Плешивый мальчик. Проза P.S. (сборник) - Коршунов Евгений Анатольевич

Евгений Попов

Плешивый мальчик. Проза P.S. (сборник)

Время было такое

Я родился в 1946 году и теперь стал старый, отчего немного потерял охоту к литературным играм и мистификациям, вдруг оказавшись в мире, где координаты и без меня смещены.

Поэтому прямо приступаю к делу: книга, которая сейчас непосредственно лежит перед вами, некогда представляла собою рукопись, которую я 45 лет назад, в 1970-м, принес в издательство города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. А потом послал в Москву, столицу СССР, в издательство на букву «М». Тем, кто не знает или забыл, напомню также, что тогда еще существовала на месте нынешней Российской Федерации такая странная страна под названием СССР, занимавшая 1/6 всей земной суши. Страна была хорошая, но правили ею унылые старцы-большевики, от которых никому, в том числе и им самим, не было никакой пользы. Продуктов, джинсов и туалетной бумаги в этой стране не водилось, не говоря уже о свободе слова, которой не было в ней никогда. Зато была государственная цензура, носившая фамилию Главлит, и самоцензура, наполнявшая душу каждого гражданина этого Государства. Вне зависимости от того, пишет он сочинения, издает их или просто рассказывает в курилке анекдоты.

Окончив Московский геологоразведочный институт, я в 1968-м вернулся в родной Красноярск. Однако вовсе не из патриотизма, а потому, что у меня сильно болела мама, Галина Александровна Мазурова, служащая,1918 г.р., и мне нужно было ее опекать. Мой отец, Анатолий Евгеньевич Попов, офицер войск МВД, 1910 г.р., умер в 1961 году, и с тех пор я живу на свои деньги. В молодости успеваешь все, отчего жизнь кажется безразмерной. Я тогда изрядно выпивал, встречался с друзьями и девушками, по утрам ходил с похмелья на постылую службу, где даже сделал небольшую карьеру. Много читал, писал и в общем-то, невзирая (во всех смыслах этого глагола) на тоталитаризм, жизнью был относительно доволен, ибо, как и многие другие, полагал, что раз «царствию Ленина не будет конца», то нечего и трепыхаться. Как доволен ею и сейчас, когда у нас якобы демократия. Как доволен ею был всегда. Потому что земная жизнь – сама по себе чудо, выигрыш в мировую лотерею, а качество ее – вторичный сюжет человеческой трагикомедии, спросите об этом у мертвых, когда встретитесь. И сочинял я тогда эти свои рассказики, составившие книгу «Плешивый мальчик», свободно и весело, вовсе не заботясь о том, что бывает, когда пускаешься на дебют, и как на это посмотрит начальство. Юность сладка еще и тем, что с ежедневным любопытством ждешь, что будет дальше. Писал себе да и писал. Ведь тогда я еще не знал, что:

– в 1971 году умрет моя мама, Царство ей Небесное, вечный покой, и я стану одиноким, взрослым и свободным;

– в 1975 году я окончательно уеду из Красноярска, сначала переберусь в Дмитров Московской области, а практически уже с 1979 года поселюсь в самой Москве;

– в 1976 году у меня будут напечатаны в самом интеллигентном журнале того времени «Новый мир» два коротких рассказа с предисловием Василия Макаровича Шукшина, отчего я мигом обрету известное на всю читающую и пишущую страну литературное имя, но что самого меня публиковать практически все равно не будут;

– в 1978 году познакомлюсь с Виктором Ерофеевым, Василием Аксеновым, и мы начнем делать неподцензурный альманах «Метрополь», составленный из отвергнутых журналами рукописей и ставший причиной последней разнузданной идеологической кампании эпохи советского социализма. Что меня за ранние таланты примут в Союз советских писателей (рекомендатели А. Битов, Г. Дробот, Н. Евдокимов, Г. Семенов), откуда исключат ровно через 7 месяцев 13 дней. Что я случайно, средь шумного бала в мастерской художника Бориса Мессерера встречусь со своей будущей женой Светланой Васильевой и познакомлюсь с Беллой Ахмадулиной, которая будет свидетельницей на нашей свадьбе в 1981-м;

– в 1979 году Василий Аксенов, Семен Липкин и Инна Лиснянская выйдут из Союза писателей в знак протеста против моего с Виктором Ерофеевым исключения из этого Дома Нечестивых, а меня примет в почетные члены Шведский ПЕН-клуб;

– в 1980 году Ф. Берман, Н. Климонтович, Е. Козловский, В. Кормер, Д. Пригов, Е. Харитонов и я создадим неофициальный Клуб беллетристов, выпустим в США литературный альманах «Каталог» и станем очередными клиентами КГБ, подвергшись квартирным обыскам и получив так называемые прокурорские предупреждения;

– в 1981 году выйдет моя первая книга рассказов «Веселие Руси» с послесловием Василия Аксенова и Владимира Максимова. На русском языке, но в американском издательстве «Ардис», перед которым я и сейчас снимаю шляпу;

– в 1982 году помрет Брежнев, и начнется политическая катавасия, которая приведет к так называемой перестройке и явлению Горбачева в 1985 году;

– в 1986 году главный редактор «Юности» Андрей Дементьев рискнет напечатать в разделе сатиры и юмора своего журнала мой короткий рассказ «Тихий Евлампьев и Homo Futurum»;

– в 1987 году по инициативе легендарного Игоря Виноградова в «Новом мире» у меня наконец-то выйдет огромная подборка рассказов;

– в 1988 году меня восстановят в Союзе писателей;

– в 1989 году у нас со Светланой родится сын Василий, и в Москве при поддержке В. Маканина и Евг. Сидорова выйдет моя книга «Жду любви не вероломной» («Советский писатель», редактор Ольга Ляуэр), что в дальнейшем у меня выйдет в России множество книг, потому что я всю жизнь писал и пишу, потому что ничего другого делать не умею и не люблю. И эти книги будут переведены на множество языков, а я посещу в качестве автора множество всяких стран от Англии до Финляндии (по алфавиту);

– в 1991 году в результате первого коммунистического путча окончательно накроется медным тазом Советский Союз и начнется то, что продолжается до сих пор.

Ну, а что я тогда УЖЕ знал, вы узнаете из этой книги.

Понятно, что «Плешивый мальчик» в 1970 году был издательством немедленно отвергнут, хотя НИЧЕГО ТАКОГО ОСОБЕННОГО в этой книге, разумеется, нет. Ни призывов к свержению коммунистического строя, ни «чернухи», ни «порнухи», ни «политики». Просто проза. НИ-ЧЕ-ГО, КРОМЕ ПРОЗЫ. И я совершенно не виню в этом государственных служащих, редакторов Ваньку и Маньку. Просто, граждане, ВРЕМЯ БЫЛО ТАКОЕ, и виноваты в этом не только коммунисты или Ванька с Манькой да какой-нибудь Лазарь Пафнутьич из Союза писателей, а все мы без исключения, включая автора этих строк. Именно МЫ, персонажи советской блатной песни под названием «Цыпленки тоже хочут жить», позволили сделать с нашей прекрасной страной черт знает что. И если вся эта тоталитарная мерзость когда-нибудь повторится, то в этом опять же будем виноваты только мы, которые как были дураками, так дураками и остались.

7 ноября 2015 г.

Плешивый мальчик

Младший Битков и старший Клопин

Ему купили кеды.

Китайские кеды на рифленой белой подошве с белыми резиновыми кружочками по бокам, на которых – кольца, стрелки, иероглифы – торговый знак фирмы «Два мяча».

Он стрелой летел через весь город, прижимая покупку к груди. Он застучал засовом в деревянную дверь, и ему показалось, что прошел уже век, день и час.

Пока где-то в глубине дома не завозились.

И на крыльцо вышел небритый мужчина, который очень обрадовался, увидев мальчика.

– Сынок, – сказал он, – фью-у-ить.

А перед этим, незадолго до этого теплого осеннего вечера в ихнем маленьком городке случилось нечто неожиданное, взволновавшее умы и сердца граждан: в городке появились стиляги. Местная газета в подвальной статье «Плесень» писала: «Любимым развлечением этой компании являются танцы, причем не где-нибудь в клубе или на площадке, а на квартире, где единственным освещением является шкала радиоприемника, извергающего дикие звуки. На столе у них водка, лук и черный хлеб. Посмотрев на них, на их брюки-дудочки, на их тарзаньи прически, под которыми нет ни одной мысли, хочется спросить: «Откуда они?»

– Откуда они? – говорили жители.

– Откуда они? – строго глядя в притихший класс, сказал завуч, появившийся в шестом «А», чтобы провести урок географии. – Так сказать! Так сказать! Вы, ученики, все читали в газете про плесень, которая, э-э, стиляги!

Там, вы знаете, что там поминается Клопин, то есть Костя Клопин, выпускник этого года.

А брата его Вадима, ученика шестого «Б», вы, конечно, знаете, чш-ш, и знаете, что это тоже большой разгильдяй. Видимо, старший братец уже научил его, так сказать. Я займусь. А вы должны сделать вывод: Костя Клопин уже совсем было поступил в Политехнический институт, потому что сдал на пятерки. Но комиссия, прочтя статью, сказала: «Зачем нам такой стиляга-студент?» Ай, очень нехорошо. А вы бы стали делать как стиляги? Ты бы, Битков, стал танцевать в темноте? – обратился он к мальчику.

Все посмотрели на него. А он вскочил, бодро хлопнув крышкой парты, и отрапортовал:

– Никак нет!

А потом долго и с удивлением слушал завуча, образный рассказ учителя по географии:

– Красавец сибирских лесов пятнистый тигр вышел на беспредельный простор Паранойской долины…

Слушал и думал о том, что появление завуча на урок состоит из трех циклов: сначала самшитовая указка с выжженым «ПРИВЕТ ИЗ КРЫМА», потом – пузо, обтянутое синим пиджаком, а потом – большая умная голова, набитая знаниями и диковинными рассказами по географии.

– И тигр беспокойно нюхает воздух и думает – чем может поживиться он среди Паранойской долины…

И что это за долина такая – он не знает. И где она – он не знает, не знает и сейчас – ставьте ему двойку.

Ему купили кеды. Ему дали денег, он купил кеды и прибежал домой, а обрадованный, по обыкновению слегка выпивший папаша встретил его на крыльце.

Но он не слушал папашу, он скорее в дом, он скинул худые свои рыжие ботинки, напялил кеды и рывком зашнуровал их – чудно и горизонтально, как видел однажды у баскетболистов в кинохронике.

Пьяненький папаша хотел ему рассказать.

Хотел рассказать ему про свои несчастья, что он купил бутылку портвейна, а тут пришел родственник Иван, шофер с мясокомбината.

И выпил полбутылки.

И съел еще столовой ложкой банку какао со сгущенным молоком, которую папаша приготовил для сына, съел, приговаривая:

– Кохве очень вкусное. Я это кохве всегда с удовольствием ем…

Шофер – вор поросячьих ножек с мясокомбината.

Но он не слушал, он шнуровал кеды, и папаша улегся на кровать. Прикрыл голову газетой и захрапел.

А над комодом, на котором стояли духи, шкатулки и альбом для фотографий, висело зеркало.

И он залез на комод и стал рассматривать кеды в зеркало. Штаны набегали на кеды, а кеды были матовы, от них пахло резиной, клеем, загадочным Китаем.

И он округлил глаза и понял, что это не кеды, а стильные корочки-на-микропорочке, а на голове у него кок, и не школьные, а брюки-дудочки, и сейчас зазвучит музыка. «От Сибири до Калуги все танцуют буги-вуги», и заколышется его рубаха навыпуск с обезьянами, и заколышется его галстук с голыми женщинами. И он смотрел в зеркало и видел, как он уже с чувихами в Парке культуры и отдыха им. Горького, и народные дружинники режут уже брючки его ножницами и бреют голову с коком, и джазовые ударные, и «BAR» и «Visky». И он кинулся к папаше, сорвал с него непрочитанную газету, растолкал и объявил гордо:

– У меня кеды как у стиляги. Я теперь буду танцевать буги-вуги.

Папаша смотрел на него одним глазом, и физиономия его со сна сделалась багровой и синей.

Муха еще жужжала, осенняя муха в наступившей тишине.

– Хто? Как у стиляги? – недобро спросил он. – Ты? Буги-вуги? Да я эти кеды стиляжные к черту топором порублю!

Сын пулей кинулся на улицу, папаша за ним, свернув по дороге комод, несколько стульев, так что зазвенело разбитое зеркало и еще какое-то стекло.

Он летел по родной улице, которая была тихая улица и вся заросла свинячьей травкой, полынью, ромашками, а сзади «топ-топ-топ» и «Стой, сукин сын!».

– Если я – сукин сын, так ты – мой отец, – огрызался он на ходу.

Кеды все-таки обувь спортивная, поэтому, когда попозже он осторожно вернулся домой, тот уже остыл и молча сметал в жестяной совок зеркальные остатки.

…А смертельно обиженный на весь свет старший Клопин, Костя, поступивший в Политехнический институт только на следующий год, устраивался в этот теплый осенний период на работу слесарем на паровозо-вагоноремонтный завод, продолжая по вечерам упорно танцевать в темноте.

1965 г. – 8 февраля 1969 г.

Москва – Красноярск

P.S. Одной из характерных черт прежней власти было то, что она перманентно с кем-то боролась. В основном со своими же гражданами. Вот сейчас, на протяжении лет, читаешь это и думаешь – ну что, Власть, жалко тебе, что ль, было, если твои явно ЗАКОНОПОСЛУШНЫЕ граждане иной раз станцуют в темноте, потискают девочек и выпьют водки, убудет, что ль, от учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина-Хрущева-Брежнева-Андропова-Черненко-Горбачева? А вообще-то этот рассказ не о том, это – о нежности. Почти все рассказы, собранные в этой книге, о чувствах, а не идеях. Которые в основном и, пожалуй, без исключения гроша ломаного не стоят.

«Плесень» – поскольку у нас была страна с централизованным снабжением, то появившийся в одной из центральных газет фельетон «про стиляг» был немедленно воспроизведен в газетах практически каждого крупного города, но под тем же названием.

Польза и вред радио

А деда Проня как-то приехал в тележке, на кобыле собственной в Красноярск рано утром, летом, когда молочная застойная тишина на улицах, и ставни заперты, а изнутри гайки на болты ставенные накручены: в опасении бандитов, людишек лихих.

Эти болты зимой промерзают насквозь, и на гайке снежные перышки, и не страшно думать, когда печку натопишь до гуда реактивного, что за окном, за ставнями этими синяя ночь, крепостью водке равная, морозная ночь, не страшно, потому что только болт этот, промерзший, настывший и соединяет тебя с миром.

Ну, деда Проня лошаденку привязал к заплоту, а сам присел рядом по нужде, зная, что в такую рань некому его, старика, за поведение непотребное ругать-хаять.

И вдруг слышит он клекот ужасный, будто вороны на свалке за мясокомбинатом падло клюют. Их там, монахов птичьих, видимо-невидимо, а обитель ихняя – ручейки желтой крови да внутренности сгнившие, в которых живут белые черви – лучшая наживка для хариуса.

Дед, когда клекот-шум услыхал, то понял, что это радио, про которое уже полгода твердили в деревне, что вот есть в Красноярске такое «радио» и в него все слышно.

И ставни уже заскрипели, двери захлопали, народ вышел строить социализм, потому что было время первых пятилеток и индустрия огненным крылом махнула по России.

А дед был в сапогах хромовых. Сапоги гармошкой, штаны с напуском, косоворотка, тонким кожаным ремешком подпоясанная, а поверх всего – плюшевый длинный пиджак и самое главное – цепь золотая через пузо, а на цепи здоровенные часы-луковицы, просто загляденье часы были.

И слушал дед радио, рот разиня, а солнце все жарче припекало, но он не вытирал пот, который пропитал усы его, бороду, глаза залил. Понимал дед все, что говорила черная тарелка, а что она говорила – этого дед не знал.

А площадь наполнилась народом, и народ спешил и толкал худую лошаденку, которая виновато хватала вислыми губами чахлые травинки, что пробивались через булыги мостовой.

И был среди прочего народа мазурик в мятой большой кепке, босиком, в майке, из-под которой выпирали острые лопатки – он приподнялся к деду и стибрил у него часы-луковицы и цепь тоже. После этого он скрылся в толпе, завернул в переулок и, хоть никто не гнался за ним, чесанул со всей силы, лупя босыми пятками по пыли, и перевел дух только в ресторане «Дыра», где спросил пива с водкой, закусил соленой рыбкой и, растрогавшись, запел: «Из-под гор горы едут мазуры».