– Ну че ты, «Хрущев», разорался?
– Да ты кто такой?! – вопил Стрельцов
– Я то? Модест. Будем знакомы. – И протянул руку Стрельцову.
Заместитель машинально протянул руку в ответ, Модест пожал ее и снова принялся скакать вокруг танцующих. Оклемавшись от наглости, Стрельцов ринулся разбираться, но был пойман Лидией на подступах. Она взяла его под руку, и тихонько сказала:
– Никифор Иванович, простите его выходку, но это же – Модест…
– И что я должен по этому поводу думать?
– Понимаете, он человек беззлобный, веселый, да еще и родственник.
– Он дурачок, что ли?
Здесь Лидия напряглась и, взглянув строго, ответила;
– Простой человек, перебрал и сразу дурачок?! Вы к нему не лезьте, договорились?
Лидия побежала хлопотать, а Стрельцов только развел руками и, полагаясь на чиновничье чутье, решил прислушаться и притих.
Как только закончила играть очередная композиция, всех снова пригласили за стол, на этот раз ведущая произнесла, уткнувшись в папку:
– А теперь положим в бочку, на здравье сына или дочки!
Из двери черного входа вышли две женщины в русских народных костюмах. Одна с маленьким бочонком в руках, а другая со стопкой блинов. Первая подходя к каждому индивидуально кланялась, а после того как гость укладывал конверт в бочку, вторая наливала ему рюмку и преподносила блин, ловко цепляя его вилкой. Когда дошла очередь до Модеста, он бросил свой конверт и, подняв стопку, завопил: – Горько!!
Саша с Юлей в очередной раз вынужденно поцеловались. Тогда вмешалась Валентина, поинтересовавшись:
– Горько-то оно горько, а чего это у нас свидетели прохлаждаются? Кисло!!
Витек встал и, слепив нагловато-надменную гримасу, чуть качнулся вперед, как бы благодаря за оказанное доверие, поправил пиджак, подошел к Даше и, обняв ее так, что она не могла поднять рук, что называется, прильнул. Гости взялись считать, но на второй минуте прекратили, а когда Витек уже помогал Даше присесть, Дядя Коля, родственник Саши, проорал:
– От приложился, так приложился!
Дальше пошли совсем другие танцы, теперь пляшущий уже вовсе без ботинок Модест, выделялся только ловким скольжением по линолеуму в шерстяных носках. Его поймали трезвые женщины, такие, вопреки расхожему стереотипу, частенько попадаются даже на свадьбе, обули туфли обратно и усадили за стол, также к нему приставили не желавшую танцевать родственницу, чтобы та ограничивала его в перемещении по залу. Но Модест изловчился и здесь, выпил рюмку, высморкался в блин, приняв его за салфетку и сиганув через стол, вновь окунулся в танец, поблескивая, обмасленным лицом.
Тут выключили музыку, и тамада объявила:
– Невесту, украли!
Большинство тут же приступило к поискам. Осмотр помещения, в том числе подсобного, результатов не дал. Народ начал галдеть, но через минуту на пороге появился парламентер. Это был Женя, настолько далекий родственник жениха, что его место в реестре родственных связей не было известно даже ему самому, его на всякий случай считали братом. Войдя, он заявил крепко пьяным голосом:
– Мы требуем, вина и денег!
– Жулье-то теперешнее никуда не годится! Сколько вина, сколько денег? – закатив глаза, спросил дед Герман.
– Бутылку вина и закуски.
– А денег? – переспросил уже Витек
– Денег не надо, бери вино, пошли. – Сказал Женя и поплелся на выход
Витек поговорил с Сашей и вышел на улицу. Невеста обнаружилась в одной из машин. Юля сидела и ревела навзрыд. Витек, наплевав на ритуалы, помог выбраться из машины и чуть встряхнув ее, спросил предчувствуя худшее:
– Юля, что произошло?!
– Они, они порвали платье! – растянув последнее слово, всхлипывая, отвечала она.
– Так, все пошли!
Витек вручил неумелым «невестокрадам» вино и повел Юлю обратно. Белое платье Юли составляли несколько слоёв материи, и нерадивые воры умудрились порвать самый верхний, да и то ненамеренно, он попросту зацепился за край двери, когда «заложники традиций» выходили на улицу. Но теперь это было неважно, стоило Саше увидел заплаканную супругу, он совершенно очевидно, вспылил и выскочил на улицу, так сказать, выразить свое недовольство лично, а за ним и большая половина свадьбы.
