Валерий Рыжков
Побег из лабиринта
Глава первая
Дорога добрых намерений
На юго-западе города выстроен квартал в морском архитектурном стиле. Дома стоят в ряд, как корабли на рейде в Финском заливе. Квартиры в этих новостройках напоминают каюты корабля.
Виктор полгода живет здесь в съемной комнате в одном из многоквартирных домах – корабликах. В полночь в пятницу ему позвонил по телефону дальний родственник с радостным возгласом. Этот был один из многочисленных кузенов и кузин, дальних родственников, которыми богаты одинокие люди в столичном городе. То, что Виктор понял из бессвязного разговора по телефону, в полночь, находясь в своей холостяцкой комнате без книг, картин и ковра, то, что к нему едут новые гости. Так, вот, этот брат почему-то по счастливой случайности встретил родственника в большом городе, и не где-нибудь, а в Гостином Дворе, это все равно, что увидеть зайца в Летнем саду. Брат просидел с ним в ресторане и потратил все деньги счастливого родственника, так что даже чаевых официанту не досталось, унизившись, своей бедностью они покинули зеркальный зал в удрученном состоянии. Тот знакомый приятель по детству был проездом в этом городе из Риги в Москву, которому повезло встретиться с бесшабашным родственником Михаилом. Их встреча продолжилась, потому что братец разорвал его железнодорожный билет, которому он посулил прогулку по гранитной набережной ночного города.
Прогулка с обзором оград чугунных их быстро утомила, и они, продрогнув на холоде пустынных улиц, теперь отправились ночевать к Виктору. Доказывая, в пьяном угаре, друг другу, что ни по-людски не встретится еще с одним другом детства.
Они ввалились по обычаю бродяг, брат Михаил держал откупоренную бутылку вина, придерживая рукой Василия, который продрог от осенней питерской слякоти. Сели за круглый шаткий стол. Был подан горячий кипяток в прокопченном металлическом чайнике и заварка в пакетиках, еще сухари и конфеты, которые в изобилии лежали на клеенке стола. Брат разлил остатки вина в чайные чашки, и заставил их выпить за чудесную встречу.
– Ты расскажи ему, пусть он посмеется над нами, как мы с тобой встретились. Это значит, я иду, и вижу знакомую походку Василия. Он обернулся, и даже испугался, увидев меня, я его еле успокоил, от радости, обнял его, как брата. – Тут он сделал паузу, и продолжил взахлёб говорить. – Вы учились вместе? Да, знаю, в разных школах. С его старшим братом я учился. Помню его, маленького такого, толстого и ушастого, и вредного, а теперь вымахал, так, что его не узнать, а я его узнал, и почему, по зову крови.
– Не так быстро, – вдруг схватившись за голову, произнес со стоном Василий, он посмотрел на Виктора, и странно усмехнулся, что-то припоминая из общего прошлого, – а я тебя помню, и ещё твоего брата Александра, вы с ним погодки, помнишь на выпускном вечере, вы влюбились в мою девчонку. – Потом он схватил рукой за ворот рубашки Михаила. – Ты зачем, приятель, билет разорвал, его можно было сдать, и взять на эти деньги на утренний рейс. Теперь я безбилетный пассажир.
– Нет, теперь ты бомж, – едко ему заметил Михаил.
Василий говорил нервно, и Виктор начинал смутно припоминать его по манере разговора, и интонации речи. Он вспомнил тот выпускной бал в школе, и какое-то щемящее чувство грусти появилось у него. Василий был прав. Как он забыл обо всем этом.
– Давай поговорим о литературе, вот что ты читал за последнее время, какой журнал, – дотошно переспросил Михаил.
– Я спать хочу, – Василий произнес вяло и устало, отмахиваясь, как от надоедливой мухи. Видно было, что они уже успели досыта поговорить о литературе, последних политических новостях, и что все ему это порядком наскучило. Он хотел спать, заскучав, заснул за столом.
Потом утром, в субботу, они провожали Василия на вокзале, который теперь вместо купейного вагона вынужден был ехать, в плацкартном, на верхней полке. На прощание перед отъездом они зашли в столовую, взяли по порции макарон с сыром, и теплого пива. Безмятежно оттягиваясь от вчерашнего вечера, сбивая внутреннюю дрожь тела. Через несколько минут у них глаза замаслились радостью. Михаил снова стал приставать к Василию с вопросами, что именно, тот в последнее время прочитал из книг. Но Василий усмехнувшись, посмотрел на Виктора, и снова со злорадством вспомнил, как Виктор ухаживал за его девушкой. Но она, Милана, поехала за ним, Василием, тогда поступать в Москву, конечно, сразу не поступила, год проработала на заводе, потом закончила высшее учебное заведение, теперь благополучно живет и работает, не замужем, и он на неделю на правах друга остановится у нее в гостях.
Так случилось, что у Виктора было приглашение на конференцию в этот город, и он объявил, что будет рад, встретится с ними там, через неделю. Василий нахмурился, ему что-то не понравилось в пожелании Виктора, объяснив, что у него плотный график работы, и нет даже простой возможности встретится в суетном столичном городе, так как там совсем другая, почти сумасшедшая жизнь, другие интересы, и так безмятежно не живут, где спросят, когда заканчивается рабочий день, а не начинается. Тут брат Михаил настоял на том, чтобы тот оставил телефон подруги, о которой они говорят больше, чем о литературе. Василий сдался, пролистал записную книжку, и оставил ему телефон.
Через неделю Виктор оказался на площади трех вокзалов. Когда-то на всех тех вокзалах в семидесятые годы в буфетах предлагали столичные бутерброды на куске ржаного хлеба с ломтиками послойно колбаса, сыр, кружками нарезанные огурец и помидор с зеленью, в девяностые годы на тех же вокзалах в ларьках продавали пиво всех сортов и шаурму в виде блинов с кусочками мяса курицы, свинины и говядины. Что всегда было неизменным, то это суета пассажиров приезжающих и уезжающих на все четыре стороны света.
На перекрестке этих московских вокзалов стоит столичная гостиница. Всегда удивляешься неожиданным переменам, которые обнаруживаются в этом городе на семи холмах. Этот город разрастается то вширь, то ввысь, и будто всем тут есть место и дело, так ощущает каждый себя с утра, но к вечеру в неоновом свете, всё становится другим, неузнаваемым, и уже ночной город не для тебя труженика, а для искателей сладкой жизни.
Гостиница, когда-то предназначалась для партийных бонз, где на дверях постоянно висела табличка: «мест нет», как, вдруг, в большой кризис экономики страны, в перестройку к новой жизни, распахнулись двери для богатых и бедных, где командировочный билет стал не в счет. Виктор решился взять номер именно в этой неприступной когда-то роскошной цитадели старого мира. В гостинице он взял номер ради утоления любопытства о неведомых признаках комфорта партийной элиты. За что некоторые чиновники рвали свои пупки. И он ощутил в полной мере разницу частной жизни секретаря партийной организации. Виктор погрузился в огромную ванну, как в бассейн, где из кранов фонтанами текла вода, как минеральная вода кавказских гор, на мгновение он ощутил себя сказочным халифом в оазисе пустыни. Тут можно было ему заказать себе все. Но он отказался от искушения. Виктор позвонил по телефонному номеру, который оказался, приятельницы Миланы по работе, он невольно подумал, что по рассеянности, наверно Василий впопыхах отъезда перепутал номера телефонов, но, тем не менее, Виктор попросил милую подругу передать его приглашение для нее на вечер в Большой театр.
Как он ее узнал? По ее детской улыбке и глазам. Это была уже не угловатый подросток, а красивая девушка. Виктор взял ее за руку и полчаса молчал, говорила она, весело и непринужденно.
– Ты нашел свой Белый город, где живут счастливые люди.
– Нет. Я все ищу этот город солнца.
– Ты представляешь, тут тоже есть место, которое исторически носит название Белый город. Но это не то, что ищешь ты.
Милана была создана для любви, странно, что нашла себя на другом поприще, скорее ради стабильного заработка на фабрике, ради хлеба насущного.
После спектакля они посидели в кафе. В одиннадцать часов вечера они оказались на квартире, в мире ее вещей: красивой посуды, уютной мебели и большого телевизора.
Она коротко стриженная, в каких- то полосатых штанах, в обтянутом свитере. Милана сделала реверанс перед ним.
– Как выгляжу?
– Ночью меня разбудил крик, муж кричал на жену, а она на него. А я слушал их через стенку комнаты. Теперь смотрю на тебя, и думаю, неужели сейчас будет продолжение вчерашней ночи. Я пошутил. Забудь.
– Разве есть счастливые семьи?
– По статистики есть, да еще в рыцарских романах. Теперь, если счастлив час, месяц, а при удачи год, то тогда можно сказать, что в тебе поселилась любовь.
Она его окликнув, вернула в действительность.
– Ты не до рассказал. Пришел, побил, ушел. За тем она позвонила любовнику, тот пожалел. И тоже ушел.
– Наверно, было почти так, но из квартиры постоянно доносился, то смех, то плач.
– Так они наркоманы! Там нет ни любви, ни зла, только глюки. У меня есть такая подружка, с ней прикольно. Я тебя с ней познакомлю.
Виктор провел по ее руке своей горячей ладонью. Она не убрала свою руку, безразлично глядя в потолок.
– Вот видишь, я на тебя ни как не реагирую, на твои ласки.
– Так это и есть лесби?
– Откуда я знаю. Я на тебя не реагирую. Ты друг детства. Те поцелуи ничего не значат теперь, которые были для меня дуновением юности.
– Образно!
– Если хочешь, я пригреюсь к тебе. От этого я думаю ты не озвереешь?
– А надо?
Она легла на кушетку, которая была в комнате единственным спальным местом. За окном шел дождь, от ветра скрипели уличные фонари.
– У тебя есть еще одно одеяло? Ясно! Буду спать без него. Есть такой цветок в горах, эдельвейс называется, холодный, без запаха, и красив тогда, когда в ней есть капелька утренней росы. И только ранним утром. В полдень выглядит невзрачно и блекло.
– Как медуза в море, – поежилась Милана, и присела на край постели. – Я стада умнее, нет, другой. Я хотела создать семью, не получилось. С кем не спрашивай, это не интересно. В большом городе захватывает клубная жизнь, которая и портит характер, из-за них не складываются отношения.
– Как в модном бутике, где ни как не возможно подобрать нужный фасон, мода скоротечна, как возраст.
– Меня мучает бессонница! Мигрень. Скажи, наступит апокалипсис?
– Нет.
– Жаль…
Виктор в ночи вышел из высотного дома, похожего на муравейник, мимо передвигались разномастные веселые люди, которые проснулись для ночной жизни города, с его музыкой, радужным светом, лишенного запаха, размытый дождем.
Она вдруг в ночи прошептала ему в ухо: «Я люблю тебя». Как объяснить, что это значило в тот момент. Это были не слова любви, а скорее рецидив счастливой молодости, с признаками детской незрелости.
Так бывает в подростковом возрасте, когда хрупкий характер выказывает ни за что, ни про что, все чувства, как они есть, по велению сердца, вспыхнув бенгальским огнем, затухая без дыма. По молодости влюбленные чаще бывают прощены. Но не в зрелом возрасте, тут остановись мгновение, и держи ответ по жизни за тот трепет детской любви. Влюбленных не судят, но любовники наказываются человеческой совестью.
Виктор спросил, почему она ничего не сказала о своих чувствах, тогда на выпускном бале. Она улыбнулась наивности его вопроса, пытаясь сбивчиво объясниться, что этих чувств, как тогда, так и теперь их нет. Это ему надо понять, что здесь и сейчас из прошлого ничего не осталось, и не нужно ковырять палочкой муравейник прошлого. Тогда они прожили мгновение жизни в вихре танца и музыки выпускного бала, это была страстная вспышка влюбленности.
Виктор вспомнил, еще одно событие из его жизни. Когда он уезжал из города юности, до отправки самолета оставался примерно час, он развернул такси обратно из аэропорта, и поехал к ней, пытая счастья, наугад увидеть ее, но не застав дома, расстался с ней, так и не объяснившись на прощанье. Теперь через годы закончен этот скучный роман.
Прошло столько времени, годы, и, вот, какая-то случайность их снова соединила вместе, уничтожив в нем смысл любви в юности.
Записку, которую Виктор оставил, на ее столе, в которой тоже не было никакого его объяснения в любви, только его адрес почты в одноклассниках.
Из больницы был выписан пожилой пациент, почти старик для юных медсестер, и у него под подушкой обнаружили письмо, которое он назвал стихотворение в прозе.
«… Попробуй меня разглядеть…»
Все больные считали по палате, что у него не было с собой ни чего ценного, а вот он взял, да, и удивил, оставил след, в виде письма. Письмо получилось покаянным, такие записки оставляют самоубийцы, только тут орудием самоубийства была старость, медленная и затяжная дряхлость тела. Сколько передумает человек в момент болезни в бессонные ночи. Да и днем покоя нет от набегающих воспоминаний.
«… Старик капризный. Изводит попросту харчи. Бубнит всё время. Ну, сколько можно, замолчи.
За гранью нынешнего дня, попробуй разглядеть меня, когда мне было 20 лет и теперь в 60 годков.
… Вот миг один. Я мальчик непоседа милый. Мне десять лет. И карусель мне уже по силам. Я беру без страха первую высоту.
… Мне уже шестнадцать. Я – Я – Я – мечтаю о первом свидании. Я – Я – грущу. Я радуюсь. Нежный взгляд. Первый поцелуй. Дрожь в упругом теле.
…Что мне? Уже лет тридцать! Жена. Дети. …Сорок!? Пятьдесят!?!?
Жизнь летит вперед. Память не остановит время! Пусть мне будет снова тридцать, а лучше двадцать лет. Я так хочу! Но не могу. Все смешались дни в календаре, как поздравительные открытки на столе.
Спасибо памяти моей, что меня во сне отправила в шестнадцать лет на первое свидание, без щемящей грусти, прощая все капризы любимой девушки».
Дневник был утилизирован в мусорный бак. Старик забыт, как и его история жизни.
Черная лестница дома была освещена тусклым светом лампочки на третьем этаже, куда на ощупь на второй этаж пробирался подросток Саша, внук деда, ветерана войны и труда, как любил дед себя величать после стопки водки, а так угрюмо молчал, пока ему раскладывали продукты в холодильник на неделю. Дед за город не поехал, объясняя, кто ему там укол поставит. Старик весело улыбнулся беззубым ртом, где торчал пеньком шатающийся один зуб, который он называл геморроем. Теперь и огурец не может хрустнуть во рту и брызнуть соком.
– Давай разок в карты сыграем? – попросил старик.
– Опять мухлевать станешь? Дураком оставлять?
– Ну что ты, по честному играть буду.
– Только одну партию.
Тут дед давал внуку фору, первый раз проигрывая ему партию, и как только тот уже хотел уходить, он жалобно смотрел на него.
– Зачем так? Деда, в дураках и оставить хочешь, а я спать из-за этого не смогу.
– Последний раз!
И тут начиналась картежная игра, которая заканчивалась со счетом: десять – один. Дед после каждого выигрыша говорил внуку, что ему чуть-чуть повезло, в следующий раз непременно отыграется, только, почаще приходи, не забывай старика, а то он тут никому не нужен. Так он заводил старую свою песню, о житие – бытие.
– Ты меня свези к доктору Кошмаровскому, у меня спина болит, ноги не гнутся.
– Не знаю такого доктора?
– Как не знаешь, его каждый день показывают по телевизору. Он очень помогает, даже, когда на него смотришь. Не то что тот, который с кувалдой по столу стучит, всем срок отвешивает.
– Про судью, что ли говоришь?
– А про кого еще, которые понарошку ведут судебный процесс. Хорошо играют. Мне нравится. По справедливости срок отвешивают, ни как в жизни от балды.
– Что значит от балды?
– Вырастишь, узнаешь.
– Чего ты раньше думал, себя не берег. Поэтому у тебя сейчас все болит.
– Бабка что ли тебя сказывала про меня, она жалела, как кувалда, нет, как доктор, всегда готова была поставить клизму. Царствие ей небесное. Для человека безвозвратны две вещи: время и здоровье, – перстом указав внуку на облупившийся потолок.