными твердыми шагами подходит к двери. Тут - абсолютная тишина. Складывалось ощущение, что дома ни души. Они постучали второй и третий раз, но, так ничего и не услышав, повернулись к выходу и уже пошли.
Внезапно прямо из╜за двери раздался томный, полный изумления и вопросительных знаков, мужской бас:
- Вы к кому?
Ребята аж подпрыгнули на месте. Николай начал судорожно искать нужную фамилию в списке.
Найдя, он, заикаясь, сказал:
- М╜мы... м╜мы к... к... К. Тулху!
Выдержав паузу, голос из╜за двери произнес:
- Он спит... Разбудить?
Приятель прыснул от смеха.
Позже, когда призывник, будучи действительно разбуженным, красным и немного опухшим, расписывался в получении, Николай увидел, что неверно прочитал его фамилию. "К. Тулин" - значилось в списке.
Но после этого случая приятель прозвал Николая "ктулхом", и, как водится, по╜приятельски рассказал об этом прозвище всем знакомым.
Николай рассказал еще множество историй, связанных с прозвищами, Надежда смеялась, но в уме считала их. Ей казалось, что все эти люди, окружавшие и окружающие Николая, так плохо знают его, так плоско о нем судят, что даже прозвища противоречат друг другу. Но сама находила в них те или иные черты характера Николая, внутренне соглашаясь с прозвищем, и, одновременно, ей хотелось сказать всем этим людям: "Погодите! Это же далеко не все!". А так как этих людей рядом не было, Надя лишь смеялась и считала.
Сто сорок восемь.
Столько прозвищ было у Николая к неполным тридцати годам.
Николай перепрыгнул растущие в клумбе цветы и, приземлившись на цементное подножие пьедестала, принял ту же позу, что и изображенный поэт:
- Здесь каждый камень Кубышкина знает, - продекламировал он нарочитым басом.
Надя захихикала.
Статуя шевельнулась. Поэт присел на постаменте и отведенной рукой залепил Николаю подзатыльник. Затем поэт принял прежнюю позу и замер, будто ничего не было. Николай потер ушибленный затылок и удивленно посмотрел на памятник.
В этот момент девушке в руки прыгнул рыжий котенок. Надя посмотрела на его мордочку, почесала за ушками. Котенок прикрывал глаза, ему нравилось то, что с ним делают. - Ты, похоже, ничейный, - сказала Надя. - Будешь жить у меня. Назову тебя Мартокотом.
- Но ведь сейчас не март, - заметил Николай.
Надя погладила котенка по голове. Тот замурчал.
- Не март, - согласилась она. - Но в октябре будет не до кличек.
И в этот самый момент на город обрушился сильный ливень.
Николай выпрыгнул из клумбы, схватил Надежду за руку, другой она прижала котенка к себе, и они побежали.
Дождь стоял стеной. Тяжелые капли еще до приближения к земле сливались в единую плотную стену, и эта водяная стена падала вниз.
Зеленое платье, как папиросная бумага, намокло в один миг и прилипло. Николай смеялся и бежал, не выпуская ее руки. Мартокот, как умел, пищал и походил на мягкую игрушку после стирки.
У какого╜то здания толпились люди. Дождь вынудил их прижаться к стенам дома, они прижимались, но не уходили.
Пробегая мимо, Николай заметил надпись над входом: "Планетарий". Рядом, но ниже красовалась еще одна: "На сегодня билетов нет".
Пара неслась по улицам наперегонки с ручьями в ливневых системах. Ливневки не справлялись. Вокруг все больше и больше росли городские озерца. Троллейбусы погружались колесами в лужи, выхлестывая часть воды на тротуар. Через секунду вода сбегала обратно.
Троица юркнула в первое попавшееся кафе.
Пока Надя выжимала волосы, а Мартокот пытался вылизать с себя всю воду, Николай оглядел помещение. Стены цвета пены капучино, черно-белые, набившие оскомину фотографии - от ночного Нью╜Йорка и Манхэттенского моста до Мерилин Монро и Одри Хепберн. Зубы, глаза и ожерелья женщин отражали свет фотовспышек когда╜то знаменитых, а ныне забытых фотографов.
- Здесь, похоже, невкусно кормят, но и недорого. Давай попробуем десерт и чай, - предложил мужчина.
- Тем не менее, тут нет дождя, - улыбнулась девушка.
Они сели за один из угловых столиков. Надя посадила котенка на колени. Откуда ни возьмись вспыхнул официант и положил перед ними два экземпляра меню.
