…Два года тому назад, когда были парламентские выборы с огромным количеством избирательных блоков, к нам приходил какой-то одномандатник,– собирать подписи. И мама, такая подозрительная, везде видевшая маньяков и насильников, в дом его не пустила, но… вынесла ему свой паспорт, где он переписал с него данные за закрытой дверью.
И тогда я сказала:
–Я в прошлый раз от вас убежала, – не могла вспомнить, выключила ли утюг. Вы уж простите меня!
–Да,– то ли поверила, то ли нет, Любезная, – я остановилась, чтобы дать женщине трактат, а потом смотрю, машины пошли, а ты уже за угол сворачиваешь. Только вот что, Аллочка: мы всё никак не можем взять молитву, потому что это можно делать только в юбке, а ты у нас в брючках. Ты в следующий раз либо юбку надень, либо её с собой возьми.
–Значит, для молитвы можно и поверх штанов надевать?– удивлённо спросила я.
–Да, Аллочка. Это дома ты можешь, как хочешь ходить, и в шароварах, и в…
–Да у нас климат такой, что можно только в брюках ходить, – вступается Света.
–Ну как же, как же?! Вон же я, я – в рейтузах! – и гордо вытягивает ноги в серых штанах со штрипками, под неизменной шестиклинкой.
–Да,– вспомнила я Ветхий Завет,– «на женщине не должно быть мужской одежды, а на мужчине – женской. Это – мерзость».
–Ах, ты читала! Умница!
Да, я полюбила Библию, но для меня это была просто философия, красивые древние тексты. Но как меня сектанты приучили читать её неправильно, так я и не смогла переучиться. Перелистывая наобум её тончайшие папиросные страницы, я подобрала и подходящее имя для Проповедницы, потому что называть просто Раей женщину, годившуюся мне в бабушки, пусть и совершенно сумасшедшую, я не могла позволить себе даже в мыслях.
–Так значит, в брюках проповедовать нельзя? – озабоченно наморщив лобик, беспокоится Света.
–Проповедовать можно только в юбке, но если на тебе сверху надето пальто, но можно и в брюках.
И мне выдают неизвестно для какой полезной цели сшитый в трубочку кусок пунцовой материи, такой тесный, что я не могу ногами пошевелить.
–Ну, это– комедия!– раздражается Света.– Может быть, тебе халат дать?
–Не надо! – запретила Проповедница.
И я по примеру наставниц, старой и молодой, сцепляю руки и склоняю голову на грудь. Для молитвы мы не встали, вальяжно развалившись на диване.
–Иегова, бог наш всемогущий, – торопливо бормочет Любезная, – мы благодарим тебя за то, что ты сохранил нам жизнь до сего момента. Благослови это маленькое собрание из трёх человек, благослови избранный тобою народ и все другие народы…
«Что это ещё за «избранный народ»? – в ужасе думаю я. – Опять евреи?»
–…а также благослови ученицу Аллу, чтобы она наставлялась в слове твоём и тоже стала твоей поклонницей. Аминь.
–Аминь! – говорят дуэтом Света и Злата.
Я промолчала, и мне тут же сделано внушение:
–Аллочка, после молитвы нужно всегда говорить «Аминь!», это означает «Да будет так!»
И они не успокаиваются, пока я не произнесу чётко и ясно своим голосом:
–Аминь!
Персидский кот, сложив лапы в тёмных перчатках на груди, лежит на спине.
–Он тоже молился, – шепчет мне Злата.
И началось утомительное изучение обрывков Ветхого Завета, обилие бесполезных, пугающих имён. Ну, зачем мне всё это?
…Аддар, Гера, Авиуд,
Авишуа, Нааман, Ахоах,
Гера, Шефуфан, Хурам…
По окончании урока Любезная велит:
–Светочка, возьми молитву.
– Иегова, Отче, благодарим тебя за то, что ты позволил нам сегодня собраться здесь, чтобы изучать Слово Твоё… Аминь.
Глядя Проповеднице в рот, Света говорит:
–А вот я хотела спросить у вас. Мы ходим проповедовать, нас здесь все уже знают и называют «йоговы». Увидят нас и говорят: «Ну что, йоговы, опять пришли?
–Как-как?
–«Йоговы», – терпеливо, как слабоумной, объясняет Светлана.
–Как-как-как-как-как? – заело Любезную.
–Йо-го-вы. Мы пытались им объяснить, что правильно говорить Иегова. Как тут поступать?
–От таких сразу нужно отходить! Вот когда окажутся в Армагеддоне!
–Бывает, что нам говорят: а я уже читал. Ну, тогда и спрашиваешь, конечно, а что читал? А если вообще слушать не хотят, тогда что ж? Говоришь: «До свиданья!»
–А то мне: теория Дарвина, естественный отбор! А что же вам теория Дарвина ботинки не сшила?
–Щёлково вчера по телевизору показывали, – сказала Света.– Сказали: такой большой город, а всего один туалет.
–Ой, Светочка, да это вообще ужас! Я обычно в больницу захожу.
–А вы лучше в женскую консультацию ходите.
–А где это?
Света терпеливо объяснила.
–Куда вы сейчас пойдёте?– заискивающе спросила она.
–На рынок, купить себе еды. Обойду место, то самое, где, хе-хе, ваш идол стоит!– Так она оригинально назвала памятник Ленину на нашей площади.– А завтра мне на Ивантеевку ехать. Там очень плохо проповедовать, пять же церквей! Один поп, хе-хе, с мафией связан, другой– пьёт.
На Ивантеевке я была всего один раз,– мы с Викой ездили поздравить её отца с днём рождения. Но я специально узнала: на Ивантеевке тогда было всего две старинные церкви, Смоленская и Георгиевская.
Надо же… Я считала Проповедницу за городскую сумасшедшую, а она, оказывается, межрайонная! «Я городская сумасшедшая, я за автобус не плачу…»
Злата берётся за хулахуп:
–Смотри, тётя Рай, как я могу!
–Ой, Светочка, не позволяй ты ей этот обруч крутить, он все органы отшибает!
–Так он же лёгкий, пластмассовый…
–Всё равно нельзя! Его, обруч, не Иегова-бог, а сатана придумал! Все спортсмены эти больные, а она у тебя, ишь, какая тоненькая!
–Да я и не хотела покупать, но она увидела, как во дворе подружки крутят…– виновато оправдывается Света.
Она относилась к этой мрази, как к придирчивой свекрови. И ладно, если бы свекрови не было! (Хотя Проповедница нам обоим годилась в бабушки).
–А ещё я хотела спросить у вас, у неё хрипы какие-то появились, я так испугалась! У неё же порок сердца, но врач сказал, что это не опасно…
Проповедница с яростью даёт какие-то медицинские советы. Оказалось что у неё самой– порок сердца, совместимый с жизнью.
И вот мы в прихожей, где Огола, как всегда перед зеркалом, кокетливо мажет гигиенической помадой свои мерзкие губы.
–Коридорчик, конечно… – качает головой хозяйка.– Ничего, я квартиру снимала, там комната начиналась прямо от входной двери. А как у вас дома?
–Мне братья врезали шкаф, коридор был шесть квадратных метров, стал пять.
–А когда мы со Златкой были на собрании, она стала хныкать и домой проситься,– смущённо жалуется Света.– И у меня не было с собой конфетки, чтобы её отвлечь! Я просто не знала, что мне делать! Ведь раньше ей интересно было…
–Вот как сатана издевается над ребёнком!– восторгается Проповедница.– И как там наш брат Марьян?
Света прощается со мною холодно. А может быть, мне просто так показалось? План же избавления от ненавистного общества Проповедницы я разработала заранее.
–Мне сегодня надо во-он туда, – заявила я, махнув в глубь улицы Советской. Если Проповедница действительно собралась на рынок, то ей со мной не по пути.
–Значит, туда… – тихим грустным голосом отзывается Проповедница. – Что ж, Аллочка, счастливо тебе.
И я, выждав время, делаю огромный рыболовный крюк. Чтобы я появилась с ЭТОЙ…С ЭТОЙ в городе вместе?!!
Глава четвёртая.
Исход.
Я смотрела на Мадонну, и мне казалось,
что моя настоящая мать – это она,
а не та, которая вечно кричит.
Альберто Моравиа, «Римлянка».
В среду шёл дождь, а я пошла отчитываться, что никаких подписей не собрала.
В подъезде, где был штаб, на меня налетел какой-то распальцованный тип,– темноволосый, нечесаный, в солнечных очках. Стал играться удостоверением:
–А ты куда? К Маришке, что ли? Я в ментуре работаю! А, ты к…,– и он назвал нашего партийного лидера,– что ли? И этих порубаем!
Как же я перепугалась, как сердце застучало!
–Здравствуй, Аллочка, как твои дела?– спросила Людмила Дмитриевна. – Что-то ты такая бледненькая…
–Да я… вы только не пугайтесь. Я в секту попала, а так– ничего особенного. К «Свидетелям Иеговы».
–А, это – американская!– отозвался Виктор Борисович.
–Это, которые ходят, что ли? К нам приходили, спрашивали: «Что для вас Бог?»– «Я не знаю. Вот есть праздники, но мы были так воспитаны, что работали в эти праздники, ничего не зная о них». В церковь, конечно, неплохо сходить, там поют хорошо, но опять же, если что-то надо, то получается, что к Богу с деньгами нужно идти! Да что «вера»! Дела добрые нужно делать! Я одного никак не пойму, люди до обмороков молятся, постятся, говеют, а добрых дел не делают! А ты лучше делай добрые дела! Я когда была молодой, то шила бесплатно своим подружкам платья! Это сейчас молодёжь любит по моде одеваться… Смотри, Аллочка, а то затянут.
–Да они уже Библию мне подарили.
–Библия… Но там же ничего не понятно!
–Должен же кто-то за ними наблюдать.
–Да не надо вообще с ними связываться! Секта! Фильм был, «Тучи над Борском», – Вить, ты помнишь его? Там девушка одна осталась без дома, и встречает на улице женщину такую добрую. И попадает в секту. А после повстречала парня, который полюбил её и хотел жениться. И что же? Они её на кресте распяли, как Христа. Она после этого в больнице лежала, он ходил к ней. Выбралась она всё-таки. Так значит, ты решила их до конца изучить?
–Да.
–И будешь потом героем?
–Да.
–Так гордо, главное, – Людмила Дмитриевна смеётся.
И тут я рассказала гадкий случай у «Рассвета», но Людмила Дмитриевна меня не поняла.
–Кто, эта женщина? Нет, я просто не понимаю, как можно просить! Я 286 тысяч рублей здесь получаю, ну и что с того? У нас рядом с шестой школой старуха каждый день на остановке просит милостыню. Сын её бьёт, всё пропивает, а она снова идёт ему деньги собирать. Ну как можно просить!
И тут в квартиру ввалилась группа молодых парней в кожаных куртках и пижонских белых кашне. Спросили Татьяну Ивановну. Это был автопробег, они ездили на машине по городам и весям и агитировали за нашу партию.
В 90-е годы у всех молодых парней были очень грубые лица. До выхода фильма «Брат» про Данилу Багрова оставалось совсем немного; когда я посмотрела его, то все они показались мне похожими на него.
На меня они и не взглянули, а я так жаждала мужского внимания! Они искали гостиницу. У нас в городе она была, но такая, что показать стыдно.
А тут как раз пришла Татьяна Ивановна:
–Да, ребят, у меня на всех вас матрасов не хватит. Алла, ты нашла работу?– резко спросила она меня, когда «автопробег» ушёл.
–Нет; где же я её найду?
С тех пор, как Захарова побывала у меня дома, мама внушила самой себе, что она приходила дать мне работу.
–Алка у нас такая молодец! – говорила она.– Ей скоро такую работу дадут!
И мне не хотелось её разочаровывать, что никакой работы там, где она хочет, у меня не будет. Правда, летом я чуть было не стала координатором во Фрязино. Но тамошний, ныне действующий координатор, пожилой мужчина с испорченной гортанью, заявил:
–Да вы что! Да там такие проблемы, что семнадцатилетняя девочка не справится! Там нужны пятидесятилетние!
Да как будто кто-то их решает! Так, запишут для виду в журнальчик: «Мы вам поможем!»
–Слушай, в областную организацию партии срочно требуется секретарь. Нашего лидера ты любишь, что ещё надо? Я им говорю: «Есть у меня тут Алка». Надо по свежим следам… Ты пошла бы работать?
–А где это?
–В Лебяжьем переулке, метро Кропоткинская. Там ещё рядом Храм Христа Спасителя.
–Мне это ни о чём не говорит.
–Ты в Москве-то хоть была? – презрительно спросила Захарова.
В Москве я была всего в трёх местах: в МОНИКах, на Ярославском и Казанском вокзалах.
–Ведь скажи, это же смешно– мужика секретарём сажать? Ты поехала бы туда? Зарплата– миллион. В Щёлкове ты такую не найдёшь!
У моей мамы зарплата была 860 тысяч неденоминированных рублей, когда как другие бухгалтера получали больше. Да пока до этого миллиона доберёшься, от него мало что останется.
–Поезжай, Аллочка, – заискивающе сказала Людмила Дмитриевна.– Оденешься…
–Так я бы с радостью, только вот…
–Так пришли мне мать свою сюда.
–Лучше не надо.
–Так ты человек-то хоть ответственный? – презрительно спросила Захарова.
–Я очень ответственный человек.
Почему-то мне всегда нужен был кумир, и я сотворила его из Татьяны Ивановны. Просто она показалась мне окном в лучшую, новую жизнь. Родители-самодуры– дело самое обычное, и подросшие дети сбегают из дома, и, достигнув успеха, приходят каяться. Но куда было идти мне, совсем одной? На площадь Трёх вокзалов?
А ещё мне очень хотелось, чтобы Татьяна Ивановна была моей матерью. Они были даже похожи: очень полные, с химией, только Захарова носила очки. Поэтому я чересчур доверяла ей, рассказывая то, что не надо.
И Татьяна Ивановна решила рискнуть меня трудоустроить:
–Так ты поедешь туда со мной завтра?
–Да!
–У тебя мама во сколько на работу уходит? В восемь? Тогда в десять жди меня на Воронке, у касс. Мы либо на электричке, либо на милицейском «уазике» поедем.
–А сколько билет стоит?– спросила я.
–Ой, да не знаю, у меня же проезд бесплатный! – презрительно отмахнулась Захарова. – Тысяч шесть…
–Аллочка, ты же вечером всё равно ничем не занята, ты сходи к Татьяне Ивановне домой, чтобы узнать получше,– с простой души заявила вдруг Людмила Дмитриевна.
Захарова замахала на неё руками:
–Люд, ну что ты, зачем это надо?!
Я любила всё идеализировать, они с Виктором Борисовичем казались мне идеальной парой. А Татьяна Ивановна жила в трёхкомнатной квартире с мужем, свекровью, сыном и, кажется, снохой. Гремучая смесь!
–А я сегодня памятник Петру Церетели впервые увидела,– похвасталась Татьяна Ивановна.– А теперь уходите все, мне работать надо!
Домой мы пошли вдвоём с Соколовой. Дождь уже кончился, но было очень холодно, а деревья– зелёные.
***
Это было дерзко с моей стороны, очень дерзко, страшное преступление.
Я где-то сильно простудилась, а перед этим моё горло перед сном сдавливал «ошейник». Зато когда разгуливала под дождём в кофточке– хоть бы что. Помню, как утром поставила перед собой маленькую кастрюльку с супом и согревала драгоценным теплом свою воспалённую носоглотку.
Я пришла раньше. Был ноль градусов, слишком мало для сентября. Билет до Москвы Ярославской стоил восемь тысяч рублей.
–Машины не будет, сломалась,– сообщила Татьяна Ивановна.– Мы поедем в первом вагоне.
Я огласила цену проезда.
–Тогда возьми до Лосиноостровской. Слушай, а бесплатно – рискнёшь? Если контролёры, то скажем, что я – твоя тётка, и мы едем с тобою в больницу.
Вместо урн на платформах были картонные коробки, привязанные к ограде верёвками.
–Вон смотри, – сказала Татьяна Ивановна, – коробки привязали, чтобы не украли!
–Раньше ещё ручки на почте верёвками привязывали, я помню!
–И кружки пивные – на цепочках…
Я не могла не рассказать Захаровой, что связалась с сектой,– настолько я была поражена всем случившимся.
–Зачем тебе это, это же для тех, кому тридцать пять – сорок…
Странно, зачем человеку секта в самый расцвет? Просто она сказала первое, что в голову взбрело.
Подошла наша электричка, мы сели с краю. Я у прохода, Татьяна Ивановна– у окна. Напротив меня сидела очень красивая женщина в возрасте, с жёлтыми волосами. Её глаза всю дорогу были закрыты, а веки красиво накрашены светло-голубыми тенями.
На Захаровой был советский плащ цвета тёртого кирпича, а на коленях она держала нелепый, светло-серый, тонкий портфельчик. Лицо её стало злым и замкнутым. Мне хотелось пообщаться с ней, но она всю дорогу злобно молчала.
В вагоне торговали газетами, книгами, мороженым, шоколадом, а ещё пели. Где-то в Мытищах вошёл маленький лысый мужчина с гитарой и запел: