-Скажи какие козявки. Не по- нашему.
- Ты читать умеешь?
- Вот забота. А кто у нас в Угличе не умеет? Меня батюшка Огурец. Он в нашем конце главный грамотей.
- Это латынь. Язык ученых. Когда в Сибирь пойдем, научить могу
- Тяжко поди?
- Как хороводы водить в болоте.
- Смеешься, Федор.
- И не думал. Тяжело Даша. Как и любое великое дело. Нашел.
Каракут раскрыл маленькую книжицу. Даша любопытничала из-за плеча.
- И картинок нет.
- Зато мудрости много. Это Авиценна. Его трактат о лучезарной хворобе...Торопка когда придет? Потолковать бы с ним.
- Мне откуда знать.
- Ой ли? Торопка парень хороший. За него любая...
- А я не любая. У меня может свое предпочтение имеется. Ты, например.
- Я.
- Чего смеешься?
- И куда мне. Барабан пригожей Если причесать конечно.
- Смейся, смейся. А я так думаю. Баба каждому мужику нужна.
- Это если мужик достойный.
- А ты что?
- А я сомневаюсь.
ХХХ
Каракут постучал в ворота Колобовых. Ворота приоткрылись и появились три головы. Дед, мужик и юноша.
-Опять ты?
- Казак.
- А Тимохи нет.
- А я к нему. - ответил Каракут.
- Шел бы ты казак.
- Чего это у тебя? Псалтирь что ли?
- Заходи. - сказал дед.
Колобовы опять расселись на бревнах. По ранжиру.
- Ничего мы не знаем. -сказал юноша.
- Такой казак, такой казак. А дитячьими забавами чего интересуешься?
- Что указ какой вышел? - посмотрел прямо в корень дед.
Федор показал трещотку.
- Где Тимоха ее взял?
- Где взял там нет.
- Ну видел я у Тимохи.
-А ты зачем интересуешься? - дед был глубинный старик.
- Знать мне надобно. Не по указу. Для себя.
- Брешет. - не поверил отец.
- Может и брешет.
- Я Тимохе трещотку сделал. - сказал дед.
- Сам или дал кто?
- А мы что без рук?
- Неспроста спрашивает. Ох, неспроста.
- Сам. Как дед учил. Одной рукой бей, другой жалей. Тогда человек вырастет.
- Понял. Ты деда прямо Аристотель.
- Еще и лается. - сказал юноша.
- Точно на продажу. - догадался отец. - В Нижнем что ли спрос есть?
- Подрядиться можем. - добавил дед. - Смотри казак. Нам Колобовым, что трещотки, что пушки лить. Раз плюнуть.
-Буду ввиду иметь. Колобовы мастера.
Каракут уже выходил со двора, когда его позвал старик.
- Стой, казак. А трещотку эту Андрюха Молчанов делал. Мне сказал, чтобы я Тимохе отдал.
- А сам чего?
- А ты у него спроси.
ХХХ
В своей лаборатории Тобин с благоволением перелистывал страницы трактата Авиценны. Каракут сказал.
- Мне подарил его маэстро Брабанти. И теперь он твой.
- Никогда не поверю, что можно отдать такое сокровище.
- Я оставил себе список.
- Но маэстро Брабанти. Поди украл?
- Я не живу так, лекарь.
- Что же. Не мое дело как оно тебе досталось.
Тобин осторожно обернул книгу мягким и толстым куском выделанной шерсти.
- Так что тебе нужно?
- Как происходит черная болезнь, маэстро? И может ли она быть у животных?
-Всем известно, что падучая всеядна. Прожорливой гадине разбору нет тварь ли это бессмысленная или сосуд греха с душой христианской. Не знаю...Геронтий Афинский писал, что причиной всему мозговые черви. Великий Парацельс утверждал, что всему виной полнолуние. Если человек рождается в полнолуние, у него точно будет падучая.
- А припадок? Божья то воля или им можно руководить?
- Об этом писал язычник Деметрий. Такая бессмыслица. Но что можно взять с язычников, обойденных божественным фаворским светом?
- Я хочу тебе кое-что показать, достопочтенный лекарь.
Они вышли из лаборатории, спустились во двор. Подошли к Торопке, рядом с которым сидел Барабан.
- Ты обещал, казак. - сказал Торопка.
- Обещал. Сделаю. Немного поволнуется и все. Гляди лекарь.
Федор поднял трещотку. Легкий и постоянный ветер завертел колесо с серебряными лодочками. Колесо трещало, Федор поднес его к глазам Барабана. Собака взвизгнула и начала оседать на землю, запрокидывая назад свою большую кудлатую голову.
- Торопка.
Торопка всунул между зубами Барабана нож. Каракут сказал лекарю.
- Чередование, лекарь. Мельтешение перед глазами может пробудить черную хворобу. Так и Дементий писал.
- Верую в Бога нашего Иисуса Христа, а это все языческая прелесть.
- И мы в Иисуса Христа веруем, но и глазам своим тоже.
ХХХ
Задними дворами пробиралась Макеевна к дому попа Огурца. Здоровалась с соседями, так по-свойски, как только она умела.
- Здравствуй, Лукич. -это громко. А тихо под нос. - Ногой тебе в лыч.
Опять громко.
- Скажи Акулине своей пусть зайдет. Я ей слив моченных обещала.
- Зайдет.
Макеевна тут же добавила для себя.
- Если доползет, квашня рыхлая...Кланяйся ей от меня, лапушке твоей.
Попа Огурца Макеевна нашла на огороде, возле высокой грядке, обложенной соломой и присыпанной жирным черноземом.
- Батюшка Огурец, а я к тебе уже третий день иду. Что ты огородничаешь?
- Дыни сажаю. Лето должно быть спокойное в этом году с солнцем сахарным. Ты по делу ко мне, честная вдова?-
-Совету пришла у тебя просить. Торопка мой совсем ошалел от любви нежданной.
- Ну в дом заходи. Сейчас я...
Макеевна вошла в дом и сразу с порога заверещала. Она увидела Устинью, но и та не осталась в долгу. Закричала еще громче.
Во дворе Огурец поднялся и побежал в дом.
- Как же это! Не дурак ли. - корил он себя. - Олух старый.
Огурец вошел в дом.
- Не успел. - сказал он громко.
Макеевна показала на упавшую Устинью.
- Что это?
Огурец подошел ближе и тронул Устинью за плечо.
- Это.Это...Обморок это.
Макеевна приготовилась заорать .
- Тихо, тихо ты, сестрица. Разве не понимаешь. Разве не видишь. Чудо это. Обыкновенное чудо. Господь, прости господи, Угличу послал...Так ты чего приходила, сестрица.
- Я...Чего это я? Торопка мой к Дашке, покойницы Устиньи дочке...Ой.
Макеевна увидела, как ожила Устинья. Поднялась и сказала.
- Говорит, что любит.
- Ой, матухна моя. Она, оно еще говорит.
Поп Огурец попытался уговорить.
- Ты не должна, Макеевна. Не должна. Никому. Покуда архимандрит чудо не удостоверит.
- Понимаю.
-Не понимаешь. Никому.
- Никому. Так, батюшка Огурец, она что же теперь блаженная?
Устинья возразила.
- Какая была такая и осталась.
Макеевна завыла.
- Ой-ой-ой. Выноси меня без молитвы. Со святой Устиньей рядом живу. Нет ну разве справедливо бог делит, батюхна Огурец. Чем я то хуже?
ХХХ
Правитель слушал Пеха внимательно. Старался впитать каждое слово, каждую нотку, чтобы сплести из правды Пеха свою правду. Ту самую, которой можно рубать и колоть, а не только защищаться. Пех говорил.
- ...Нагие все с себя ободрали. Михайло у царицы шкатулку с царскими жемчугами и золотом на подарки роздал, а Афанасий Нагой Худыцкий монастырь на один посох обеднил. Для митрополита Геласия.
- Значит посольство свою работу честно справило?
- Честно.
- Ничего такого не прознали?
- Нет.
- А про то, что у Афанасия мальчика похожего на Дмитрия видели, почему не говоришь?
- Нелепица, правитель. Князь Василий справлялся. Слухи это беспочвенные.
- Что?
- Дивлюсь сколько у тебя послухов. Ты и без меня все знаешь. А князь Василий? Я брата его убил. Так что вот такие у нас отношения.
- Еще что?
- Что...Еще митрополит Геласий под стол свалился на поминках.
- То дела духовные...Пусть Бог сам своих слуг стреножит.
- Что-то еще? Говори, говори. Пёх.
- Из прошлого для тебя послание, правитель.
Следующую новость правитель встретил с удивлением. Присел, помолчал и все еще не веря, переспросил:
- Сам видел?
- Своими глазами.
- Как же...Ты же убил его?
- Я его убил...Вот этой самой саблей.
- И он в Москву идет?
- Идет с сибирской казной.
- Что же...Ты его ко мне приведи, Пёх...Такая встреча.
- Если дойдет...
- Позаботился?
- Постарался да. - поклонился Пёх.
ХХХ
Правитель говорил царю. Говорил много и красноречиво. Про дела посольские, про решение и вынужденное и нужное. А царь после недолгого молчания спросил совсем про другое. По мысли правителя совсем человеческое, а значит пустое.
- Царица мне рассказывала, Борис Федорович. Больно часто стал Федор Никитич Романов... Ведь никогда ранее в Золотой Палате не служил, а теперь через день стоит. Я думаю неспроста это.
- Неспроста, государь. Романовых посильнее привязать надо.
- К царице.
- Федор Никитич, молодец на всю Москву известный, а у царицы девок, что твой малинник. Самое место для нашего медведя.
- Ладно, коли так.
- Решать что-то надо, государь.
- Они мои родичи. Бедный Дмитрий...Как и не было. Ветер дунул и улетел.
- Если родичи, то и пострадать должны более всех.
- А царица? Ведь не опасна она совсем.
- Из Нагих самая опасная. Давно ей надо было постриг принять. Ей там спокойней будет. И нам.
- Так молода.
- Самое время запереть...И Углич.
- Что Углич?
- За Камень надо посадских поднимать.
- Весь город? Мыслимое ли это дело? Виноватых накажи, но весь город? Не дам. Не дам своего дозволу.
- Батюшка твой по-иному мыслил.
- Не могу. Тысячи мужиков, баб. Детей губить. За что?
- Чтобы держава крепче стояла. Чтобы никто и не думал шатать здание Третьего Рима.
- Что мне твой Третий Рим, когда о душе своей думать надо. Такой грех на себя брать. А ты? Разве ты не боишься?
- Мне за свою душу бояться нечего. Она в державе твоей растворена.
- Людей невинных губить?
- Так оно иногда выходит. Батюшка твой это хорошо понимал.
- Но я не батюшка. Мне мерзко и противно все что он делал.
- Мерзко, государь. Противно. Но ей-ей, лучше один Углич, чем вся Русь в огне междусобиц сгорит.
- Не знаю. Не знаю. Голова пылает. Ничего понять не могу. Спаси, спаси меня Борис.
ХХХ
К сестре правитель пошел не один. Разговор предстоял тяжелый и неуютный. Он взял с собой жену, надеясь на возможность убеждения, но зная сестру, готовился к натиску.
- Вдовоем? - спросила царица. - Что же такого страшного?
Начала Мария.
- Государь упирается. Не хочет принять сторону твоего брата.
- Что же ты советуешь, брат и правитель?
- Правитель и брат, царица.
- Углич поднять и за Камень отправить.- сказала Годунова.
- Не понимаю. Всех?
- До единого.
- И правильно государь запрещает...Нет, нет я Федора уговаривать не буду.
- О себе подумай, царица. О вашем с государем счастии.
- Что же.. - добавил Борис. - Тогда я уговаривать бояр не буду...Пусть другую царицу ищут, которая трону наследника даст.
Ирина победно рассмеялась
- Напужал...Может я этого и желаю, да только мужа жалко. Да и что вы без меня?
- Не говори так, царица. - предупредила Мария.
- Пусть. - остановил жену Борис.
- Разве не нашей милостью ты у власти, Борис?
Внезапно Годунов схватил сестру за шею. Притянул к себе
- Молчать! Молчать! Если бы не я...Давно бы вас, с твоим блаженным...Как крыс. Забыла, забыла Бельского мятеж? Кто тебя спас?
Царица вырвалась.
- Себя. Себя ты спас.
- Верно, верно. Только кроме себя, я и тебя берегу, дуру царственную. Меня не будет, вы и дня не протянете.
- Тебе то это зачем? Столько людей терзать?
- Незачем. Поэтому и терзаю. Разумеешь?
- Поговори с царем, царица. Он себя показать должен. Так чтобы другие навсегда запомнили, как восставать против трона.
ХХХ
В лесу недалеко от московского шляха приставы Пеха ждали сибирское посольство. Сидели вокруг костра и жарили весенние грибы на палках. Маркел рассказывал.
- Я когда за Камень ходил у зырян пожил. Ух, они мухоморят знатно. С утра до ночи отвар этот пьют.
- Неужто сам пробовал?
-Таить не буду. Оскотинился однажды. А что? Обещал шаман, поп местный, лепоту увижу невыразимую.
- Увидел?
- И говорить нечего. Всю ночь пропужался...Медведи какие-то лысые, будто в бане. Ёлки ходячие и муравей огроменный в плечо все толкает: "Люб я тебе иль нет, Маркелко? Бусики даришь, а под венец не зовешь. Тьфу! А ведь всего то девок голых заказывал...
Раздался треск . С дерева вместе с ветками и листьями ссыпался дозорный.
- Кажись едут.
Конец 11 части.
Часть 12.
И снова дорога. Из Углича выбрались по утру, а к полудню уже вовсю встало совсем летнее солнце. В высоком бездонном небе тонкими мягкими струнами дрожали голоса жаворонков. После пригородных полей начался лес. Густой синий и совсем нестрашный. Узкая, но хорошо наезженная дорога, была составлена из десятков петель, и непонятно было, что ожидало путника за очередным поворотом. Каракут держался рядом с Рыбкой. Тот качался между горбами верблюдицы Васьки, покуривая короткую люльку. Гомонили о том о сем. Привычные дорожные разговоры.
- А что про кречета скажешь? - спрашивал Рыбка.
- Что было то и скажу.
- Бесценная птица, как бы нам за нее...
- Правителя была птица, за правителя и пострадала...
- И смерть недостойная....Как какая-нибудь тетка курячья.
- Как разница как помирать.
- Не скажи с саблей в поле...Ото дило.
И почувствовал казак угрозу. Не умом или душой, а всей своей прошлой жизнью. Толкнул Каракута и предательская стрела, пролетев между ними, вонзилось в дерево. Вслед за стрелами из-за поворота выскочили всадники, и тут же вскипела короткая яростная схватка. Широкий массивный крест Рыбки принял на себя тяжелую сулицу. Каракут, едва достав из седельной сумы, без замаха, от седла, метнул нож царевича Дмитрия в самого близкого к нему всадника. Нож пробил грудь и разбойник повалился с коня.
- Стой! Рыбка, мой! - закричал Каракут. Он спрыгнул с коня, вытащил из ножен шашку.
Федор встал за спиной Рыбки и тихо спокойно сказал.
- Мой. Мой.
Рыбка ощерился, но в сторону отступил. Каракут пошел на пешего Николку.
- Жаль что не хозяин твой. - вслед за этими словами Каракут нанес первый удар. Защищался Николка здорово, головы не терял, но под напором Каракута отступал, пока не споткнулся о мертвое тело своего бойца. Каракут выбил саблю из рук Николки. Тот беспомощно озирался, а Каракут наклонился, чтобы вернуть ему оружие. Николка вытащил нож из груди мертвого пристава и воткнул его в бок Каракута. Но ничего больше сделать не успел. Упокоил его Рыбка выстрелом из пистоли. Круглая тяжелая пуля раздробила Николке череп.
- Ты как? - Рыбка осматривал окровавленный бок.
- Ничего. - морщился Каракут. - Царапнул.
- Царапнул. Говорил, кольчугу поддень.
- Чего теперь... Вот, Пех. Не напьется никак, клоп государев.
ХХХ
Афанасий Нагой отодвинул от себя тарелку с жареным мясом. Сказал купцу Воронину.
- Кусок не лезет. Когда придет?
- Обещался быть, значит будет.
- Что на Москве говорят?
- Разное. Вчера одна жинка дворянская сказывала, что Нагие царевича подменили.