- И что?
- Ничего. Сам спрашивал: что говорят? То и говорят.
- Боишься? Все боятся. Будто чумные, будто нет нас. - бормотал Афанасий, а когда поднял глаза, увидел перед собой Субботу.
Говорил Суббота.
- А правитель с Думой. Как скоморох на гуслях, что хочет то сыграет.
- Нам чего ждать?
- Врать нужды нет. По монастырям пойдете.
- А патриарх, царь?
- Если бы вы еще заедино держались. На своем стояли. А что теперь сделаешь, когда царица, почитай, на вас навет написала.
- Лжешь! Лжешь! Романовский прихвостень.
Суббота даже не улыбнулся, сказал спокойно.
- Еще раз такое скажешь, башку снесу, падаль.
А вот Афанасий рассмеялся
- А ты не боишься, что мы тебя с собой утянем, драгоценный друг?
- Так если так, тогда плаха. И вам и мне. Жизни точно не будет Ни такой ни этакой. Да и кто вам поверит. Даже я теперь не верю, что с вами когда-то дело имел, драгоценный друг.
ХХХ
Борис Годунов смотрел на Каракута с любопытством. Федор был бледен, но старался держаться прямо и смотреть смело.
- И как тебя теперь звать? - спросил правитель.
- Каракут.
- Каракут.
- Черный камень.
- Черный камень.
- Казаки покрестили. А мне все равно...Все лучше прежнего. Солнце не застит и дышать легко.
- Черный камень. Что же. Расскажи мне, черный камень, как ты жив остался? На Пеха не похоже. Он точно бьет, архангел Михаил.
- Не добил...Меня Суббота Зотов подобрал. Выходил.
- Зачем же?
-На случай....Не случился случай. Ты Бельского и Мстиславского одолел, вот я ему и без надобности оказался. Он меня в Крым запродал.
- Узнаю Субботу. Своего не упустит...
- Не упустит. Думал так и так подохну, все же незадарма старался. В Крыму на турецкую галеру каторгой называемую посадили.
- Меня небось поминал?
- Какое там. Тело чернеет, а душа светлеет. Позабыл я тебя совсем.
- Ой ли.
- Даже когда сахбан-надсмотрщик спину кошкой драл, а потом раны солью набивал. Что же. Выл я, скулил. От голоду беспамятел, но не в тебе видел причину своих бед.
-Тогда в чем же?
- Разве виноват ты в том, что царь Иван до жинок охоч был. А детишек, кои у него на стороне появлялись, как котят слепых топили. А меня мать уберегла...Спасла...Никто не знал, пока царь Иван не умер. А мать моя стала говорить, что есть другой Федор царевич, куда как для царской доли приспособленный. И если бы царь Иван знал...
- А он не знал.
- Куда ему до тебя. Он царь Всея Руси. Грехов своих пленник, а ты своих повелитель. Зачем тебе второй Федор да и Дмитрий незачем.
- Тебя послушать, так у меня дьявол на побегушках. Не я Дмитрия. Падучая его в могилу свела.
- Не ты. - согласился Каракут. - А все ж таки ты.
- Вот как. Что же. Тогда поведай как такое могло быть.
ХХХ
Борис Годунов смотрел как медленно и согнувшись шел по двору Каракут. Пех спросил.
- Отпустишь его, правитель?
- Он не страшен. Байстрюк царя Ивана Федор Кашинский вот тот страшен был. А казак Федор Каракут...А он знает, что ты там был?
- Жильцы...Пожалел.
- Не жалей больше...Тебя никто жалеть не будет.
Пех медленно склоняет голову перед правителем.
ХХХ
В Грановитой Палате зачитывал Василий Шуйский приговор великого посольства.
- По злому наущению Нагих и поддавшись искушению дьявольскому, Углич восстал на государя. Разбил его казну и людей служивых побил. За то достоин самого сурового наказания.
- Что предлагаешь, князь Василий? - спросил правитель.
- Не мне государю советовать. Пусть за меня дела его славных предков скажут. Когда новгородцы, договоры и клятвы нарушив, поднялись против законной власти, государь наш Иван 3 Великий всех новгородцев во внутренние области переселил, а на их место людей московских водворил. Тем самым навсегда даже мысль о былом новгородском своеволии изжив.
- Что Дума скажет? - спросил царь Федор
Зазвучали голоса.
- Правильно.
- Покарать.
- Перебрать угличских людишек.
Федор Никитияч решил подняться.
- Куда ты, Федор Никитич.
- Пусти, Суббота. Дозволь,государь?
- Говори, Федор Никитич.
- Что ж мы, лучшие люди, как овцы блеем единогласно. Другой голос тоже нужен.
Правитель понимающе усмехнулся.
- Слушаем другой голос.
- Наказать примерно нужно, но весь город мучить? Хорошего посадского мастерового из шапки не вытрясешь. Это еще поискать нужно.
- Прав, Федор Никитич. И я так мыслю. Наказывать так надо, чтобы прибыток были или в крайнем случае кой-кому наука. А головы бессмысленно рубить? Разве мы этого не видели? Не страдали? К чему привело? А здесь прибыток прямой. У нас Сибирь пуста земля. Жизнь там тяжела. И двумя калачами не заманишь. Так что так. Или людей спасать, или от Сибири отказаться. Тем более что и в за правду винные они перед государем.
Правитель сел, а царь Федор с надеждой посмотрел на патриарха.
- Что, владыко, скажешь? Рассуди справедливо. Сбрось груз с души.
Патриарх сбросил груз с души. Со своей.
- Здесь твое государь дело, а мы лишь слуги верные. Сполним, что приговоришь.
С надеждой посмотрел царь на правителя.
- Правитель?
Правитель поднялся.
- Твоего решения ждем, государь.
Государь поежился. Взгляд мотался из стороны в сторону. Все молчали. Суббота шепнул Федору.
- Учись, Федор Никитич. Вот игра так игра, не то что твоя зернь.
Наконец царь Федор тихо произнес.
- Быть посему. Как лучшие люди приговорили. Нагих, что против нас злоумышляли сослать, Углич мятежный город отправить на новые земли.
Произнеся это, он бессильно упал в свое золотое кресло.
ХХХ
Стрелецкий голова выполнял приговор Москвы. Обходил строй стрельцов среди которых и Торопка. Говорил уверенно.
- Скарба пусть сколь хотят берут. А дома разбирать не давать.
- Кому оставляем?
- Кому надо тому и оставляем.
Кто-то знающий крикнул.
- Из Торопца и Кашина народ пригонят.
- А если не пойдут? - спросил кто-то.
Голова не смутился.
- В кандалы и ошейники. Вон лежат..Но струмент катский беречь. Добро государево.
ХХХ
В гостевой келье патриаршего дворца Пех уговаривал царицу Марию.
- Правитель обещал.
- Но не сделал. А я сделала. Братьев предала. Ради тебя.
- И себя не забыла...
- Должна была?
- Нет.
- И что же взамен? Постриг.
- Не будет пострига.
- А что будет?
Пех обнял царицу.
- Поместье будет. Вечера будут. Дети будут. Все будет...А больше ничего не будет. Мало?
- Хватит...Тебя одного. А больше ничего не надо.
ХХХ
Перед колокольней в Угличе собрался народ. Стрелецкий голова руководил, кричал вверх людям на колокольне.
- Скидывай и все.
- А ты вешал? - зло спросил один из Колобовых.
- Колокол-то чем провинился.
- Не разговаривать. Виноват тем, что на бунт звал. За это к ссылке приговорен и языка иссечению. А много говорить будете и вам языки обрежем.
- Зарежешься резать.
А юноша Колобов отчаянно машет рукой.
- Э-э-эх. Так и так снимут. Погоди. - закричал он вверх. - Сейчас подсоблю.
На колокольне он привязал веревку и махнул мужикам внизу. Колокол начали снимать очень осторожно. Как свой, потому что свой. Колокол положили на бок. Голова отрезал язык и поднял вверх и показал торжественно. Обнес по кругу.
- Показал? - спросил юноша.
- Показал - ответил глупый голова.
- Дальше что делать будешь?
- Приказу дальше не было
- Так давай сюда.
- Чего это?
- Того это. Мы его назад привесим.
- Его еще кнутом бить велено.
- Сами и побьем. По-свойски.
ХХХ
Пех въехал на двор. Бросил поводья ближнему холопу. Взбежал по узкой крытой лестнице и без предупреждения открыл дверь.
- Ты? - Шуйский был озадачен.
- Что же ты? Сам вызвал и удивляешься? Я за своим пришел.
Василий выложил на стол несколько мешочков набитых монетами.
- Пусть и не до конца исполнил, но как сговаривались.
Пех сгреб мешочки.
- Что правитель? Ничего не подозревает?
- Нет...Даже правителю сложно поверить, что ты с убийцей своего брата спелся.
- Жить ведь как-то надо.
- Тут мы друг друга совсем понимаем, князь...Одно в тумане.
- Что же?
- Тебе то зачем мертвый царевич?
- Не так, Пех. Это раньше он мертвый был, теперь живее всех живых.
- Как это?
- Теперь ему только дай в возраст войти. Заматереть. Вот тогда он мне во всем поможет, а я ему.
Пех сказал.
- Пойду я, князь. Ты не забывай, если что...
- Пех.
- Пех обернулся.
- А ты думаешь, я забыл?
Пех среагировал мгновенно. Бросил кошели с золотом, схватился за саблю. Но слишком много темных фигур ворвалось в комнату и у каждой в руках маленький самострел. Пех упал на пол, во многих местах пробитый острыми болтами. Шуйский подошел и плюнул теперь не страшному Пеху в лицо.
ХХХ
Царицу Мария. Из кельи патриаршего дворца ее выпустили всего один раз. Проводить братьев и их семьи, не надеясь больше встретиться. Знала, что их отсылают в глухие дальние монастыри, но для себя ожидала другой участи. Она верила Пеху. Он сделает все возможное. Вместо пострига и тесной холодной кельи уютное потерявшееся в просторах поместье где-нибудь пусть и под Ярославлем. А главное жизнь, жизнь, а не смерть. В разных одеждах, но смерть. С сыном. Без сына...Царица подошла к окну. Во двор въезжали царские приставы в черных одеждах. "Решится! Сейчас все решится!" Царица взглянула в зеркало. Несколько раз сменила позу, но когда дверь открылась, радости на ее лице не было.
- Правитель. Князь Василий!
ХХХ
Вдоль Волги тянулись повозки. Шли мужики, бегали ребятишки. По бокам редкая цепь провожатых стрельцов. Каракут и Рыбка ехали вдоль повозок. Их сопровождал Торопка.
- Неужто всех подняли? - спросил Рыбка.
- Всех.- ответил Торопка. - Гляди, даже колокол.
Мимо проехал колокол укрытый рогожей вместе с попом Огурцом.
Здрав будь, батюшка Огурец. Не страшно?
- Чего же. Я за Камнем не раз бывал. За людей вот...
- Ничего...-улыбнулся Рыбка. - Зато Сибирь вам спасибо скажет. На вольную жизнь идете.
- Разве можно подневольно на волю тянуть? - спросил поп Огурец.
- А по другому и не будет никогда. - уверенно ответил Рыбка. - Людская скотинка тяжела на подъём.
Каракут поравнялся с телегами Колобовых.
- Вот казак.
- Кажись хворый? - спросил дед
- А мы твоего совета послушались.
- Какого совета? - спросил Каракут.
- Тимох? - довольно воскликнул дед.
Тимоха спрыгнул с телеги, откинул рогожу. Каракут увидел целую кучу здорово сделанных трещоток с серебряными лодочками.
- А? - довольно сказал юноша. - Как.
Мужик сразу за главное ухватился.
- Мы через Нижний пойдем. Ты нам сейчас казак скажи, какой купец там трещотками торгует?
- Я сам у вас куплю.
Мужики заулыбались. Таких не проведешь.
- Вот лиса.
- Сам выгоду ищет.
- Скока дашь?
- Дам. Хорошо дам.
Рыбка подъехал к Даше. Она сидела рядом с Макеевной.
- А Устинья где?
-От, черкас. Как глаз распалился. И не думай святую нашу лапать.
Даша открыла короб. В темноте увидел Рыбка глазаУстиньи
- Совсем ты сдал, Каракут. - сказал Торопка. Он видел покрытые красными пятнами руки Федора.
- Лихоманка у меня. Это пройдет. Ты то как?
- Я то. Сам себя охраняю.
- И не жалко дом покидать?
- Да рази ж я его покинул? Вот он мой дом. - Торопка показал на Дашу и благословленную матушку. - А тебе не жалко?
- Чего?
- Не знаю. Чего-нибудь?
- Нет Торопка. Нечего мне жалеть.
ХХХ
Ночью подошли к волжской переправе. Встали, разложили костры и подковой выстроили повозки. Бесконечная степь дышала опасностью. Как ни крепился Каракут, а последние версты пришлось ему ехать в скрипучем и каменном возке. Совсем ему стало плохо. Плохо слушались руки и ноги, а пульсирующий жар сменился лихорадочным мелким как осенняя водная рябь ознобом. Федора положили рядом с пылающим костром. Его развел Рыбка. Каракута укрыли овчинным тулупом, и Устинья поила его горячим питьем. Но лучше не становилось. Каракут смотрел в черное стеклянное небо с рассыпанными по круглой поверхности звездными пузырьками. И думал, и ждал.
- Бисова страхолюдина. - услышал Каракут. Рядом разлегся Рыбка. Покусывал свою курносую люльку, пускал в неизвестность облака пахучего дыма.
- Всегда за спиной и дышит, как падлюка, дышит.
- Ты про небо?
- Небо?! Говорю же, бисова страхолюдина.
- Когда переправа?
- Утром.
- Сотник тот самый?
- Жила.
- Совсем я плох, Рыбка.
- Плохо про себя думаешь. Другим голову набивай.
- Не могу.
- Не хочешь. С царевичем разобрался?
- Запутался больше.
- Есть виноватый?
- Есть. И нету.
- А так бывает?
-Чего не бывает...Лекарь Эстерхази снадобьем опаивал, тело больное ослаблял. Андрюха Молчанов, чем его царевич обидел, не знаю, трещотку соорудил и Тимохе Колобову отдал. Знал помяс чем падучую вызвать. Не тогда так после. Ходила за царевичем смерть. Было бы после, если бы не Пех.
- Пех.
- Он. Сам ли или по чьему наущению. На двор прибежал и добил. Нож потравил и к ране приложил.
- Откуда про нож знаешь?
Каракут попытался улыбнуться Рыбке. Получилось с трудом, но, прах его побери, получилось!
- На меня посмотри. Чего здесь еще знать.
Каракут достал нож с треугольным светлым клинком.
- Одного не пойму. - сказал Каракут. - Почему мать матерью быть отказалась?
ХХХ
В Грановитой палате двое. Правитель и князь Шуйский сидели рядом перед пустым Золотым троном. Усталые. Поработали тяжело и, право, заслужили отдых.
- В Москве кричат, что Годунов Дмитрия убил. Посады жгут. Романовские люди...
- Пускай. Я им прощаю.
- Прощаешь!
- Будет тебе, князь Василий...Простил же я тебе Пеха.
Правитель взял с золоченого блюда засахаренную грушу и угостил князя Василия.
- Пускай. - добавил правитель. - Народу нужна потеха и пусть горят посады, а не Кремль. К тому же на романовской земле.
- Суббота! - восхитился Шуйский. - Никогда своего не упустит.
- Не упустит. - согласился Годунов. - И новые дома продаст втридорога.
- Он бы о государе так пёкся как о своем.
- Не дай Бог. - правитель устало поднялся, а вслед за ним быстро встал Шуйский.
- Это наша забота, князь Василий. Твоя и моя.
- Правитель.
- Ну, ну...- Годунов не позволил Шуйскому согнуться в глубоком поклоне. Обнял крепко-крепко, а князь Шуйский не успел избавиться от надкусанной груши.
- Все легче, когда одной веревочкой связаны. - сказал правитель, когда наконец разомкнул объятия.
- Истинно так. Истинно так.
Избавившись от груши, Шуйский достал из широкого рукава склянку. Ту самую, которую ему отдал Пёх. Правитель взял склянку и посмотрел на свет. Не произнеся ни слова, правитель спрятал склянку в своих одеждах. Повернулся к трону.