Орали и припирались, Саша требовал извинений, а принципиальные граждане утверждали, что традиции требуют жертв, и таким образом им не за что извиняться. Меж тем общий накал страстей рос, в толпе слышались претензии уже не связанные со свадьбой, поднялся галдеж. Стрельцов, также вышедший на улицу со всеми остальными, уже будучи в порядочном подпитии, утратил сдержанность и, поддавшись настроению толпы, наотмашь ударил Модеста, стоявшего тут же. Модест, имея слабую физиологию, и не ожидая такого развития, сразу упал и сначала запричитал, а потом как-то странно потянув слова, сказал:
– Зачем же ты так, вроде только познакомились, – а потом просто сел на ступеньку и глубоко вздохнул, потерев ушибленное место, и вместо ожидаемой заместителем, ответной реакции впялился вдаль, уже темнеющего горизонта.
Толпа сразу замерла, а дядя Коля спросил, процеживая слова сквозь зубы:
– Тебе чего, не сказали, что Модеста трогать нельзя?
Стрельцов, встал как вкопанный, оглядывая народ, которым он управлял, если верить записи в трудовой книжке и успел только глубоко вздохнуть. Ему в лицо, тут же, прилетело несколько ударов подряд. Конечно, ничто так не примеряет спорщиков, как совместное избиение чиновника. Меж тем в толпу влез Модест и, вскинув вверх руки, остановил процесс. Помог подняться заместителю и, открыв дверь, повел его обратно. Уже в зале вручил его в заботливые руки женщин и сказал следующим за ним по пятам людям:
– Управляет, а народа не знает.
Скоро все успокоились, а после того как Стрельцову перестали прикладывать компрессы из мороженого мяса, взятые из большого кухонного холодильника, снова усадили его за стол.
После пары рюмок ведущая, выдав напутственные слова, объявила проводы молодых. Все поднялись из-за столов и выстроились в живой коридор, зажгли свечи и выключили электрическое освещение. Ответственный за музыкальное сопровождение свадьбы сначала порывался включить затертого Мендельсона, но получив словесный подзатыльник от Лидии, нашел не менее торжественную альтернативу.
Вслед за молодыми засобирались и многие из гостей. Остальные же еще спели несколько задушевных песен, но в течение часа понемногу начали разъезжаться и они. За столом еще задумчиво сидел Модест, деда Германа выводили с применением силы, пытаясь ему объяснить, что машина его одного ждать не будет. Михаил старался уговорить свою супругу пойти домой, но та, заняв позицию у входа толковала одно и то же, что сейчас могут прийти прихлебатели, есть и пить на халяву и ее святой долг их остановить. У Валентины такие приступы случались на общественных мероприятиях и при условии достаточной степени опьянения. Но скоро Михаил справился с задачей и, еще раз поблагодарив Лидию, отправился, поддерживая Валентину, затянувшую какой-то непонятный, но грустный мотив. Еще продолжали медленно танцевать Витек с Дашей, прижавшись друг к другу, и что-то бормоча. Лидия посмотрела на это и заявила:
– А ну ка, ребятки, по домам! Завтра еще второй день.
Часам к одиннадцати следующего дня наиболее крепкие гости потянулись к продолжению праздника. На пороге каждый вошедший упирался в стол, с выставленными на нем пузырьками и бутылками. У стола стояла ведущая, облаченная в наряд медицинской сестры. Она осматривала всех вошедших, кому-то предлагалось открыть рот и сказать: «а», кому-то закрыть глаза и дотронуться до кончика носа, но несмотря на разницу в тестах, диагноз был один – похмелье, а в качестве микстуры наливали водку, коньяк или настойку на клюкве.
Вошедший одним из последних, Витек, наткнувшись на изобретательную Зинаиду, сразу взялся оспаривать поставленный диагноз, с усмешкой говоря:
– Я вчера не пил! А вы, Зинаида, плохой врач, так и залечить недолго.
– Я может как врач и не очень, вот только тебе сейчас сор мести, выпил бы.
Приехали молодые, Саша выпил, не дожидаясь постановки диагноза. Тамада, осмотрела гостей и объявила “Сор”. Присутствующие взялись разбрасывать по залу монеты и рассовывать там и сям мелкие купюры, а Лидия с Валентиной рассыпали сено из заранее приготовленного мешка. Задачей новоиспеченных мужа и жены, а также их свидетелей, был сбор денег и отсеивание, этих самых денег от мусора, то есть сена. На первый взгляд бессмысленный ритуал, выглядящий как откровенное издевательство над новобрачными и их друзьями, уходил корнями еще во времена язычества. Сколько сора соберут, настолько молодая жена и плодовита будет, и что-то около того. Но гостям глубинные корни традиции были совершенно неинтересны, это рассматривалось как последний, официально разрешенный, шанс поглумиться над близкими людьми. Распоясавшиеся гости веселились как могли. Одни сыпали мелочь за лавки, другие бросали копейки на уже очищенные места, так что Витек с Дашей должны были возвращаться и начинать заново, и, несмотря на то, что их техническое оснащение включало веники и совки, все равно, уже через несколько минут это стало дико раздражать.
– Да куда на убранное?! – горланил Витек как заправский уборщик.
– Хорош сыпать! – из другого конца зала, поддерживал его Саша.
Особо изобретательные граждане запихивали купюры в воздушные шарики, наливали туда воды, надували и подвешивали под самый потолок. Витя, знал о таких денежных ловушках, а вот Саша нет, и с удовольствием проткнул один такой шар вилкой. Лидия, оперативно принесла полотенце, и беготня продлилась еще минут около двадцати. Наконец, наскакавшись до испарины, так сказать, закончили упражнение. Тут снова оживилась ведущая.
– А теперь свидетели пойдут и посчитают, сколько там насорили!
Даша с Витей посмотрели на нее обреченными глазами, но поспешили исполнять, прихватив пузатый пакет. Гостям тем временем, предлагалось перекусить и выпить, как выразилась тамада:
– Символически, и только для того, чтобы скрасить ожидание.
Пятнадцатиминутное ожидание превратило символическое распитие в затянутую дедом Германом песню. На старых дрожжах ему хватило трех рюмок, чтобы в одиночку исполнить первый куплет песни «Вьюны над водой». Тогда же Лидия решила, проверить счетоводов.
Потихоньку прокравшись к подсобке, она замерла у двери и прислушалась. Дальше резко дернула ее и, наклонившись, заглянула внутрь. Витя с Дашей ожидаемо целовались.
– Ну хоть дальше не пошло. Эй, вы их не считали?! – спросила Лидия, посмотрев на пакет, Витя пожал плечами, а Даша предложила:
– Давайте скажем, что две тысячи с мелочью, пересчитывать же не будут?
На том и порешили. Вышли к гостям, а из зала слышались смешки и один вопрос на всех.
– Ну чего, жених с невестой хорошо жить будут?
– Уже со вчера хорошо живут! – ответил Витя, поправляя рубашку.
Даша стеснительно улыбнулась и, опустив глаза, присела за стол. Этот вопрос был, намеком на примету, которая сводилась к одному, если свидетель со свидетельницей провели ночь вместе – счастливый брак обеспечен, а если нет, здесь всякие трактовки обрывались, и никто уже не брался судить. Витин ответ устроил всех, и под радостный ор, и одобрительные возгласы, ведущая объявила общий сбор, и прибавила:
– Все желающие едут на шашлыки!
К этой части праздника присоединилась лишь малая доля гостей, не считая, само собой разумеющихся, родителей с двух сторон, молодых и свидетелей, поехал дядя Коля с женой, Михаил с патологической защитницей стола, Валентиной, еще одна парочка дальних родственников, а чуть позже, уже на место, приехал Стрельцов. Расстелили два больших покрывала, накрыли поляну, в кои-то веки буквально, поляну. Разожгли костер, выпили и взялись подводить свадебные итоги. Молодожены в первую брачную ночь, вместо всего остального, занимались подсчетом собранных денежных средств, ведь все то зачем затевается любая свадьба уже было зачато. Лидия, кроме прочих интересных вещей, особо отмечала тот факт, что из всех достойных затрещины людей, которых на празднике было немало, ее получил самый неожиданный из всех, конечно, говоря это, когда Стрельцов отошел по нужде. Неожиданно для всех уже в вечерней заре к ним присоединился Модест, пришедший с большой охапкой сухих веток.
Стрельцова не переставал грызть один вопрос, он выбрал момент подсел к Лидии и, почесывая место вчерашнего ушиба, спросил:
– Лида, ты мне можешь внятно объяснить, почему все твердят, что нельзя трогать Модеста?
Она посмотрела на заместителя со всем вниманием, глубоко вздохнула и ответила:
– Внятно тебе вряд ли ответят, а вот смотри. Модест, слушай, можешь мне свой свитер отдать?
– Тебе погреться или насовсем? – подбрасывая в костер очередное полено, без тени иронии или издевки уточнил Модест.
– Насовсем, отдашь? – с серьезностью в голосе уточнила Лидия. А Модест осмотрел рукава и отряхнулся.
– А! бери, у меня еще один есть. – И уже взялся его стягивать.
– Погоди Модест, я пошутила… – остановила его Лидия. Модест, улыбаясь, погрозил предупредительно указательным пальцем, продолжив заниматься костром.
Стрельцов открыл рот и уставился на Модеста, как смотрят на неопознанные летающие объекты, пытаясь тщетно понять их природу. Сначала мелькнула мысль о каком-нибудь психическом расстройстве, но порядок рассуждений Модеста, вместе со спокойным поведением, эту версию отметали. Стрельцов, присоединившись к остальным, не сумевшим понять до конца такого отношения к жизни и вещам, принял это как данность.
Теперь, в вечерней тишине, говорить не хотелось – стали петь. Размеренные ритмы плавно катились по ребристой воде, скручиваясь и ломаясь в бессвязный гул, где-то за поворотом реки. Витя с Дашей сидели, обнявшись, впрочем, как и все парочки, Стрельцов уже уехал, а Модест, пялясь в огонь, так и не поинтересовался кто такие эти «свадебные генералы» и чего вокруг них так суетятся?
«Конец света»
Всякий городской человек, кем бы он ни работал и чем бы ни занимался, рано или поздно становится туристом. Один покупает путевку, на которую копил весь год и отправляется в места где есть возможность есть без меры и валяться на пляже, позабыв об ограничениях и здравом смысле. Другой мчится куда-нибудь в Таиланд, удовлетворять свои низменные позывы, где обнаруживается масса сюрпризов. Кого-то манит серфинг на индийском островном побережье. Так же есть и те, кто предпочитает отдых в России. Они собираются в компании, водружают на спины рюкзаки и сквозь ритмичный грохот поездов отправляются в тайгу или в тундру. Где под «изгиб гитары желтой» прикасаются к местному колориту и климату. У этих есть перечень мест, обязательных к посещению, таких как: Камчатка, с ее вечно дымящими вулканами и морским воздухом, Байкал, с контрастной природой, чистой водой и омулем, Урал, с отвесами скал и горными вершинами, зовущими их покорить, и так далее. Среди этого множества не последнее место занимает Горный Алтай, а на самом Алтае, высшая точка Сибири – гора Белуха.
Самобытность и природное разнообразие этих мест ежегодно привлекает массу туристов. На такого рода интерес не может не реагировать местное народонаселение. Всякий мало-мальски размышляющий на счет прибавки к заработку человек, с открытием туристического сезона, превращается в коммерсанта. Еще вчерашний, мало удачливый охотник становится проводником и гидом, открываются прилавки с псевдо-шаманскими ожерельями и оберегами, целебными маслами и вытяжками из трав, а от самого продавца прямо-таки веет загадкой. Некоторые водители легковых автомобилей и микроавтобусов переключают свое внимание со всех прочих перевозок на туристов. В это время заняты номера на базах отдыха, а в сельпо толкотня как на питерской распродаже. Одним словом – сезон.
Аркадий Ладов, как и подобные ему жители села Тюнгур, занимался туристическим бизнесом. Вернее, ему так казалось. Конечно, ни размаха ни должной обстановки для того чтобы называть это солидным словом «бизнес» не было. А было вот что: участок земли порядка двенадцати соток да небольшой деревянный дом, где жил он сам с семейством. На участке также имелось: с одной стороны пара аилов, это такая алтайская юрта, а с другой пригон для скота и высокий сеновал, покрытый шифером. В летнее время Аркадий использовал собственный участок не только в качестве огорода и небольшой фермы, но и в качестве перевалочной базы для туристов, сдавая, эти самые аилы, в аренду. Плюс ко всему, Аркадий вместе с напарником Григорием иногда подрабатывали проводниками. Сопровождать туристов было дело хлопотное и трудоемкое, и потому они старались лишний раз не ввязываться в это предприятие, стимулами служили только острая нужда в деньгах или согласие со стороны желающих, платить по заведомо завышенному тарифу. Аркадий, в разговоре с Григорием, говорил так: