ОТ АВТОРА
Неведомые нам авторы старинных русских сказок очень старательно, даже любовно снаряжали в путь-дорогу своих героев. Особенно озабочивало их то, что мы теперь назвали бы «транспортной проблемой». И, нужно сказать, разработали они ее на славу! Помимо золотогривых коней, умевших скакать «выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего», в распоряжении путников-богатырей оказывались мудрые сивки-бурки, вещие каурки, серые волки, сапоги-скороходы. Моря и океаны преодолевались с помощью китов и щук, для передвижения по воздуху сказочным персонажам служили орлы, гуси-лебеди и ковры-самолеты.
Но любимейших своих героев, тех, кто не боялся самых трудных и хлопотливых подвигов, заботливые сказители предусмотрительно обували в железные ботинки.
— Иди к кузнецу, — наказывали они герою. — Пусть скуют для тебя семь пар железных ботинок. Тогда своего добьешься, когда последнюю пару износишь...
Автор этой книги полагает, что не сделал ошибки, объединив общим заглавием «Семь пар железных ботинок» повести о крестьянском сыне Иване Перекрестове. От такого заимствования сокровищница народного творчества не оскудеет, а Ивану Перекрестову железные ботинки очень нужны. Ему предстоит далекий и долгий путь, а сколько встретит он на том пути приключений и подвигов — ни автору, ни самому Ивану неизвестно...
Художник Д. В. Баженов.
ОХ, УЖ ЭТОТ ВАНЬКА!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОВЕСТВУЕТ ОБ ОДНОМ ПРИЯТЕЛЬСКОМ РАЗГОВОРЕ.
ЧИТАТЕЛЬ ЗНАКОМИТСЯ С НОВОСТЯМИ ГОРЕЛОГО ПОГОСТА
1.
Отпуская Ваньку на улицу, мать заранее предвидит неприятности.
— Смотри мне, наушников у малахая не подымай: нынче морозко, околянишь уши, как намедни, болеть будут.
— Ладно уж! — уклоняется от обещания Ванька.
— Ты мне не ладь, а слушай, что говорят! Дай-ка я сама мотузки завяжу... А ну, стой спокойно!
В качестве напутствия и профилактического средства от обмораживания ушей Ванька получает подзатыльник. Материнский подзатыльник по толстому овчинному малахаю для Ваньки — плевое дело. Все же, выйдя на двор, он несколько минут добросовестно выполняет полученный наказ. Но наступает (притом очень скоро) момент, когда жизнь в наушниках становится невыносима, Ваньке обязательно нужно все видеть и слышать, а тут, как ни верти головой, непременно что-нибудь прозеваешь. Опасливо поглядывая на дверь избы, Ванька начинает тянуть концы противных мотузков, но узел и не думает развязываться. Тогда, скинув рукавицы, он запускает обе пятерни под завязку и что есть силы тянет ее книзу. Мотузки не рвутся, а только скрипят и еще туже затягиваются. Остается последнее, самим Ванькой изобретенное средство. Он пробирается к поленнице, поднимает со снега острую березовую щепку и, пользуясь ею, как пилой, начинает перепиливать мотузок.
Несколько минут работы и — крак! — узелок завязки свободно болтается под ухом. Ванька поднима» наушники и обретает счастливую способность слышать щж щр происходит на белом свете.
А на белом свете происходит многое. Слышно, как, звеня пешней, кто-то пробивает на реке прорубь, как у соседа, хромого Сысоя, в хлеву стучит копытами жеребая кобыла, как далеко за погостом на дворе Изотовых лает собака. В глубоком молчании зимней тайги каждый звук отчетлив и гулок. Поэтому Ванька Издалека, может быть версты за три, слышит звон колокольчика: по реке бежит почтовая тройка. Это целое событие, Ванька во всю прыть спешит к берегу.
Мимо Горелого погоста почта пробегает раз в неделю, а по беспогодью — того реже; Не мудрено, что на наблюдательном пункте Ванька застает друга и приятеля Пашку Свистуна с его пятилетним братишкой Савкой. Предстоит обязательный обмен приветствиями. Инициативу на этот раз берет на себя Ванька.
— Здорово, еретики окаянные! — свирепым басом говорит он.— Просфору по полу катали, собакам нюхать давали, в церкви на престол клали!
Пашка Свистун по-приятельски улыбается и торопливо отвечает:
— Вы вовсе просфору на киселе ставили... Ложки, плошки, чугуны, староверы-шептуны...
Ванька спокойно выслушивает до конца сочиненную про староверов дразнилку и парирует:
— Щепотью соль крали, щепотью крест клали...
— Бусого расстригу в архиреи поставили!
— А вы, табачники, заместо ладана в кадило чертова зелья напхали!
— А вы...
И дальше продолжали бы ребята этакий богословский диспут, но на этот раз некогда: звон колокольчика быстро приближается.
— Пошта бежит! Пошта! — приплясывая от восторга, кричит окаянный еретик Савка.
Ванька и Пашка застывают в позах внимательных зрителей. Оба они — великие знатоки конного дела и ямской службы.
— Левошка гонит! — по звуку колокольчика определяет Пашка.
— Левоха! — соглашается Ванька и добавляет: — Нынче рано погнал, к ночи в Нелюдном будет.
— До ночи будет! Леонтий на вожжах не заснет.
Колокольчик, кажется, совсем близко, но морозная тишина обманывает: проходит минут пять, прежде чем из-за заснеженных елей показывается тройка горбоносых лохматых лошадок... Еще каких-нибудь две минуты, и она скрывается под обрывом высокого, поросшего тайгой берега. Увязая в сугробах, Савка бежит за тройкой и кричит:
— Пошта! Пошта!
— Ух ты! — восторженно оценивает Ванька событие,
— Ты ничего не видел?—спрашивает Пашка.
— Дуга у Левонтия новая: зеленая, цветы красные.
— И правая пристяжка молодая. Звезда на лбу и заносит.
— Левошка выучит...
— Левошка-то?.. Он любую выездит.
— А человека в санях видел, какой в тулупе?
— Стражник. Когда почта с деньгами бежит, при ней всегда стражник с леворвертом.
— Может, ссыльного везут?
— Ссыльных весной погонят... Их по одному не возят.
2.
Разговор о почте понемногу иссякает. Отзвучал колокольчик, застыла над Горелым погостом белая скука зимней тишины. Ванька вздыхает, Пашка с хитрецой на него поглядывает.
— Про Гришку Ерпана ничего не слышал? — словно невзначай, спрашивает он.
Всякая новость на Горелом погосте на вес золота, про Удалого Гришку Ерпана — того дороже. Гришка — зверовщик и слывет лучшим добытчиком. Неужто стряслось что-нибудь с Ерпаном? По лицу приятеля Ванька понимает, что тот сразу новость не выложит.
— Ерпан зверовать пошёл,— отвечает он.— Про него теперь долго слуха не будет.
— Отзверовал!—таинственно сообщает Пашка и, желая помучить приятеля, смолкает.
— А что?
— Да вот то...
— Что с ним случилось?
— Вернулся...
Не было еще случая, чтобы Ернан возвращался с промысла до срока.
— Без добычи?
— Какая добыча! Дюжину хвостов принес, не боле...
— Может, заболел?
Пашка даже не отвечает на такую малоинтересную догадку.
И здесь на Ваньку снисходит вдохновение. Притворившись, что неожиданное возвращение Ерпана ничуть его не интересует, он говорит:
— Ну и хрен с ним, Ерпаном, коли вернулся!.. Прощай.
еретик, мне домой надо: мать велела скорее приходить.
Хитрость удается на славу. Теперь уже Пашке не терпится как можно скорее все рассказать. Новость тем и дорога, что ею поделиться можно. Не поделишься, будет она тяготить, как неразменный рубль...
— Обожди...— просит он.— Ты Гришкино ружье знаешь?
— А то! Он его сам давал мне в руках подержать. Тяжелое!
— Порвалось!
У Ерпана ружье порвалось!.. Ради такой новости не то что уши поднять, малахай с головы сбросить не жаль!
— Врешь! — не верит Ванька. — Ерпану ружье от отца перешло, ему сто лет, такое не порвется.
— А вот и порвалось!.. Он, значит, полным зарядом по лисе бил... Как вдарил, так левый ствол и разворотило! А лису добыл все-таки... Хорошая лиса... Крестовка!
— Что ж, он ружье чинить повезет?
— Знамо, починит... А то и новое купит. Такое, в какое заряд сзади пхается. У Ерпана добытных денег много.
— Он и новое осилит! —соглашается Ванька.
За интересным разговором Ванька забыл обо всем и прежде всего о морозе. Неладное заметил Пашка.
— Почто у малахая уши задрал?.. Глянь, левое ухо все белое.
Будет теперь в наказание за любопытство Ванькино ухо болеть и пухнуть. Заодно Ванька вспоминает о перепиленном мотузке и предстоящих подшлепниках.
— Потри мне ухо-то!—просит он Пашку. — А то мне мамка задаст...
— Это я враз...
За таким лекарством, как снег, на Горелом погосте по зимнему времени далеко идти не надо. Пашка трет Ванькино ухо так старательно, что оно становится багровокрасным и начинает гореть. Однако Ванька и не думает торопиться домой. Дело в том, что, выпытав у Пашки его новости, свою новость Ванька припрятал про запас.
— Меня мамка нынче к ссыльным с молоком посылала...— говорит он таким тоном, будто ничего особенного в таком сообщении нет.
Ссыльных привезли на Горелый погост совсем недавно, поздней осенью, и что они за люди, толком никто не знает. Их трое, живут они в пустом дьяконовском доме, и что у них делается — неизвестно. Замечали только, что свет в их окнах горит далеко за полночь.
— Ну? Прямо в дом к ним заходил?—интересуется Пашка.
— Звали, только я не пошел, а с крыльца в дверь глянул.
— Иконы-то есть у них?
— Икон не видел. Вот книг на столе много лежит. Вот сколько!
Согрешив против истины, Ванька показал на сажённый сугроб.
— Божественные?
— Кто их знает... Высокий, который с усами, увидел, что я на стол смотрю, начал меня про буквы спрашивать.
— Про какие буквы?
— Знаю ли я буквы...
— Ты ему чего сказал?
— Ничего не сказал... Оробел в ту пору.
— Значит, он сердито разговаривал?
— Вовсе он не сердитый, а насмешник... Взял и обозвал меня.
— По-нехорошему?
— Кто ж его знает как...
— Как же все-таки?
Ванька шмыгнул носом и шепотам сказал:
— Дитем тайги обозвал — во как!.. Ты, говорит, дитя тайги, передай матери деньги, а домой бежать будешь, пустые кринки не побей.
— А ты что?
— Ухватил кринки и — бегом...
— Ладно сделал. С ними, безбожниками, говорить грех, — оценил Пашка Ванькино приключение.
— Безбожники, а вот живут,— поразмыслив, сказал Ванька.— Батька говорил, человек без бога дня прожить не может.
— Так то человек, а они колдуны... Их не бог, а другой на земле держит, понял? На том свете им место давно уготовано.
Хоть и обозвал Усатый Ваньку «дитем тайги», но тог на него зла не имел. И уж кто бы сулил ад, а не щепотник!
— На том свете и вам, никонцам, горячие сковородки глотать придется! —отвечает он.
— А вас, староверов, вовсе свинец расплавленный пить заставят! Мы-то в раю будем, а вы...
— Так вас туда и пустили!
Еретик Савка, молча слушавший разговор старших, решил, что пришло его время, и пустился в пляс, припевая:
— Шиш, о восьми концах крыж! Шиш, о восьми концах крыж!..
— Ваш поп сургутскому протопопу колокол с церкви в карты продул!..
Попрекнув братьев-щепотников таким вполне достоверным, вошедшим в историю Горелого погоста фактом, Ванька счел себя победителем и с достоинством покинул поле сражения.
ГЛАВА ВТОРАЯ ВАНЬКА В ГОСТЯХ У КОЛДУНОВ. ВОЛШЕБНАЯ КНИГА. ВАНЬКА ПОСТУПАЕТ КАК ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. СЕРЕБРЯНЫЙ КОРАБЛЬ И ЦАРЕВНА АРИХМЕТКА
1.
На другой день, проснувшись и свесив голову с полатей, Ванька увидел, что черная бревенчатая стена, выходившая на улицу, густо поросла инеем, а окна замерзли так, что солнечный свет едва пробивался в избу.
— Ух ты!—подивился про себя Ванька и уже совсем собрался снова нырнуть под овчину, но мать не позволила.
— Вставай, вставай, нечего бока пролеживать! Молоко нести надобно...
Тут Ванька вспомнил о новой обязанности: носить молоко колдунам, поселившимся в дьяконовском доме, и сон как рукой сняло.
Ванькины сборы недолги. Пожалуй, он побежал бы, не молясь и не завтракая, но мать враз навела порядок: сначала показала на образа, потом на старый чересседельник, висевший у притолоки. Пришлось Ваньке молиться и есть все, что положено. А положено ему было в тот день постное: квашеная капуста с солеными грибами и паренки — пареная репа и морковь в сусле.
Завтрак нежирный, но и за тот благодарить надо. Ванька, встав из-за стола, торопливо крестится не то на образа, не то на чересседельник. Теперь все в порядке. Но у матери возникает сомнение.
— Нынче на улице страсть! — говорит она.— Уж не знаю, пускать ли тебя...
Судя по промерзшей стене, сложенной из хорошо пригнанных и крепко-накрепко проконопаченных бревен, на улице и впрямь неблагополучно. У Ваньки даже ком к горлу подступает от одной мысли, что мать может его не пустить. Поэтому он как можно серьезнее и басовитее говорит:
— Чего страстью пугаешь? Что я, девчонка али маленький?
На шестке печи, там, где, прорываясь в трубу, гудит жаркое смоляное пламя, чернеют большие корчаги со щелоком: мать готовится к стирке. Это обстоятельство решает ее сомнения.
— Сама бы отнесла, кабы не дела... Но помни: коли на улице задержишься да обморозишься, домой не приходи!.. Бегать не вздумай!.. Принесешь к ним молоко, сразу из избы не уходи, обогрейся маленько. Они хоть и безбожники, а, чай, люди, на мороз не выгонят.
Одевание на этот раз обходится без подшлепников. Впрочем, Ванька с грустью замечает, что мать успела пришить к наушникам новые мотузки, на этот раз из сыромятного ремня. Такие хоть целый день пили, ни за что не перепилишь.
На улице и впрямь была страсть. Низкое солнце светило через морозную мгу. Эта мга была так плотна и тяжела, что, казалось, давила землю. Когда Ванька попробовал поглубже вздохнуть, у него сразу захватило дух. В другое время он обязательно воскликнул бы: «Ух ты!», но сейчас что-то подсказало ему, что теплого воздуха зря выпускать не следует. Полверсты до дьяконовского дома шел непривычной степенной походкой, точно прижатый к земле, чувствуя, как настойчиво старается мороз добраться до его прикрытого меховым козырьком носа. И добрался бы обязательно, если бы дьяконовский дом стоял сажен на сто дальше.
В такую пору не до вежливости. Не извещая о своем прибытии стуком, Ванька толкнул плечом тугую дверь и впустил в избу столько пара, что хозяева не сразу его заметили и поняли, в чем дело. Первым догадался Усатый.
— А, юный гипербореец явился? — весело воскликнул он.— Как оно нынче?
Было ясно, что Ваньку опять обозвали. Как обозвали, он, конечно, не понял (сквозь наушники ему послышалось: «вьюн ты, гриб и перец»), однако обстоятельства были таковы, что обижаться не приходилось. Поэтому, вытерев рукавом полушубка нос (это требовалось сделать безотлагательно), он с деловитой сухостью сказал:
— Молоко принес. И чтобы порожние кринки мне сейчас отдали. А деньги, мамка сказала, потом заплатить успеете.
Опростать кринки оказалось делом нелегким. За десять минут пути молоко взялось льдом.
Впрочем, Усатый заботился не так о молоке, как о Ваньке.
— Ты, малец, шапку сними, полушубок расстегни и обогрейся как следует...
Легко приказать: «сними шапку да расстегнись!» Пальцы, хоть и были в варежках, но плохо слушались Ваньку. Кончилось тем, что за дело взялся сам Усатый, сумевший быстро и ловко развязать кожаный узел малахая и расстегнуть пуговицы.
Освободившись от головного убора, Ванька осмотрелся по сторонам в поисках иконы. Иконы нашлись, хотя и были, на взгляд Ваньки, повешены на неподобающем месте— посредине стеньг Облюбовав самого бородатого и красивого святого, Ванька как можно ниже опустил на рубахе пояс, трижды перекрестился размашистым двуперстным крестом и отвесил бородачу полууставный поясной поклон. Осенившись крестным знамением, он почувствовал себя куда смелее и увереннее. Теперь общество колдунов было ему не страшно. Когда Усатый поинтересовался, зачем перед молитвой нужно было опускать пояс, Ванька Пояснил: