- Тимох, гляди!
Мальчишки окружили царевича. С восхищением рассматривали они красивый нож со светлым треугольным клинком.
ХХХ
В Кремле было шумно, в воздухе было шумно. Волновались треугольные флаги в засыпанном лиловым и розовым песком небе. У крыльца Постельного приказа на выделанный ярославцами помост с резными столбами натянули парчовую тяжелую ткань с вытканными золотой нитью двуглавыми орлами. Под навес поставили золотой стул, а в него усадили тяжелое золотое платье с рассыпанными по всей поверхности разноцветными камешками и худым бледнолицым человеком внутри. Царь Федор и не старался быть больше чем его платье. Может быть, единственный во всей этой толпе вокруг него, вокруг полукруглой арены перед ним, он его не замечал. Жил отдельно от мира и в мире с ним. Арену отгородили деревянными щитами. Они держали со всех сторон навалившийся народ. По арене бродил Курдяй. Здоровенный боец с кулаками размером с голову месячного теленка. Толпа заорала дружно нестройно соборно, когда мимо Курдяя, проволокли бездыханное тело его предыдущего соперника. И царь Федор кричал, стучал мягкими белыми руками по золотым подлокотникам, обращался к правителю.
- Нигде на Москве сильнее Курдяя бойца не сыщешь.
- Твоя правда, государь - весело и громко объявил Борис Годунов.- Некому против Курдяя выстоять, то ли Москва обмелела бойцами, то ли и правда против него только слово святое выстоит и пищаль ушатая.
Годунов стоял рядом с золотым троном повыше всех остальных знатных людей сообразно положению, если не природе. Он с вызовом смотрел перед собой, как будто он сам был Курдяем. А так оно и было, и он это знал и, главное, все знали. Кто осмелится по доброй воле под колуны-кулаки лечь.
- Дозволь, государь. - раздался молодой задорный голос. Из нижней родовитой толпы выступил вперед Федор Никитич Романов. Поставил ногу в цветном сапоге на ступень, почти на подол собольей летней шубы правителя. Однако, выше подниматься не стал и голову склонил. Перед платьем склонил. Правитель улыбнулся:
- Разве пристало боярину, как скомороху, народ тешить?
Федор сверкнул умными глазами:
- По слову государеву, если будет на то его воля.
- Не боишься, Феденька. - с заботой спросил царь.
- Только Бога да тебя, государь. Ну еще Субботу немного...
Суббота встал за плечом молодого Романова и заворчал:
- Что говоришь такое, Федор Никитич?
Но Федор Никитич не слушал, веселил народ.
- Он у меня в дому всем ведает. Если в чем провинюсь, в Думе босым сидеть придется. Без сапог оставит.
Царь заливисто захихикал и милостиво махнул рукой. За Федором Никитичем увязался Суббота.
- И не уговаривай, Суббота. - говорил Романов.
-Да, погоди ты, оглашенный. - Суббота схватил Федора за плечи и развернул его к себе.
- Ты чего, Суббота? - поморщился Федор - На людях-то.
Суббота не слушал. Переживал по- настоящему. Все-таки Курдяй, какие тут могут быть условности. Он вложил в руку Федора тяжелую свинчатку.
- Оно надежней. - сказал Суббота. - Курдяй Трофима Свинью с одного удара снес.
- Ты что, Суббота. - ответил Федор Никитич. - Этак нас двое на одного будет. Так не пойдёть, тёть.
Федор Никитич перепрыгнул через щиты внутрь арены. Суббота раздраженно грохнул по щитам. Глазами порыскал в толпе, нашел Митяя. Тот стоял среди охотнорядцев в простом посадском платье. Был он умыт и гребешком расчесан. Шапку суконную держал в руке. Суббота размышлял недолго.
- А давай. - сказал он сам себе. - Может так и надо.
Суббота Зотов махнул рукой. Митяй знак распознал. Шапку натянул на голову и растворился в толпе. В это время Федор Никитич выхаживал перед Курдяем. Приноравливался, прилаживался. Курдяй водил за ним круглой бритой башкой. Не поспевал. Внезапно Романов поднырнул под правую руку Курдяя, вынырнул за спиной и треснул великана по жирному слоистому затылку, а когда тот развернулся, ударил что есть силы в подставленный висок. Курдяй лишь рассвирепел. Бросился вперед и достал. Федора швырнуло назад, почти Субботе в руки. Суббота подхватил питомца:
- Жив? Помер?
Федор вырвался из рук Субботы:
- Между застрял.
Правая скула вспухла, и шумело в голове, но Федор уступать не собирался.
- Давай своего бойца. Тут артельно нужно.
Федор сжал в кулаке свинчатку.
- Как его завалить, Суббота?
- Не спеши. Замотай так чтобы шататься начал от усталости, потом бей.
Теперь Федор близко не подходил. Если получалось , легонько бил в корпус и тут же отходил. Забегал за спину, толкал в спину, бил по затылку, куда попало лишь бы попасть. Курдяй поворачивался, а Федор Никитич снова за спиной маячил. И так он раскатал Курдяя, что тот в какой-то момент согнулся, пытаясь отдышаться, и выставил вперед свою беззащитную голову прямо под удар свинчатки. Курдяй не упал, а шагнул вперед и так бы и шел пока не уперся в щиты и толпу, если бы Федор Никитич его не толкнул легонько. Курдяй упал, какое-то время греб лежалый речной песок, а потом замолк, чтобы толпа заорала, забилась в радостных и животных криках. Лошадью Курдяя стянули с арены под хохот и нескромные грязные словеса, а Федор Никитич (ох и красив был молодой Романов) обернулся. Он низко поклонился царю, потом на все другие стороны честному московскому люду.
- Лупп! Лупп! Давай своего черкашенина.
- И не думай, Федор Никитич! Не смей! - совсем Суббота забылся, в страхе за воспитанника, совсем растерял свою напускную покорность. И Лупп-Колычев примирительно крикнул:
- Не стоит, Федор Никитич. Ох, не стоит.
Но Романова было уже не остановить. Удальски прошелся он по арене.
- Гляди, народ православный! Лупп-Колычев - живоглот. Боится, что денежки его ухнут. Купец пирожковый.
- Что ж Федор Никитич. - ответил разозленный Колычев. - На себя пеняй, коли что. Дозволь, государь?
У царя глаза округлились. Он засучил своими белыми ручками, и лицо его взрезала кривая слабоумная улыбка.
- Выпускай! Выпускай! - царь Федор почти визжал в предвкушении. И ничем эта младенческая злость не была хуже любой другой самой взрослой и расчетливой злости. В дальнем углу арены открылся проем, в него ввалился огромный черный медведь. Розовая пасть с толпою белых клыков кипела слюной. Зверь тащил за собой на веревках шесть всеми силами упирающихся холопов. Лупп-Колычев довольно бросил встревоженному Федору Никитичу.
- Что? По нраву тебе мой боец?
- Суббота!- Федор Никитич отступил назад. - Горю, Суббота.
Холопы едва сдерживали рвущегося вперед медведя. Суббота бросил перебирать рогатины, сложенные у помоста, схватил первую попавшуюся и бросил ее Федору Никитичу. Романов подхватил рогатину и в это время холопы спустили медведя.
Под помостом было сумрачно и как-то покойно, несмотря на то, что и сюда доносился шум арены и рев разъяренного зверя. Помост поддерживали столбы, вкопанные прямо в землю. Если бы не подвал купца Воронова с его регулярной костью на обед, Митяй определенно застрял бы в этом частоколе. Нужный ему столб Митяй разыскал быстро. Он был помечен свежей белой зарубкой. Рядом со столбом лежал короткий плотничий топор. Оставалось совсем немного. Взять его в руки и сделать то, что было приказано. Митяй потрогал столб. Одна большая всепоглощающая мысль вскружила ему голову. " Что ж я делаю, господи? На Дон. На Дон и так можно уйти. Бросить топор, да уйти. Что он мне сделает? Искать будет? Да кто ж меня найдет? Подскажи, господи! Я ж теперь твой. Твой до краешка".
На арене медведь бросился вперед. Федор услышал разрывающий в клочья воздух рык и времени даже дрогнуть не осталось. Романов воткнул рогатину в песок и наклонил ее в сторону катящегося на него черкашенина. Вдруг стало тихо. Со всего маха медведь напоролся грудью на рогатину. Он махнул остывающей лапой, пытаясь достать Федора и еще глубже сел на рогатину.
- Не стой! Отходи! - орал сзади Суббота. Федор не отходил, стоял, не мог шевельнуться. Заворожила его такая близкая полная жизни смерть. Чем больше сражался с ней медведь, тем быстрей набиралась она сил пока, наконец, острие рогатины не прорвалось наружу через мясо, легкое и призрачную надежду на которой все на этой земле держится. И человек, и зверь, и самый последний жук-плывунец. Древко треснуло, и медведь упал. Наконец, Федор услышал и шум и крики. Он вернулся. Пот заливал лицо, и каждая клеточка тела отзывалась тупой разрастающейся болью. С трудом, но стараясь не подавать виду, держался прямо и шел к Субботе.
- Федор Никитич! Свет ты мой! - кричал ему Зотов.
- И не думай! - Федор увидел, что Суббота решил перебраться через щиты и бежать к нему как когда-то в детстве да что там себя обманывать как всегда, когда ему было плохо. - Не позорь бабьей заботой! Там жди.
А потом все услышали треск и глухой звук. Нижняя часть помоста обвалилась, но верхняя, где были царь и правитель продолжало удерживать несколько столбов, на одном из которых белела свежая зарубка. Перепуганный Годунов закрывал царя, метался из стороны в сторону, выставив вперед смешной золоченый ножик. Федор Никитич по обломкам и покалеченным телам рванул вверх.
- Федор Никитич! Куда ты, оглашенный! - крикнул Суббота, Федор Никитич его не слышал.
- Не подходи! - правитель сделал неумелый выпад вперед, Романов уклонился. Прижал его руки к бокам.
- Что ты, Борис Федорович. Тише. Тише.
- Спасай государя, Феденька. - правитель едва не молил. - Спасай. Бог не простит.
Бог не Бог, а Годунов точно не простит. Романов его слезы видел. Царь Федор сидел тихо. Наверное, он совсем не понял, что произошло, но когда Романов попытался оторвать его от золотого трона, он закричал, едва не забился в родовом припадке. Забытый призрак Александровской слободы опять ясно встал перед ним из плотного тумана забвения, которым был окутан его рассудок.
- Не тронь! Не тронь! - слабо бил царь Романова в грудь и плечи. - Борис! Борис!
Годунов схватил царя за руку.
- Здесь я государь. Дозволь Федору Никитичу помочь.
Присутствие Годунова вернуло царю некоторое спокойствие. И так осторожно они начали спускаться вниз. Федор с перепуганным царем на руках и Годунов, который держал царя за руку.
Через растерянность сразу же после обрушения помоста, шел Суббота. Он раздавал тумаки постельничим, дворовым холопам, толкал и к раненым, кричал. Он искал Митяя и соображал, что делать дальше. Митяй стоял в сторонке, как и было оговорено ранее. Ждал Субботу у проема, через который выпускали медведя.
- За мной! - сказал ему Суббота. Они возвращались к помосту.
- Ты какой столб подрубил. - бросил на ходу, не оборачиваясь, Суббота.
- Какой сказал. - отвечал Митяй. - С зарубкой. Как сказал, так и сделал.
- Сделал. - Суббота резко обернулся. - Туда гляди!
Он показал рукой на невредимый столб с зарубкой.
- Ты кому в глаза плюешь, стерва?
Суббота крепко охватил рукоятку своего поясного татарского ножа.
- Чем хочешь, клянусь, боярин. Как сказал, так и сделал.- забормотал Митяй. - Меченое бревнышко было. Пусти и денег не надо. Нечего мне тут.
- Нечего- взъярился Суббота. Он увидел, как Федор Никитич с государем на руках осторожно спускался вниз. Пора было решаться. Митяй помог ему сделать выбор. Неожиданно он радостно крикнул и показал рукой.
- Вот оно. Вот. Меченое.
Суббота тоже увидел этот аккуратно срубленный обрубок столба с меткой. Он повернулся к Митяю и ничего хорошего в его глазах Митяй не увидел. Еще раз виновато он повторил:
- Не обманул. Все как надо сделал. - неожиданная догадка пронзила его. Митяй засуетился. Одной рукой схватился за пояс, другую завел за спину. Суббота подождал пока Митяй достанет и поднимет вверх топор. Потом он всадил ему в живот нож. Митяй всхрипнул, и начал заваливаться вперед.
- Как так, боярин. Ведь не надо так.
Суббота снова ударил Митяя ножом. Поддержал его, опустил на землю.
- Значит так надо и не я, а Бог так решил. - сказал Суббота и выпрямился. Позади себя он слышал голос Романова.
- Что здесь, Суббота.
Суббота увидел испуганного царя на руках у воспитанника, а рядом с ними Годунова.
- Вот. - Суббота бросил на землю короткий плотничий топор.
- Видно доделать хотел начатое.
- Знаешь кто?- правитель постепенно возвращал себе присутствие духа.
- Знаю. - ответил Суббота и правитель вцепился в него своими умными хитрыми глазами.
- Знаю - твердо повторил Суббота. - Видел его, когда Богдан Бельский замятню свою в Кремле устраивал. Князей Шуйских это холоп.
ХХХ
Хоронили Устинью в ограде, не далеко от кладбищенской часовни, в лысом углу, где видна была излучина еще тонкой, как ребячья венка, Волги. Домовина была закрыта, забита четырехгранными гвоздями. Из рыжей неглубокой могилы выбросили короткие заступы Каракут и Рыбка. Они встали позади попа Огурца. Стряхивали песок из складок своего платья. Поп Огурец заговорил нехотя. Ворочал тяжелые камни нужных слов. Вдруг замолчал, но наткнувшись на тяжелый взгляд Каракута, вздохнул и собрался продолжить, но раньше него всунулась Макеевна. Она затараторила слова молитвы.
- Ты что это, матушка? - спросил поп Огурец.
- А что, батюшка?
- Что? Может, еще и рясу мою оденешь?
- Так я ведь...Чтобы не замерло слово великое. По чину..
- По чину ты, евина дочь, а священство нести - адамово ноша.
- Макеевна не успокаивалась.
- И так не отпетая.
- Не отпетая...потому что смертоубивица.
- Так я...
Поп Огурец вытолкнул ярость сквозь волосатые расплюснутые ноздри и тихо растолковал.
- Ставь кутью, матушка...И помолчи. Можешь громко, если тихо не можешь.
Макеевна поставила горшок с кутьей на край могилы. Отошла к Даше, но молчать не решилась. Не ее это было дело: молчать. Стала утешать Дарью под монотонный звук Огурцовой молитвы.
- А душенька то ее уже отлетела. Точно тебе говорю. Когда домовину несли, я Торопку подменила...Домовина такая легкая, будто невесомая совсем.
Даша вдруг заплакала. Сзади злобно зашипел Торопка.
- Матушка! Матушка! Здесь становитесь...
Он потянул матушку к себе. Макеевна упиралась и гомонила по-тихому.
- Что деется, милые мои. Что деется? Совсем как в Четьи Миней писано. Глад и Мор обрушатся, когда чада на родителев рыкать начнут, аки львы камнесосущие.
Поп Огурец торопливо перекрестился. Свернул молитву.
- Все...Нет моей мочи...
- Заканчивать, отец? - спросил Рыбка.
Поп Огурец не ответил, прошел мимо. Каракут и Рыбка на веревках спустили домовину и стали закапывать могилу. За Огурцом пошла Даша, а за ней Торопка. Макеевна отбилась от сына и смотрела, как работают Каракут и Рыбка.
- Ось, мамо. - сказал Рыбка. - К чертям тебя надо определить.
- Чего это?
- А чтоб им жизнь не медовой была.
- Торопка...Торопка... Ты гляди как матерю твою законную Афанаил Чубатый склоняет.
Торопка сделал вид, что не услышал. Он поспешил дальше. Казаки быстро забросали могилу, воткнули в изголовье деревянный крест и ушли, закинув заступы на плечи. Макеевна сидела и рассказывала новенькому рыжему холмику.
- Прощай, Устиньюшка...Черное ты дело сделала...- Макеевна воровато оглянулась.- Прости меня, Боже...Но как есть правильное. Нельзя было твоему Дорофею жить. Нельзя. Пусть там адские мыши сердце ему изгрызут. А тебе всего хорошего. Светлая ты была бабочка. Светлая. Но за шитье свое не по совести брала...А соседка твоя Кулина Гусиная Ножка...
- Матушка! - Торопка кричал ей через все кладбище. Макеевна торопливо перекрестилась. Погладила влажную землю и забрала с собой горшок с кутьей.
ХХХ