Не желая терять времени, Димка быстро переоделся и, прихватив пакеты с мусором, выскочил во двор. Избавившись от мешков, он сходил за свежим хлебом и вернулся домой.
Укрепив ножки стола шурупами, он установил его на место, задвинул ящики и только после этого с замашками опытной хозяйки разложил гладильную доску и, включив утюг, принялся за белье. Но все это время с его лица не сходило озабоченное выражение, а в движениях чувствовалось какое-то странное нетерпение. Догладив белье, он с облегчением отключил утюг.
"Нет, видимо, произошла какая-то генетическая ошибка. Наверное, вместо меня должна была родиться девочка, - подумал он. - Мужчины просто не могут быть настолько любопытны, а я уже ничего не могу с собой поделать", - с досадой отметил он этот очевидный для него факт и, пройдя в кабинет отца, достал из нижнего ящика коричневую папку.
- Интересно, что там может быть? - бурчал он себе под нос, раскрывая папку прямо на гладильной доске. - Совсем тоненькая. Может, пустая?
В папке был всего один рассказ. Горя от нетерпения, Димка достал его и тут же, стоя, принялся читать.
"ЗАКЛИНАНИЕ"
Тонким пронзительным голоском запел свисток чайника на плите, звонко стукнула упавшая на пол ложка, злобно зашипела вода в кране, где-то наверху глухо охнула захлопнувшаяся дверь - и Вадим Евгеньевич проснулся. Он посмотрел на часы. Начало восьмого, можно было не спешить. Из кухни доносились шлепающие шаги Лиды и ее монотонный голос, отчитывающий Димку за вчерашнюю тройку по контрольной. Вадим Евгеньевич поморщился. Он уже давно стал замечать, что голос Лиды его раздражает. Как он мог когда-то слушать ее часами, восторженно заглядывая в глубокие карие глаза и перебирая пальцами ее длинные черные локоны? Куда все это ушло? Теперь он, каждый день наблюдая эту раздраженную, рано начавшую седеть растрепанную женщину, неустанно спрашивал себя: как могло случиться, что они связали свои судьбы, они, такие разные, такие ни в чем не похожие люди? Конечно, хозяйка она хорошая - всегда вовремя готов обед, всегда есть свежая рубашка и выглажен костюм. Да и дома, надо отдать справедливость, всегда чисто и уютно, всегда порядок, а уж о Димке и говорить нечего - такую мать, как Лида, еще поискать. Но почему ей нет дела до своей внешности? Почему у нее нет глубоких интересов? Почему она не растет, не развивается? Она совсем потерялась среди этих кастрюль, тряпок, утюгов, веников и тазов. А фигура? Куда подевалась ее талия, которой когда-то завидовали все девчонки из ее группы? Нет, что ни говори, а с Олей ее даже сравнивать нельзя. Оля...
Вадим Евгеньевич повернулся на бок и вздохнул.
Олю он заметил еще на первом занятии фольклорного кружка, руководителем которого он был. Да, он сразу обратил внимание на высокую русоволосую девушку, которая, затаив дыхание, ловила каждое его слово. На кружок она всегда приходила раньше всех и не пропустила ни одного занятия.
Оля оказалась глубоко и страстно увлекающейся натурой, вдумчивой и необычайно работоспособной. Уже через полтора года существования кружка она стала его старостой и правой рукой Вадима Евгеньевича. Больше того, во многом благодаря именно ее увлеченности и энергии, их кружок стал настолько популярным на факультете, что среди желающих попасть в него стали проводить конкурсный отбор.
Каждое лето несколько групп из кружка ездили по селам в поисках былин, сказаний, песен, обычаев и обрядов, а осенью проводились семинары - отчеты этих поездок.
Вадим Евгеньевич вспомнил тот теплый июльский деревенский вечер, насыщенный запахом скошенной травы, когда они с Олей под звездным небом возвращались от местной песенницы. Шли медленно, прогуливаясь. Шли и молчали под впечатлением интересной встречи, всего услышанного и записанного. Потом долго стояли под березами на берегу деревенского пруда и вслушивались в нарушаемую сказочными звуками тишину. Вдруг, тихонько вздохнув, чистым высоким голоском Оля задумчиво запела:
- Снежки белы ли да пушисты
Покрывали все поля,
Одного лишь поля не покрыли -
Горя люта моего,
Есть кусочек среди поля,
Одинешенек да стоит.
Он не клонит к земле да ветки
И листочков нет и да на нем,
Только я одна, бедна-несчастна.
Все горюю по милом;
День горюю, всю я ночь тоскую,
Понапрасно слезы лью.
Слеза канет, снег да растает,
В поле вырастет и да трава.
Никто травушку ли да не любит,
Никто замуж не берет.
Пойду я с горя в чистое поле,
Сяду я на огород,
Посмотрю я в ту дальнюю сторонку,
Где мой миленький да живет.
Повинуясь настроению этого чудного вечера, присутствию молодой
необыкновенной девушки, своему душевному подъему, Вадим Евгеньевич низким мягким голосом негромко подхватил:
- Уж вы, мысли мои,
Вы скажите про несчастье про мое:
Долго ли мне жить-то будет до такой беды напасти?
Бедно сердце мое,
Постоянно оно тужит, сердце мое,
Тоскует-горюет оно
Все по прежней своей воле-волюшке...
Куда воля делась у меня,
Куда спо... ох, сподевалась?
Кабы мне-то, молодчику, ох, кабы разудаленькому
Нажить прежня своя воля-волюшку,
Взвился бы я очень далеко-далеко,
Где бы мне прилюбилось, молодцу,
Тут бы я, ох, как спустился ко своей бы любушке,
Сел бы я на... ох, как на крылечко,
С красного крылечка, ох, на окошечко,
Стал бы я свою любушку честь лестью уговаривать,
Ласковым словечушком убаивать...
Широко раскрытыми глазами Оля смотрела на него. Ее дрожащие горячие руки опустились ему на плечи. Забыв обо всем на свете, он жадно целовал ее теплые мягкие губы и пылающие щеки...
С этого вечера и открылась их непонятная молчаливая любовь. Они ни слова не сказали о ней друг другу, но оба о ней знали.
А осенью у Оли начался последний курс, очень насыщенный и очень трудный, но она аккуратно посещала все занятия кружка, после которых Вадим Евгеньевич провожал ее домой, не обращая внимания на перешептывания ее любопытных подруг...
Шаркающие просторными тапками шаги Лиды оторвали его от приятных воспоминаний.
"Идет будить", - подумал он и крикнул:
- Я уже встал. Завтрак готов?
- Как всегда. Иди, мойся, - ответила Лида через дверь и вернулась на кухню.
Завтракали вдвоем. Димка уже бегал во дворе, откуда из раскрытого окна доносились крикливые голоса юных футболистов. Вадим Евгеньевич молча и сосредоточенно жевал, уткнувшись в газету.
- Ты не забыл, что мы сегодня идем к Потаповым?
- Угу, - хмуро кивнул Вадим Евгеньевич.
Настроение его сразу испортилось. Раньше они часто собирались вместе. Верочка Потапова была веселой и общительной женщиной. Она тренировала пловцов в городском бассейне, а ее муж, редактор детского журнала, был на редкость интересным собеседником. Но с тех пор, как Верочка однажды вечером, возвращаясь из бассейна, встретила Вадима Евгеньевича с Олей... Он просто провожал девушку с очередного занятия фольклорного кружка. Но Верочка посмотрела на него таким все понимающим взглядом, что Вадим Евгеньевич стал всячески избегать общения с этой замечательной семьей. А уж если им и удавалось все же сойтись вместе, он старательно прятал от Верочки взгляд и тщательно следил за тем, чтобы не оставаться с ней с глазу на глаз.
- Ты должен еще успеть съездить на дачу. Ранняя клубника уже, наверное, поспела. Привезешь к столу бидончик. Я бы с удовольствием съездила с тобой, но мне надо бы в парикмахерскую успеть, а то совсем уж... - продолжала Лида, расставляя чистую посуду по полкам.
Дача была гордостью жены. Все там сажалось и выращивалось ее руками. Аккуратные грядки с клубникой, редисом, зеленым лучком, салатом были похожи на декоративные клумбы. Раскидистая малина и кусты томатов всегда заботливо подвязаны, а слишком отяжелевшие от плодов ветви деревьев непременно поддерживались специальными подпорками. Во всем чувствовалась ее хозяйственная рука и кропотливый труд.
Дача досталась Лиде в наследство от отца. Вадим и Лида ездили туда еще до замужества, с удовольствием помогая страстному садоводу копаться в земле, таскать воду на участок, подвязывать ветви и снимать прожорливых гусениц. Вадим Евгеньевич давно уже не помощник Лиде и в этом занятии - увлекательная работа на кафедре, а теперь вот еще и Оля захватили все его время и мысли.
Оля, Оля... Сидя за рулем машины, Вадим Евгеньевич опять думал о ней. Надо что-то решать. Скоро ей предстоит защищать диплом, а потом ей, вероятно, придется уехать, и они больше не смогут видеться и, скорей всего, никогда уже не будут вместе. Нет, об этом даже думать тяжело. Она нужна ему, просто необходима! Как она вчера была хороша! Они шли по вечернему городу, а над ними плыли тяжелые темные тучи, которые словно злились оттого, что никак не могут разродиться дождем.
- А знаешь, Оленька, сегодняшний семинар был для меня самым интересным за все время существования нашего кружка. Ведь я когда-то, еще на первом курсе, очень увлекался старинными обрядами, да и обрядовыми песнями тоже. Самым странным мне всегда казался обряд опахивания. Я знаю, что его проводили в Калужской губернии в деревне Мухино. Это было очень давно, в двадцатых годах. Стояло засушливое лето, у скота начались обычные в таких случаях болезни. И вот старушки, вспомнив о таком старинном обряде, который, якобы, помогал в этой беде, уговорили женщин села использовать это средство. Дикий и жуткий обряд. А вот самый интересный - это, конечно, свадебный. Мне кажется, молодые должны помнить такую свадьбу всю жизнь. Ведь раньше свадьба была не просто шумным застольем с криками "Горько!". В свадебный обряд входили и сговорки, и рукобитье, и девишник, а потом уж день венчанья и "княжий стол" - это на другой день после свадьбы. А затем еще третий день и отводины, когда молодые ходили из дома в дом родных и у каждого угощались закусками, чаем и водкой. Вот только с окончанием отводин свадьба и считалась законченной.
- А я тоже помню увлечение первого курса. Меня тогда особенно интересовали заклинания, заговоры. Я их собирала и по книгам, и по журналам, особенно по старым этнографическим сборникам. А потом уж и по деревням. Это трудно, потому что люди не любят об этом говорить. К тому же эти заговоры противоречивые, если рассматривать одни и те же, но из разных мест. А как их много! Чуть ли не на все случаи жизни. Больше всего от болезней. Они чаще всего, как принято говорить, шепчутся. Ну, например, заговоры от лихорадки, от зубной боли, чтобы кровь остановить. А есть и, так называемые, бытовые, например, чтобы помочь пастуху собрать свое стадо, чтобы скотина не болела, чтобы избавиться от муравьев, чтобы сохранить оружие от порчи... Всех и не перечислить. Но самые поэтичные - это любовные: всякие присушки, отговорки. Какие они напевные. А какой в них иногда слышится накал страстей: слезы, отчаяние, стремление обладать, подчинить себе другого. А вот, послушайте, какое романтическое заклинание, чтобы увидеть своего суженого. Того, кто предназначен судьбой. Произносят его на развилке дорог, и звучит оно, как песня:
"Ой, выйду я, да не во чисто поле, да не на зелен луг, да не в подвосточну сторону, а в подзакатную, и да на вилку-развилку да трех путей дороженек. Ой, да стану я лицом к подзакатной стороне, да оглянусь ли в подвосточную. Ой, да я кликну ли своего суженого-ряженого, своего милого дружка. И будем мы всю жизнь любоваться-миловаться, детушками обрастаться, будем мы всегда с ним вместе: и днем, и ночью, и утром, и вечером, в полдень и заполдень, в полночь и заполночь, на ветхом месяце и на молодике, и на перекрое, во всякое время и безвременье. Появись, покажись, да судьбой нарекись".
- Ну а потом надо сосчитать до семи и оглянуться. Тогда и увидишь того, кто назначен тебе судьбой. Так раньше гадали девушки в Ярославской губернии.
Вадим Евгеньевич уже давно проехал городские дома. Теперь справа и слева мелькали молодые сосновые посадки. Впереди показалась дорога, сворачивающая к дачному поселку.
Теплый ветерок залетал в окошко автомобиля. Из приемника чуть слышалась нежная мелодия. Было тихо и грустно. Вадиму Евгеньевичу вдруг нестерпимо захотелось увидеть Олю. Усмехнувшись своей невероятной мысли, он резко затормозил и, хлопнув дверцей машины, упругими мальчишескими прыжками выбежал на развилку. Широко раскинув руки, глядя вверх на парящую высоко в небе птицу, он повторял звучавшие в ушах магические слова: "Ой, выйду я, да не во чисто поле, да не на зелен луг..." Ему виделись рассыпавшиеся по плечам пшеничные волосы Оли, ее серые задумчивые глаза, что-то шептавшие губы.
- Появись, покажись, да судьбой нарекись! - почти выкрикнул он последние слова и замер, сам поражаясь своей выходке. Он стоял, не смея шелохнуться, и настороженно прислушивался к тишине, царящей вокруг.
"Ах, да! - спохватился он, - надо же сосчитать до семи и оглянуться. А может, не надо?" - мысленно спросил он сам себя и медленно начал отсчет:
- Один, два...
За какие-то мгновения буря чувств пронеслась в его душе, фантастически переплетая радужные надежды с горькими сожалениями, дерзкие мечты с мелкими страхами, жгучие желания с острым чувством потери.
- Семь, - выдохнул он, наконец, и зачем-то зажмурился.
И вдруг услышал, как сзади него хрустнула ветка. Вадим Евгеньевич резко оглянулся. Перед ним стояла удивленная Лида.
- Долго ты еще будешь здесь торчать? Тащишь меня за собой, когда у меня времени в обрез, да еще вздумал разгуливать. Что это на тебя нашло?