Через пару минут появились две широкие тарелки, по краям которых, друг напротив друга, были изображены по два фаэтона. По кайме тарелок над и под фаэтонами, сверху и снизу, было дважды выведено "Площадь Свободы". Между рисунками автомобилей располагались аккуратно выложенные поваром шестнадцать освобожденных от косточек вяленых в сахаре чернослива.
К блюду принесли по два глиняных горшочка, в одном из которых был сырный соус, а в другом - горячее сухое вино. Полагалось брать чернослив на вилку, окунать его в соус, затем наполовину погружать в вино. Вино скатывалось с соуса, и приходилось на секунду приземлять чернослив на тарелку, чтобы дать стечь лишним каплям. Потом десерт естественным образом погружался в рот и пережевывался.
- Чудесно, - сказал Николай официанту. - А как это называется?
- Вы просили наше фирменное блюдо, - ответил официант. - Оно называется "Тифлисское фондю".
Когда с фондю было покончено, оказалось, что вся площадь Свободы забрызгана вином, будто кровью.
Расплатившись, Николай с улыбкой спросил Надю:
- Высохла? Идем?
Девушка кивнула. Но в этот момент к их столику подошел грузный человек с черными вьющимися усами. Он положил руку на плечо Николая и густым басом осведомился, понравилось ли блюдо, рецепт которого придумал он сам.
Николай одобрительно кивнул несколько раз и улыбнулся.
- Это превосходно, господин повар!
- Как Вас зовут?! - спросил усач.
- Мою девушку зовут Надеждой, наш рыжий друг - Мартокот, а сам я - Николай.
- Николай, - задумчиво произнес повар. - Что ж! А я - Спиридон! Вы если вдруг как╜нибудь, когда╜нибудь захотите иметь личного повара, я к вашим услугам.
- Это очень странно, Спиридон, - сказала Надежда, - что Вы предлагаете свои услуги людям, которых совсем не знаете. Вас тут обижают, что ли?
Спиридон расхохотался и замахал рукой, как бы отгоняя это предположение, будто назойливую муху.
- Никто меня не обижает, - пробасил он, успокоившись. - Это, если хотите, вклад в будущее.
- Вклад?
- Угу. Мне тут цыганка нагадала, что если меня поваром на службу возьмет какой╜нибудь человек, то внук мой станет президентом.
Надежда прыснула, прикрыв ладонью рот. Спиридон широко улыбнулся, услышав ее смех. - Уважаемый Спиридон, так тож цыгане! Они Вам и не того понарасскажут. - Но ведь вероятность есть? - спросил повар Николая.
Николай на секунду задумался, и с твердой серьезностью, ответил.
- А ведь, правда! Возможность есть, и еще какая! По сути, любая кухарка может управлять государством! Ну а внук шеф╜повара - тем более!
Мартокот приподнял с колен Надежды мордочку и, встретившись с Николаем глазами, подмигнул ему.
Спиридон продемонстрировал Надежде толстый указательный палец, оттопыренный к потолку и шепнул "Вот!".
Водитель автобуса, казалось, зазевался и нажал педаль тормоза в последний момент. Автобус тряхнуло. Динамики сообщили, что этот остановочный пункт - не что иное, как "Забалканский проспект". Двери открылись, в них влезла какаято бабка с двумя сумками. Отдуваясь, она плюхнулась на сидение возле дверей автобуса, выставив груз в проход.
Вынув откуда╜то изнутри себя красные корочки, бабка распахнула их в направлении кабины, произнеся притом слегка надменное "О! Смотри-ка!".
Двери закрылись, и автобус покатил дальше.
Бабка убрала корочки обратно и вылупилась в окно.
Случилось так, что Николай и в самом деле пригласил к себе Спиридона в качестве повара. То был тридцатипятилетний юбилей Николая. Хотелось удивить гостей блюдами, о которых они не знали, и которых, естественно, попробовать раньше не могли. При всем этом, решил Николай, блюда должны быть вкусными, даже изысканными.
И тогда именинник вспомнил того необычного повара, что угощал его и Надежду удивительным десертом. Тут же отыскалась визитка Спиридона.
Николай набрал номер, и стал считать гудки.
На четвертом кто╜то снял трубку.
- Алло, - это был тот самый басовитый голос. - Здравствуйте, Спиридон! Я хотел бы нанять Вас поваром на свой юбилей.
- С большим удовольствием! - ответил повар. - Когда и что нужно? Ну и на сколько персон, разумеется?
- Приезжайте ко мне, Спиридон! Тут все и обсудим!
Повар согласился. Через полчаса он уже сидел напротив Николая и внимательно слушал.
В итоге, меню было составлено.
У Николая сверкали глаза.
- А где Надя? - спросил повар, припомнив чуткую звонко смеющуюся девушку.
Николай вздохнул. Рука его застыла в воздухе, будто он хотел ей взмахнуть, но не стал.
- Она уехала в Берлин, - сказал он.
- По делам?
- Да. Помогает Сорокину адаптировать Льва Толстова для германцев так, чтобы им тоже понравилось.
- Тоже? - спросил Спиридон. - Они ж его и без того любят!
- "Тоже" - это настолько же сильно, как и Сорокину, - шепнул Николай.
- Ясно, - ответил Спиридон и крепко задумался.
Следующая сцена случилась в желто╜коричневых тонах, будто кто╜то решил раскрасить старый фильм, используя лишь диафрагму объектива цвета меда.
Словно глумясь над расчетами Николая, количество явившихся друзей оказалось в несколько раз большим. Спиридон, завидев взволнованную гримасу юбиляра, делал пальцами знак "ок" и подмигивал.
И, правда, он успевал справляться и с готовкой, и с накрытием столов. Успевал даже рассказывать гостям анекдоты. Те смеялись, не подозревая о том, что повар высчитывал каждую секунду.
Когда друзья и знакомые Николая отведали первое блюдо, стало спокойнее. Спиридон вздохнул с облегчением.
Впереди было второе и десерт. Вино уже открыли, и женщины, как на подбор облаченные в бежевые платья, похихикивали из разных углов дома.
Одна из них, ее звали Инессой, все время сопровождала Николая. Она держала его за локоть, томно заглядывая в глаза. В сумраке этих глаз Николай находил лишь тягучую, словно нуга, черную воду, что была способна уносить мужчин в омут таких желаний, что те вряд ли могли задуматься о каких╜либо последствиях.
Николай не сопротивлялся, но был отстраненным.
Инесса показывала ему зубки, потом смеялась. Она слегка высовывала розовый язычок, и этими зубками прикусывала кончик.
Николай чувствовал особое, ближе к романтическому, возбуждение, но никак того не проявлял. Инесса хлестала вино безбожно. Огромными глотками она опустошала бокал на раз╜два. Оттого еще больше пьянела и еще откровеннее приставала к Николаю.
И вот, когда Инесса, напитая до такого состояния, что левый ее глаз не успевал за правым, петлей обвивая Николаеву шею, шепча ему эпитеты, которые он находил странными - "милый", "нежный", "мой" - в этот момент в квартиру въехал танк.
Радиоуправляемый пластиковый танк. Он наехал гусеницами на ногу Николая и замер. Мужчина огляделся вокруг, но никого, кто мог бы этим танком управлять, не увидел. Однако интуиция подсказала, что в коридоре кто╜то прячется.
Николай подошел ближе к коридорному проходу.
Оттуда с громким "бу!" вылетела девушка. Она была изумительна и обнажена. Почти идеальная фигура, подчеркнутая округлость глаз, очаровательная улыбка. Грудь ее походила на холмы возле озера, а бедра, темно╜румяные, казались идеальными.
В руках она держала пульт.
- Вы так прекрасны! - воскликнул Николай. - Не найду комплиментов, которые будут столь же идеальны.
Глазами он пытался найти Инессу.
- Она ушла, - заметив его взгляд, ответила девушка.
- Так как Вас звать?
- Вы же знаете, Николай! Мое имя - Надежда.
- Надя, - он кинулся целовать ее в губы быстрыми многократными поцелуями.
Она смеялась, пыталась его угомонить, но все впустую.
- Коля, - сказала Надежда, когда он немного поостыл, - знаю, тебе бы хотелось броневик, но, поверь, я в Берлине все ноги сломала. Там их нет. Можешь отпилить танку дуло, и из него выйдет отличный броневик.
Николай почти плакал.
- Господи, Надя! Броневик! Какой броневик?! Какой танк и какой Берлин?! Ну что ты, в самом деле?! Ты здесь! Милая моя, ты снова здесь! Это подарок!
- С днем рождения, Кубышкин! - ответила она с улыбкой. - Кремль, если что, там!
И она махнула рукой на северо╜запад.
Их губы встретились. Они встречались вновь и вновь, расставание всегда было для них болезненным, а воссоединение - бесконечным праздником.
"Точка".
- Остановка - улица Широкая, - сообщил динамики. - Конечная.
Мужчина встал, поправил кепку, проверил, на месте ли сценарий. Во внутреннем кармане лежали теплые листы бумаги. Он подошел к кабине водителя, чтобы посмотреть, как тот выглядит. Однако в кабине никого не было.
Выйдя из автобуса, Николай увидел кинотеатр, в который они любили ходить с Надей.